Теперь нам пора опять возвратиться к главным лицам нашего разсказа.
Повернувшись спиною к Сене, у моста Искусств, и идя прямо на левый берег, кладбище Монпарнас остается направо и наконец доходишь до прежних внешних бульваров Парижа.
Там находится Италианский бульвар и бывшая застава того–же имени.
В двух шагах, немного вправо, идет наиболее любопытная и наименее известная часть Парижа.
Узкия улицы образуют из себя что–то в роде лабиринта, но этот лабиринт поражает неожиданностью того, кто в него входит. Когда вы доходите до конца улицы Бюо или улицы Дезирэ, то, кажется, что почва вдруг исчезает у вас под ногами. Это почти отвесное окончание возвышенности. Склон на столько крут, глубина обрыва так велика, что пришлось поставить деревянные перила, чтобы предохранить от падения пьяных, которыми изобилует эта, мало известная, часть города.
Вдали, на горизонте, виднеется Бисетр. Нет ничего страннее того зрелища, которое представляет вечером вершина этого холма. Можно подумать, что находишься во ста милях от Парижа, в какой–нибудь мало населенной местности, шум большаго города доносится сюда только неясно, на улицах никого не видно, а в дожди они не проходимы от грязи.
Последний дом в улице Бюо, уже уничтоженный после того времени, когда происходит наш разсказ, стоял на самом краю возвышенности и, казалось, еле держался, да и то каким–то чудом. Это было деревянное строение, состоявшее из двух этажей. В нижнем, имевшим два окна и одну дверь, над дверями было написано желтой краской на темном фоне:
"Сэнкуа, содержатель меблированных комнат."
Затем, выставленныя на окнах бутылки доказывали, что здесь продается водка и пиво.
Дело происходило вечером того дня, когда Морис дрался на дуэли с Недом Фразером и опасно ранил его.
По улице Бюо шел какой–то человек и, как казалось, старался найти что–то; он вынул из кармана грязную бумагу и стал тщательно разсматривать при тусклом свете фонаря. Мы говорим тусклом потому, что в то время, о котором мы говорим, газ, само собою разумеется, еще не проник в эти отдаленныя места. Без сомнения, незнакомец прочитал то, чего искал, потому что он сделал довольный жест и пошел, не останавливаясь до самаго конца улицы.
Тут он остановился перед домишкой, который мы только что описали.
Прежде всего он тщательно огляделся вокруг, нет–ли кого–нибудь на улице; казалось, он боялся, что за ним следят.
После осмотра, не видя ничего подозрительнаго, он подошел к двери и взялся за ручку.
Дверь отворилась.
Незнакомец очутился в комнате довольно обширной, среди которой находилась выручка и на ней несколько стаканов. Сальная свеча освещала эту комнату, стены и пол которой, казалось, были пропитаны грязью и сыростью.
Человек, дремавший облокотись на выручку, поспешно поднял голову, при входе посторонняго.
— Кто тут такой? спросил он хриплым голосом.
— Вы Сэнкуа? спросил вошедший.
— Чего вам надо от Сэнкуа? грубо отвечал хозяин дома.
— Мне надо с ним поговорить….
— Ну! так говорите…. потому что это я.
— А! это вы, продолжал новопришедший; но не может–ли нас кто–нибудь услышать?…
— У меня нет секретов.
— В самом деле, насмешливо сказал пришедший, но….
Тут он понизил голос.
— Но, что вы скажете Сэнкуа, если я пришел к вам от сына?
— Что? вскричал Сэнкуа.
Одним прыжком он выскочил из за выручки и подбежал к двери, которую запер на ключ; потом, вернувшись назад, он схватил горевшую на столе свечку и поспешно поднес ее к лицу пришедшаго.
Трудно было определить каких лет был вошедший.
Он должен был быть высокаго роста, но спина его была сгорблена. Сам он был покрыт лохмотьями. Худое лице, впалые щеки и ввалившиеся глаза указывали на ужасныя страдания. Все лице почти исчезало под целым лесом растрепанных, почти седых волос.
Сэнкуа внимательно разсматривал его.
— Вы сказали…. начал он.
— Я сказал, что хотел говорить с Сэнкуа, от имени его сына….
— Откуда вы?
— Оттуда–же где и ваш сын….
— Вы убежали?
— Убежал.
— Что мне докажет это?
— Вот это.
Сказав это, незнакомец засунул руку под лохмотья, прикрывавшия его грудь и вынул бумагу, которую, несколько минутт, тому назад, он читал при свете фонаря. Вынув бумагу, он протянул ее хозяину, который поспешно ее схватил, потом, бросив на нее взгляд, он конвульсивно прижал ее к губам.
Сэнкуа был маленький старик, которому на вид можно было дать лет семдесят. Он был худ и тщедушен. Глядя на него трудно было подумать, чтобы он мог сильно волноваться, тем не менее, теперь он плакал. Он взял руку незнакомца и крепко сжал ее.
— И так, говорил он, вы его видели, вы его знаете?… Бедный мальчик…. Он страдает…. Говорит–ли он обо мне?… Боже мой!… Боже мой!…
И старый Сэнкуа безсильно опустился на скамью, закрыв лице своими морщинистыми руками.
— Он здоров, сказал пришедший, когда я оставил его, он был здоров!… Он просил меня передать вам, чтобы вы не теряли мужества. Он терпелив…. В этом свете надо иметь много терпения, прибавил незнакомец, точно отвечал на свою собственную мысль.
— И он вас прислал ко мне? вскричал старый Сэнкуа, выпрямляясь. Делайте здесь все, что хотите: мой дом, правда, очень бедный дом — теперь ваш…. Вы здесь хозяин…. Я буду вам повиноваться…. я буду служить вам…. но, не правда–ли, вы мне поговорите о сыне?…
Потом он вдруг перебил себя.
— Как ваше имя? спросил он.
Незнакомец вздрогнул.
— У меня нет больше имени, сказал он. Зовите меня, как звали там… Зовите меня Седьмой номер.
— Седьмой–номер?
— Да, в Каэнской тюрьме, я занимал постель за седьмым номером, в четвертом отделении…. меня никогда не звали иначе….
— Ну, господин Седьмой–номер, я уже сказал вам…. вы здесь хозяин…. Что вам угодно?…
Седьмой–номер огляделся вокруг.
— Здесь нет никакой опасности? спросил он.
— Опасности! А! нет…. все мои жильцы теперь спят….
У Сэнкуа жили мусорщики, которые вставали и выходили только среди ночи.
— В таком случае, не дадите–ли вы мне хлеба и стакан вина?…
— Сию минуту.
И Сэнкуа, ноги котораго дрожали от волнения, овладевшаго им, поторопился принести то, чего гость просил у него.
В то время, как Седьмой–номер жадно ел: Сэнкуа, облокотясь на стол напротив, смотрел на него. Легко было угадать, что он был точно как на иголках и старался не обращаться с вопросами к пришедшему и молчал.
Седьмой–номер заметил его замешательство, лице его осветилось улыбкой сострадания, и он заговорил первый:
— Ваш сын был добрый малый?
— Да, и хороший работник…. Я погубил его…. да, я, сударь, и я готов–бы был вырвать язык, чтобы наказать себя за те дурные советы, которые я давал ему….
— И которыя довели его до того места, где он теперь…. до каторги?…
— О! вскричал Сэнкуа, снова зарыдав, до каторги!… Да, что и довело его…. Я его бил…. я выгонял его за дверь и говорил: "иди куда хочешь…." Когда он мне говорил: "папа, я голоден!…" Я отвечал ему, что у булочников есть хлеб. Я приучил его воровать…. бедняжка!… И вот уже десять лет, как он там….
Вдруг Сэнкуа замолчал.
— Но вы, продолжал он после минутнаго колебания, сколько лет вы пробыли там?…
— Я уже перестал считать, отвечал медленно каторжник, шестнадцать или семнадцать лет… не знаю наверно.
— И вы бежали!
— Да.
— Один?…
Седьмой–номер улыбнулся. Он понял, что этот отец упрекал его, зачем он не помог убежать его сыну.
— Вашему сыну осталось всего два года. лучше потерпеть.
— Да, вы правы…. Потому что, если вас поймают…. то отправят назад туда…. и на более долгое время….
— На более долгое время! сказал Седьмой–номер, ну, это–бы меня удивило….
— А! так вы?…
— Пожизненно.
— Боже мой, простите, что я вас об этом спрашиваю…. но что вы такое сделали?…
— Ничего! поспешно отвечал Седьмой–номер.
Но видя удивление Сэнкуа, прибавил:
— Я говорю глупости… Я убил человека….
— Чтобы…. украсть. Вам тоже верно давали дурные советы.
— Да, это правда! сказал Седьмой–номер; но не будем более говорить об этом…. Видите–ли, старик, вот уже шестнадцать или семнадцать лет, как я должен был быть мертв…. потому что, между нами, меня приговорили к этому…. а потом, я не знаю, что за дьявольская идея пришла им в голову, потом меня помиловали. Вместо эшафота, они приговорили меня к пожизненной каторжной работе…. Семнадцать лет!
Сэнкуа не мог слушать без некотораго волнения признания убийцы. Но он сейчас–же оправился и сказал, взяв за руку Седьмого номера:
— Ну! старик, надо забыть это, так как вы теперь не там…. и главное, не надо позволять взять себя….
— Забыть!… вы думаете, что такия вещи забываются?… Что–же касается поимки, то это мое дело.
— Вызнаете, дом Сэнкуа не блестящ, но у меня кое–что есть. С техь пор, как он там, о! я с тех пор работаю без устали…. я хочу, чтобы вернувшись, он получил кое–что, я хочу, чтобы ему не пришлось сносить ни чьих оскорблений…. я копил…. копил…. он будет доволен…. да!
Седьмой–номер внимательно слушал разсказ старика.
— Вы сделали доброе дело, сказал он. Оно выкупает то зло, которое вы сделали сыну…. Надо хорошенько беречь эти деньги…. это будущность вашего сына…
— Беречь! О, об этом не безпокойтесь. Оне всегда со мной….
— А! равнодушно сказал каторжник.
— Теперь когда вы поели и выпили, сказал Сэнкуа, то не хотите–ли вы мне сделать большое одолжение, если только вы не очень устали?
— Конечно хочу.
— Поговорите мне о нем.
Седьмой–номер охотно повиновался….
Было уже далеко за полночь когда он наконец, улегся на отведенную ему постель.