X.

— Как? это вы! говорила утром в тот–же самый день мадам Клементина, привратница дома No 3, в улице Сент—Шапель.

Это восклицание относилось к господину, появившемуся перед домом.

— Это вы! и в каком виде, великий Боже! продолжала достойная женщина. Откуда это вы? из больницы?

Действительно, личность, которую Клементина приняла с выражениями такого глубокаго участия, носила на своем лице следы тяжкой болезни.

Лысый и худой, Ферм, так как это был он, едва двигался. Его члены, никогда не отличавшиеся чрезмерной полнотой, теперь болтались как в мешке, в слишком широком платье. Он был желт, как лимон. Видно было, что какое–то ужасное несчастие разбило эту организацию.

Вот что в действительности произошло.

Бросившись в воду, Ферм доплыл до берега. Но холод и волнение парализовали его силы и он упал без чувств. Очнулся он в больнице, в сильной горячке. Затем им овладел бред, во время котораго Ферму представлялись следователи с лицем Неда Фразера, танцовавшия, в подвале с углем, какую–то дикую пляску. В бреду у Ферма были счастливыя и несчастныя минуты. В одну из первых он был назначен префектом и оставлял Лекофра, но, увы! Эта воображаемая жизнь скоро кончилась.

Настало пробуждение.

Ферм чуть было не умер от воспаления в мозгу.

Прошли две недели: он мог наконец выйти из больницы и первым делом явился в гостинницу, из которой вышел столь полный надежд и уверенности в будущем.

Там его постиг ужасный удар.

После того, как произошло первое удивление, хозяин гостинницы передал Ферму пакет, который был оставлен товарищем джентльмена.

— И он уехал? спросил Ферм едва слышным голосом.

— О! уже более недели.

Что могло быть в письме? Самое простое средство узнать содержание письма, конечно, заключается в том, чтобы распечатать конверт и прочитать содержимое. Тем не менее, человечество так устроено, что всякий, боящийся подучить неприятное известие, долго смотрит на адрес, на печать, на бумагу прежде чем решится распечатать.

Так сделал и Ферм, но наконец, с мужеством отчаяния, он сломал печать.

Письмо было коротко, но выразительно:

"Милостивый государь!

"Если вы таким образом исполняете ваши обязанности, то я удивляюсь, как могли вы заслужить доверие ваших начальников. Будьте уверены, что сейчас–же по моем возвращении в Париж, я поспешу потребовать вашей отставки. Безполезно вам говорить, что всякия оправдания безполезны. Вас видели в тавернах низшаго сорта, пьющаго вместе с подонками английской черни.

Лекофр."

И так совершилось! Ферм почувствовал, что ноги под ним подгибались. В одно мгновение разлетелись все его мечты о повышении. Оправдаться! Но как? Какое дать доказательство того, что действительно было? Кто поверит такому фантастическому разсказу, в особенности в префектуре, где скептицизм, так сказать, обязателен.

— Это письмо, кажется, огорчает вас? спросил любезно хозяин.

— Я пью! шептал агент, дрожа от негодования при таком обвинении.

— Вы найдете вашего друга, продолжал хозяин, надо правду сказать, что он не мало ждал вас.

— С подонками черни! продолжал Ферм. Я! я! самая воплощенная трезвость!

— Полноте! Не надо огорчаться! говорил хозяин, выпейте стакан вина, это вас подкрепит.

Ферм принял трагическую позу.

— Пусть земля разверзнется надо мною, торжественно сказал он, если хоть капля этой жидкости попадет мне в горло.

И, не дожидаясь этого обстоятельства, которое могло и не случиться, Ферм повернулся спиною к хозяину и отправился узнавать, когда идет поезд.

Он чувствовал, что поле битвы — это Париж и он торопился скорее увидать его.

На другой день Ферм был в Париже, и первым делом отправился к себе на квартиру, сердце у него сжалось, когда он проходил мимо префектуры.

Но все–таки отчаиваться не следовало- может быть, Лекофр не привел еще в исполнение своей угрозы, может быть еще можно предотвратить опасность.

Тщетная надежда! После перваго удивления привратница продолжала:

— Кстати; к вам есть большое письмо, которое ждет вас вот уже четыре дня.

— Давайте! сказал Ферм едва слышным голосом.

Конверт был запечатан печатью префектуры.

На этот раз Ферм не колебался; мера переполнилась.

Письмо заключало в себе отставку Ферма.

Он горько улыбнулся.

— Это все? спросил он.

— Почти… однако, есть еще…

— О! вы можете говорить не стесняясь, перебил отставной агент, который более уже ничего не боялся.

— В том, что я хочу сказать, нет ничего ужаснаго, не стоит так безпокоиться. Вот уже неделя, как каждый день, в двенадцать часов, является коммисионер и спрашивает возвратились–ли вы….

— От кого он приходит?

— Этого я не знаю.

— Приходил он сегодня?

— Нет еще.

— Хорошо. Когда он придет, вы его приведете ко мне…

— Вы отдохнете? О! как кажется, вы очень в этом нуждаетесь…

Отдыхать! нет, Ферм предался печальным мышлениям о непрочности благ земных.

И так, Лекофр успел отделаться от соперника, достоинство котораго он вполне ценил! Итак, он, не колеблясь, разбил карьеру человека, преданнаго обществу и господину префекту, человека, который, еслибы судьба позволила, был лучшим следователем на свете. Что делать? Протестовать, просить? Ферм знал по опыту, что успех далеко не легок, и к тому же достоинство его не позволяло говорить оправдания, которое могло показаться сомнительным, которому могли не поверить.

Ах! этого последняго оскорбления он не мог бы перенести.

Раздался стук в дверь.

Это был коммисионер.

— Я имею честь говорить с господином Фермом? просил он.

— Да, отвечал полицейский.

— У меня есть вам письмо…

— Давайте, сказал Ферм, который вспомнил, что уже два раза в течении недели, слово письмо, произнесенное перед ним, предшествовало неприятному известию.

Адрес был написан незнакомым почерком.

Ферм прочитал письмо и снова внимательно перечитал его.

Вдруг радость выразилась у него на лице.

— Кто знает? прошептал он, последнее слово всего этого, может быть, еще не сказано.

Затем, он сказал, обращаясь к коммисионеру.

— Скажите, что я приду в семь часов.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … .

Квартира Мориса Сервана была отделана с роскошью и комфортом.

Мы находим Мориса в рабочем кабинете, уставленном шкапами с книгами, кроме того, вся комната наполнена воспоминаниями о далеких путешествиях, совершенных хозяином квартиры.

Морис сидел перед письменным столом, облокотись головой на руки, погруженный в соображения.

— И так, думал он, в этом семействе существует тайна, которую я хочу, которую я должен проникнуть. То, что до сих пор мучило только мое любопытство, делается теперь необходимостью, даже долгом. Или я должен отказаться от Берты или до завтрашняго дня разсеять таинственность, окружающую прошедшее графини Листаль или, по меньшей мере, Джорджа Вильсона.

Он опрокинулся на спинку кресла и снова продолжал думать.

— Таким образом, говорил он себе, я настаиваю на мысли, что графиня Листаль, окруженная почтением и уважением всех, не заслуживает ни того, ни другаго; в ту минуту, как эта мысль начала вкореняться у меня в голове, было совершено убийство в Амиене. До сих пор, между этими двумя фактами нет другаго совпадения, но я не могу отрицать, чтобы это совпадение не могло бы найтись. Разсмотрев труп жертвы, я был тогда же поражен сходством между лицем жертвы и кем–то знакомым.

Когда Даблэн, в присутствии графини, показал найденную Фермом карточку Гардтонга, то я сейчас–же заметил его поразительное и неоспоримое сходство с графиней Листаль. Кроме того, и это положительно верно, вид портрета настолько взволновал графиню, что она не могла вполне скрыть этого волнения, по крайней мере от моего внимательнаго взгляда. Начиная с этой минуты, манеры графини изменились. До этой минуты графиня была согласна на мой брак с Бертой; даже больше, она сама первая заговорила о нем с графом. Едва преступление было совершено, едва увидела она портрет убитаго, как исчезла на четыре дня.

Какая была причина этого отсутствия? Я не знаю. Сказала–ли она причину его своему мужу? Я сомневаюсь в этом. Чтобы там ни было, но во всем этом есть какое–то странное стечение обстоятельств, которое может иметь значение. Графиня вернулась. Граф заболевает. Подобный припадок болезни бывал с ним уже не раз, и вдруг именно в этот раз графиня непременно желает ехать в Париж. Конечно, приписывая этот отезд какой–то тайной причине, я могу сильно ошибаться, так как возобновление болезни могло действительно возбудить в графине новыя опасения и следовательно желание посоветоваться с лучшими докторами.

Тем не менее, не надо пренебрегать инстинктивными движениями, которыя происходят в нас сами по себе, а на другой день по возвращении графини я держал с Даблэном пари, котораго я не забыл: я брался открыть амиенскаго убийцу, не оставляя местности.

Почему? Потому что я был уверен, что близко или нет, но графиня Листаль связана с виновниками этой ужасной драмы, потому что я был убежден, что ея путешествие — куда? я не знаю, — имело какое–то отношение к Амиенскому убийству и потому, что вследствие всего этого я ждал от графини жеста, поступка, неосторожности, которые могли–бы навести меня на путь истинный.

Что произошло с тех пор? Какое новое обстоятельство явилось подтвердить мою гипотезу? Когда астрономы открывают новый закон, то они поверяют его справедливость убеждаясь в том, что дела идут таким образом каким–бы оне шли, еслибы их закон был верен. Мой закон был таков: в жизни графини должно случиться какое–нибудь обстоятельство, которое будет иметь связь с ея прошедшим, в это–то время является на сцену Джордж Вильсон.

Конечно, нет ничего удивительнаго, что семейство Листаль заводит новыя знакомства; но граф болен, поэтому для него это совершенно неудобное время заводить новыя знакомства. Принадлежит–ли графиня к числу тех женщин, которыя принимают всякаго, только–бы вокруг них собрался кружок обожателей? Напротив того, она воплощенная суровость.

Я сам знаю, какия трудности должен я был преодолеть, чтобы быть принятым в доме как свой и это не смотря на рекомендацию Даблэна и расположение, которое, почти с самаго начала знакомства, стал оказывать мне сам граф. Значит если этот Джордж Вильсон был сразу принят графиней как друг, а затем как зять, и чтобы графиня, таким образом, сразу отказалась от своего обыкновеннаго поведения, нужна была какая–нибудь важная причина….

— О! продолжал он снова, этот Джордж Вильсон называет себя американцем. В этом отношении он говорит правду, он действительно принадлежит к одной нации с графиней, что до известной степени, могло–бы обяснить ея симпатию, но почему–же не может быть это обстоятельство связано с амиенским убийством, жертвою котораго был американец, а убийца, по всей вероятности, принадлежал к той–же национальности. Вступив на этот новый путь, я легко могу дойти до заключения, что Вильсон может быть убийца незнакомца…. Идя еще далее, я могу заключить, что это убийство было совершено им в сообщничестве с графиней Листаль и что теперь Вильсон занимается относительно графини шантажем. Остается обяснить еще два пункта. Кто такой этот Джордж Вильсон? Почему совершил он это преступление? На этот последний вопрос, поведение графини дает, как кажется, ответ:

Убитый, сходство котораго с графиней указывает на близкое родство, владел какой–нибудь тайной относительно графини. Убийца овладел документами, могущими сильно повредить графине и в настоящее время требует платы за свое молчание….

Морис увлекался предположениями. Ошибался–ли он или следовал но истинному пути? Читатель сам может отчасти отвечать на эти вопросы.

Уже несколько дней, как Морис вспомнил, что при начале следствия по амиенскому делу, префект полиции прислал Даблэну агента, считавшагося очень хорошим сыщиком.

Морис видел Ферма в замке Листаль и первое впечатление было далеко не в пользу полицейскаго. Но разве был какой–нибудь другой способ получить какия–нибудь сведения?

Морис, по своему положению и по связям, был принят у всех высших лиц французской администрации; поэтому он отправился к префекту полиции, который принял его очень любезно. Молодой человек выразил ему желание видеть Ферма, который ездил в Англию собирать сведения относительно известнаго амиенскаго убийства.

— Ферма! вскричал смеясь префект, если вы ожидаете каких–нибудь обяснений от этого дурака, то бросьте всякую надежду.

Затем префект в коротких словах разсказал, каким образом, отправившись со своим начальником, Ферм сейчас–же свернул с истиннаго пути.

— Вы понимаете, продолжал префект, будучи воспитан в Лондоне, как он мне сам сказал, он нашел там какого–нибудь стараго приятеля, и при помощи грога, забыл совершенно свои обязанности. Наконец, я сегодня–же отправляю ему отставку.

— Однако, заметил Морис, я слышал, что хвалили его способности.

— В нашем деле, сказал префект, надо бояться этих способных людей, которые очень часто, вместо того, чтобы уяснить дело, только путают его…. К тому–же, продолжал он, я не могу допустить, чтобы мои агенты пренебрегали своими обязанностями…. нужен был пример…. я его дал….

— И хорошо сделали, сказал уходя Морис.

Что такое могло случиться с Фермом?

Собрав о нем сведения Морис узнал, что это воплощенная трезвость.

Кроме того, он знал как часто администрация, наказывая кого–нибудь, действует на удачу.

Одним словом, для Мориса виновность Ферма не была ни мало доказана, вот почему он решился терпеливо ждать появления агента.

Каждый день он посылал к нему на квартиру коммисионера и так как настойчивость всегда бывает наконец вознаграждена, то в тот самый день, как Морис уже начал отчаяваться, Ферм явился к нему в семь часов вечера.

Агент, хотя письмо не заключало в себе никакого указания, понял, но одному имени пославшаго, что дело шло об амиенском преступлении. Действительно, Ферм не раз встречался с Морисом в кабинете Даблэна, который не скрыл от него, что г-ну Сервану суд был обязан первыми сведениями относительно таинственнаго амиенскаго дела.

Амиенское преступление сделалось между тем кошемаром Ферма; отставленный через него, он поклялся войти через него же снова в Префектуру, но не с просьбами, а высоко подняв голову; он заставит своими открытиями открыться дверь Префектуры, и не иначе займет свое прежнее место, как приведя за собой убийцу Джемса Гартонга.

Отставка доставила ему много свободнаго времени, чтобы он мог работать для себя, и он поклялся сделать собственными средствами то, чего не мог сделать Лекофр, обладавший множеством помощников. Впрочем, Провидение как кажется заботилось о нем, что доказывало послание Мориса. Будучи введен в кабинет Мориса сейчас по приходе, Ферм, котораго недавния несчастия сильно изменили, Ферм держал себя на столько же скромно, и сдержанно, как прежде был болтлив и самоуверен.

Кроме того, он теперь думал только о том, как бы отмстить свое униженное самолюбие.

Только истинная страсть может вдруг изменить человека.

— Сударь, сказал ему Морис, я узнал про вашу отставку, мне известны причины, вызвавшия эту меру и я заранее убежден, что ваша вина, если она существует, была сильно преувеличена. Если я в этом не ошибаюсь, то я в вашем распоряжении; а так как вы можете удивляться подобному неожиданному расположению со стороны человека, котораго вы не знаете, то я обясню вам причины этого. Вы занимались амиенским делом, и я имею громадный интерес получить от вас сведения, которыя вы можете мне дать.

Морис оказывал, как мы уже говорили раньше, непреодолимое влияние на всех окружающих, но Ферм и без того был слишком расположен приобрести себе союзника, чтоб он стал долго противиться этому влиянию.

Союз был заключен.

Тогда последовательно, но без лишних фраз, агент разсказал все, что произошло со времени его отезда из Франции, он даже сознался; какая мысль руководила им, когда он отправился один в таверну.

Когда агент разсказал про все, что произошло в таверне Дохлой Собаки, Морис вздрогнул при описании Неда Фразера.

Разговор был длинен.

— Сударь, сказал Морис, когда агент стал уходить, вы меня хорошо поняли: я требую от вас формальнаго обещания не делать ничего не посоветовавшись предварительно со мной… Если со мной случится какое нибудь несчастие, то вы обратитесь к Даблэну, на котораго можете положиться как на меня самаго… А теперь прощайте. Завтра в Винсенском лесу и не забывайте наших условий…

… … … … … … … … … … … …… .

Было шесть часов утра, когда два соперника и их секунданты приехали в Винсенский лес.

Джорж Вильсон приехал первым.

Его свидетели были американцы, и были представлены ему графиней Листаль.

Морис приехал в сопровождении двух офицеров и еще третьяго лица, котораго он представил как доктора.

— Вы понимаете, господа, сказал он улыбаясь, что человеколюбие никогда не должно терять своих прав.

Доктор был высокий, худой мущина, с длинными черными бакенбардами и в синих очках, которые совершенно скрывали его взгляд.

Пока свидетели уговаривались о последних условиях дуэли, доктор сказал что то Морису, который подозвал одного из своих секундантов и сказал ему:

— Попросите г-на Джорджа Вильсона, не может ли он уделить мне нескольью минут.

Морис и Джордж отошли на несколько шагов.

— Нед Фразер, сказал Морис, я мог бы заставить арестовать вас и отправить назад в каторжную работу, откуда вы бежали… Вы убийца Джемса Гардтонга, я вас знаю, не отпирайтесь… Вот, что я вам предлагаю: вы публично извинитесь передо мною в той форме, в какой вы желаете, и немедленно отправитесь за границу, выдав мне предварительно тайну вашего влияния на графиню… Вот мое последнее слово, если вы не согласны, то я вас убью. Выбирайте.

Нед Фразер слушал без малейшаго волнения то, что говорил Морис. — Милостивый государь, отвечал он, меня зовут Джордж Вильсон, я не извиняюсь и вы меня не убьете.

— Берегитесь, Нед, вы играете в ужасную игру…

— Меня зовут Джордж Вильсон, а не Нед Фразер.

Говоря это, Джордж повернул к секундантам и прибавил громко.

— Мы готовы, господа.

Разстояние было назначено пятнадцать шагов, стрелять — когда угодно

Пистолеты были заряжены и переданы сражающимся.

Оба прицелились.

В эту минуту ветви дерева, находившагося напротив Неда Фразера, раздвинулись и между ними появилось лице, с любопытством смотревшее на странное зрелище.

Лице было бледно и худо и почти все покрыто растрепанной бородой… Нед увидал его.

Убийца Джемса Гардтонга вздрогнул и побледнел.

— Седьмой номер! вскричал он. Раздался выстрел.

Нед упал лицем вперед.

Секунданты бросились к нему. Он дышал.

Сделанное им неожиданное движение спасло его: пуля Мориса раздробила ему плечо. Он сделал движение, точно желая встать, но силы изменили ему и он во второй раз прошептал.

— Седьмой номер!

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.