I.
Для лучшаго понимания этого разсказа мы должны возвратиться за двадцать лет назад и разсказать факты, имеющие связь с разсказанным в предидущих главах.
Сцены, которыя мы будем разсказывать, происходили в одной из богатейших французских колоний на малых Антильских островах в Гваделупе.
Дело происходит в октябре 184… года. Девять часов вечера. Пуэнт–а–Питр, хорошенький, правильный городок начинает засыпать. Суббота, рабочие возвращаются из гавани с песнями, тогда как в элегантном квартале, застроенном красивыми домами, негоцианты также приготовляются отдохнуть от занятий недели.
Молодая женщина шла легкими и скорыми шагами к этой части города.
Но ея походке видно было что она ловка и вероятно хороша, длинные белокурые локоны падали из под шляпы на стройную талию. Маленькия ножки молодой женщины, казалось, нетерпеливо спешили к цели.
Но очевидно она боялась не следят–ли за нею или просто даже не видят ли ее, потому что она время от времени оборачивалась и как только замечала тень какого нибудь пешехода, шедшаго по одной с нею дороге, она сейчас же пряталась в какой нибудь темный угол и ждала покуда он пройдет.
Затем, когда шум шагов удалялся, она снова пускалась в путь и шла еще скорее точно торопясь вознаградить потерянное время. Наконец она дошла до стены какого то парка.
Тут она остановилась в последний раз и оглянулась вокруг.
Затем, поискав в кармане, молодая женщина вынула ключ, отворила им калитку и минуту спустя была в парке, снова тщательно заперев калитку на замок.
Это был один из тех садов, в которых искусство сумело, так сказать, дополнить природу. Между деревьями виднелось небо, сиявшее звездами.
Но молодая женщина, казалось слишком привыкла к красоте этого сада, чтобы обратить на него какое нибудь внимание.
Она поспешно пошла по аллеям, стараясь держаться в тени деревьев, чтобы не быть видимой. Впрочем, эта предосторожность была, кажется излишней, потому что ни малейший шум не доказывал, чтобы в парке мог кто нибудь быть.
Она продолжала идти.
Наконец она сделала движение удовольствия: перед ней был, на зеленой лужайке, небольшой, прелестный киоск, она поспешно пошла по направлению к нему и толкнула дверь, которая отворилась.
Внутри киоска была круглая комната, вся обитая голубой шелковой материей.
Софа и несколько кресел составляли всю меблировку комнаты, вместе со столом, уставленным фруктами.
Еслибы по стенам не было развешано различных родов оружия, то можно–бы было счесть себя в будуаре хорошенькой женщины, так воздух был пропитан благоуханием, так каждая безделушка доказывала утонченный женский вкус. Голубой фонарь висел на потолке.
Молодая женщина была одна.
Она первая пришла на свидание.
Движением, полным прелести, она сбросила с себя шаль и выпрямилась; казалось, что среди этой роскоши ей как–то легче дышалось.
Молодая женщина была очаровательна…. Казалось, что ей было не более семнадцати лет. Прелестные белокурые, вьющиеся от природы волосы покрывали ея головку.
Она подошла к двери и протянула шею, как–бы прислушиваясь, не идет–ли кто–нибудь, затем обернулась.
Взгляд ея выражал ум и лукавство, она любовалась на окружавшую ее роскошь.
Потом она легла на софу и приняла позу, полную прелести и кокетства.
Затем она снова встала и подошла к столу….
Казалось, она наслаждалась окружавшим ее богатством.
Вдруг она поспешно повернула голову и вскрикнула, точно ребенок, пойманный в шалости.
В павилион вошел мущина.
— Эдуард! вскричала молодая женщина, подбегая к нему и бросаясь ему на шею.
— Мэри! моя дорогая, прошептал он прижимая ее к груди и целуя ее в волосы. Я заставил тебя дожидаться, моя радость… ты не сердишься на меня?
— О! нет, отвечала она, нежно привлекая его на софу. Поди сюда, ко мне, и скажи скорее, скорее, ту большую тайну, которую ты обещался сказать мне сегодня.
Эдуард Стерман был высокий молодой человек двадцати двух лет, стройный и красивый собой. С перваго взгляда в нем был виден англичанин; но если–бы не его рост, то его можно было принять за мальчика, так кротко было выражение его лица, столько доброты и невинности было в его глазах.
С двадцати лет, его богатый отец потребовал, чтобы сын принимал участие в делах.
Между тем молодой человек не чувствовал ни малейшаго призвания к такого рода занятиям: его мечтательное воображение и детство влекло его к поэзии. Начитавшись Байрона, он смотрел с презрением на свои коммерческия занятия. Его душа, открытая для всяких благородных чувств, не понимала жизни, всецело посвященной материальным выгодам. Он мечтал, и сам считал себя поэтом, и находил, что это не значить быть ленивым.
Но эти идеи, которыми разгорячалось воображение Эдуарда, не находили себе ни малейшаго отголоска в холодном Джордже Стермане, эсквайре, человеке с довольно узкими понятиями, который нисколько не щадя мечтаний своего сына, нашел, что для того, чтобы вылечить его от них, довольно употребить в дело свою отцовскую волю.
Эдуард наследовал свою мечтательность от матери, но вместе с тем она внушила ему полнейшее уважение к воле отца, поэтому молодой человек хотя и старался всеми силами убедить отца, но делал это самым покорным тоном; но отец, который, так сказать, состарелся среди своих дел, который уважал только те качества, которыя имеют цену на бирже, отказался от всякой уступки со своей стороны и чтобы покончить с постоянными просьбами сына, покорная форма которых делала их только более несносными для него, старик Стерман поручил коммерческое воспитание сына одному из своих друзей в Гваделупе.
Сначала модолой человек был с восторге от новости переезда. Все англичане имеют наклонность и любовь к путешествиям, которую очень легко возбудить. Затем приехав в Гваделупу он был восхищен ея роскошной и величественной природой.
Но вскоре настала скука, от однообразия жизни. Какую пищу могло найти живое поэтическое воображение в расчетах, с которыми старался познакомить Эдуарда английский банкир, к которому отец послал его.
Молодой человек уходил из конторы, воздух которой душил его и отправлялся или в лес или на берег реки искать вдохновения и уединения.
Было легко предвидеть, что любовь легко овладеет этим сердцем, котораго ничто не наполняло. Любовь должна быть пищей для этой души, жаждавшей наслаждений.
В этом расположении ума и сердца Эдуард встретил Мэри Бланше.
Здесь, прежде чем продолжать наш разсказ, мы должны сказать, кто была эта женщина, предназначенная играть важную роль в этом разсказе.
В период от 1840--1845 года вдруг появилась и развилась в Америке эта странная эпидемия, которую можно назвать горячкой золота.
В Северных Соединенных штатах эта страсть овладела людьми самыми спокойными, самыми холодными и, представляя им картины, освещенныя громадными богатствами, делала им нестерпимой и тяжелой ежедневную работу. Напрасно люди компетентные старались остановить это необузданное стремление. На самые умные и основательные советы отвечали, что невозможно предположить чтобы Мексика и Северная Каролина одне имели золотыя руды.
Каждый день являлись из неизследованных стран путешественники, принося с собою куски минералов, в которых блестели желтые кристалы, которые доверчивость и невежество принимали за чистейшее золото. Химический анализ опровергал это, но напрасно.
Все разсказывали и пересказывали не уставая историю знаменитаго Рейда, который, в конце прошлаго столетия нашел на дне ручья кусок желтаго цвета. Сначала он счел его за вещь, не имевшую никакой цены, и думал, что сделал выгодную сделку, продав этот кусок за три доллара одному золотых дел мастеру. Этот обломок был чистое золото и стоил двадцать тысяч франков.
Вспоминали что в последние четыре года отрицали присутствие золота в источниках Каролины, но что при первых серьезных изысканиях были найдены богатыя мины золота. Эти разсказы разгорячали воображение: желание быстро составить себе состояние было так велико, что движение невозможно было остановить.
Целыя семейства оставляли города и отправлялись в места, на которыя указывали энтузиасты. Но какия разочарования и даже ужасныя бедствия ожидали золотоискателей.
Тоже самое случилось с семейством Виллинс.
Это семейство, родом из Канады, имело своим главой человека смелаго и умнаго, пробовавшаго всеми средствами разбогатеть но, вследствие ли неуменья, или несчастья, но успех никогда не увенчивал его усилий. Напрасно спорил он с судьбой: все его дела шли худо. Более чем кто–либо, Петер Виллинс имел расположение быть ослепленным этими разсказами искателей золота. Таким образом, в один прекрасный день, он продал все, что имел, и отправился с женой, сыном Джемсом, с дочерью Мэри в южную Каролину, где, по разсказам, были открыты новыя мины, разработывать которыя было чрезвычайно легко.
Хотя указания были неточны, но Виллинс не отчаялся, ничто не могло остановить его, ни дальность, ни труд, ни бедственное положение всего семейства. Он искал, искал, и по прежнему без всякаго успеха. Жена его умерла; он сам не мог устоять против этого новаго несчастия и в скором времени последовал за нею.
Джемс и Мэри остались сиротами.
Джемс был пятью годами старше сестры; это был здоровый малый, который от отца наследовал только желание разбогатеть во чтобы то нистало, только мысленно он прибавлял: работая для этого как можно менее.
Мэри было пятнадцать лет; одно желание преобладало в ней надо всем: это желание выйти сначала из нищеты, потом ждать случая.
Как странно изменяются идеи, переходя от одного человека к другому.
Петер Виллинс не понимал возможности разбогатеть иначе как трудясь; конечно, он мечтал о богатстве для своей семьи, но он не предполагал возможности достичь этого иначе как посредством настойчиваго труда.
Но его дети вынесли из его идеи только одно желание приобресть богатство, как высшее в свете благо. Эта мысль так твердо укрепилась в уме Мэри, что она постоянно стремилась к ея осуществлению. Сначала идея эта была у нея довольно неопределенна, ея планы не отличались ясностью, но слово богатство присоединялось ко всем ея мыслям.
Джемс и Мэри отправились на Север; но в Чарльстоне они растались. Их последний разговор показался бы, без сомнения, странным тому, кто услыхал бы его. Эти молодые люди, почти дети, взаимно поклялись сделаться настолько богатыми, на столько богатыми, говорила Мэри, что самые большие богачи будут удивляться, что столько миллионов может соединиться в одних руках.
Джемс поехал в Нью—иорк, и мы встретимся с ним позднее. Мэри отправилась в северную Каролину, она повиновалась очарованию, привлекавшему ея отца к золотым приискам. Но что могла сделать девушка ея лет не имевшая никакой посторонней помощи? Конечно, в энергии у нея не было недостатка, она разсчитывала на случай и мужественно шла вперед, поддерживаемая верой в будущее.
Но нет силы которая могла бы устоять против усталости, и голода.
Однажды Мэри упала на дороге: ноги отказывались служить ей, лихорадочными глазами глядела она на дорогу, которая могла вести ее… она не знала куда, но может быть и к желанной цели.
По дороге шел человек, он отправлялся в город. Это был честный малый, сирота также как и Мэри, но живший настойчивым и честным трудом. Имя его было Пьер—Бланше, да и то он не был уверен, что это действительно его настоящая фамилия. Он знал только то, что его мать приехала из Европы, что она умерла вскоре по приезде в Америку, что ее звали Бланш и что в приюте, куда его взяли после ея смерти, его всегда звали Бланше. Он приехал в Каролину по делу торговаго дома, в котором он занимался в Гваделупе. Ему было поручено изучить новый способ обработки индиго.
Проходя, он увидел Мэри и был поражен сначала выражением страдания на ея лице, а потом ея красотой.
Он спросил ее может–ли она идти опираясь на его руку и довел ее до ближней деревни.
Тут с молодой девушкой сделалась сильная горячка.
Пьер не мог решиться оставить сироту без всякой помощи: он поместил ее к знакомому плантатору и, продолжая заниматься делами, не пропускал ни одного дня чтобы не навестить сироты, к которой он привязывался все более и более.
Помимо его воли им овладело совершенно новое чувство: он чувствовал к этому существу, встреченному им случайно, любовь брата, друга и что–то еще большее.
Здоровье Мэри поправлялось медленно, первые шаги после болезни она сделала опираясь на плечо Пьера, который почувствовал дрожь от этого прикосновения.
Когда она достаточно поправилась, молодой человек спросил ея историю. Мэри разсказала ее.
Пьер думал несколько дней и в это время не показывался к больной.
Однажды утром он наконец явился с сияющим лицом.
— Мис Мэри, сказал он, вы одна и сирота; я одинок также как и вы, у меня нет ни семьи, ни родных. Мы оба нуждаемся в том, чтобы кто–нибудь любил нас и помогал нам идти но жизненному пути; хотите быть моей женой?
Молодая девушка побледнела и закрыла глаза.
Пьер молча ждал, опустив глаза.
Он говорил смело, но, дожидаясь ответа, чувствовал себя застенчивее ребенка.
— Да, Пьер, сказала Мэри твердым голосом.
Он упал перед ней на колени.
Между тем в течении нескольких минут, прошедших между вопросом и ответом, вот что подумала Мэри:
— Этот человек прав, я одна, у меня нет никакой опоры; если я откажу ему, куда же я пойду? Что будет со мною? Я разсчитывала на случай: я не должна опускать этого, должна принять эту помощь как ни странна показалась она мне в первую минуту. Сделавшись женою этаго человека, я приобретаю себе новое существование, без него, я ничто, а теперь я снова могу ждать новаго случая. Правда, что я выхожу замуж, т. е. связываю себя с сегодняшняго дня на всю жизнь. Но кто знает?
Не надо забывать, что в то время как Мэри Виллинс разсуждала таким образом, ей еще не было шестнадцати лет.
Еслибы Пьер мог читать в сердце той, которую он любил, еслибы он мог проследить за ея соображениями, увидеть ея холодность и черствость ея сердца, то он бы с ужасом отшатнулся.
Но Мэри улыбалась, и была так прелестна, что бедный малый плакал целуя ея руки.
Мэри Виллинс сделась Мэри Бланше.
Ее то мы теперь находим в павильоне с Эдуардом Стерманом.
Как произошло это новое превращение?
Вся история Мэри заключается в словах, которыя она произносила мысленно, венчаясь:
— А потом… кто знает?
Она не любила Пьера; он был для нея только первой ступенью, но ей ни минуту не приходило в голову остаться на всегда так низко, ей было необходимо подняться.
Эдуард попался ей на дороге.
Пусть читатель, при описании того тина, черты котораго мы стараемся теперь выяснить, не говорит что он преувеличен.
Мэри Виллинс прежде всего американка, т. е. женщина холодная, у которой нет ни сердца, ни чувств и отличается только разсчитанной энергией и силой воли, которую ничто не заставит нагнуться.
Американка никогда не увлекается, то, что кажется у нея фантазией, есть разсчет.
Если она счастлива в том положении, в которое поставили ее обстоятельства, то она никогда не сделает ни шага, чтобы сойти с пути, по которому идет. В несчастии она сумеет терпеливо ждать. Обманутая — она не станет плакать, не станет негодовать и открыто бороться, и тут опять она станет ждать, и отмстит холодно, медленно, с равнодушной улыбкой. Тот, кого она перестала любить, как бы не существует для нея более. Если она связана с ним, то заставит его самого разорвать цепи, соединяющия их. Иногда на нее находят припадки безумной, но сдержанной ярости. В глазах сверкает молния, губы сожмутся; затем ничего, снова возвращается спокойствие, улыбка.
Наконец, и это ея самое большое достоинство или самый громадный порок, она горда. Уязвленная раз, она безжалостна; никогда рана, нанесенная ея самолюбию, не вылечивается. Она скорее сама, своими руками разорвет ее, чем даст ей зажить.
Уравняйте все эти чувства, отняв у них характер исключительности, и вы увидите американку, такую каких много.
Напротив того, представьте этот характер под влиянием одной преобладающей страсти, например хоть честолюбия и вы получите Мэри Бланше, обманывающею Пьера, к которому она равнодушна, для Эдуарда, котораго она не любит. Кроме того вы увидите женщину, всегда владеющую собой, которая слушает свой собственный голос, оживляет по собственной воле взгляд и говорит Эдуарду Стерману, стоящему перед ней на коленах:
— Ну! говорите же скорее! я хочу все знать.