Эдуард молчал.
Пристально устремив взгляд на лице Мэри, он, казалось хотел проникнуть ея мысли, но на ея лице видно было только выражение детскаго любопытства.
— Ну! сказала она опять, будешь ты говорить?
— Ты хочешь этого?
— Но я ведь только повинуюсь тебе… В твоем милом письме, которое я получила утром, разве ты не говорил, — я помню твои собственныя — выражения, что ты хочешь сообщить мне тайну, от которой зависит счастие и несчастие твоей жизни? Я пришла. Какой лучший ответ могла я тебе дать?
— Слушай, Мэри, сказал Эдуард серьезным и ласковым голосом, я ребенок… в тебе гораздо более энергии и ума чем во мне…. Я прошу тебя, чтоб ты сжалилась надо мной, чтобы ты поверила мне, который тебя любит и обожает…. но прежде чем я скажу, поклянись мне…. о! прошу тебя, поклянись мне, что если мои слова оскорбят тебя, то ты простишь мне, во имя моей любви к тебе…
— Дитя, сказала молодая женщина, разве что нибудь от тебя может оскорбить или раздражить меня?
— Ты меня любишь, Мэри? вскричал Эдуард обнимая ее.
— Почему же я здесь?
— Ты права… Я сумашедший! но что ты хочешь? я боюсь; я боюсь самого себя, моей…. Что я такое, человек слабый, нерешительный, рядом с моей Мэри, такой прелестной и гордой?…
— Ты человек котораго я выбрала… Разве моя любовь не возвышает тебя в собственных глазах?…
Молодая женщина хотела знать то, что обещал ей сообщить Эдуард. Она угадывала истину, но ей надоело ждать.
Наклонясь к молодому человеку, она опьяняла его своим горячим и страстным дыханием.
— Мэри, вскричал он наконец, да, я буду говорить, я не могу жить таким образом!.. Мэри, я не могу переносить, что ты принадлежишь другому… я хочу чтобы ты была моя… только моя…
— Разве я не принадлежу тебе? прошептала молодая женщина.
— О! не говори!… разве ты не замужем! разве не существует другаго человека, который имеет право сказать, что ты принадлежишь ему, право, которое дано ему законом и тобой!…
— Замолчи! замолчи! сказала Мэри.
— Понимаешь ли ты, продолжал с жаром Эдуард, каковы страдания, которыя я испытываю целые дни, целыя ночи! Разве ты не понимаешь, что я не могу более сопротивляться! что я люблю тебя всеми силами моей души и умираю от отчаяния и гнева!
— Дорогой мой!
— Этого не должно более быть… Если ты меня любишь, то ты почувствуешь как и я, что такое существование невозможно… Надо это кончить.
Молодая женщина отняла руки, которыми обнимала Эдуарда, и с отчаянием отшатнулась назад.
— Я кажется понимаю, сказала она после минутнаго молчания. Правда, друг мой, вы долго были подвержены тяжелому испытанию и оно не должно более продолжаться…
— Что ты хочешь сказать? вскричал Эдуард.
— Я хочу сказать, что моя обязанность… для вашего спокойствия, для вашего счастия… не заставлять вас более вести существование, которое приносит вам только горе….
— Что?… вскричал задыхаясь от волнения молодой человек.
— Мой друг, не надо на меня за это сердиться… увы! я не разсуждала!.. Конечно, я должна была понять это раньше, но я увлеклась этим счастием, для меня столь новым… и в своем эгоизме, забыла вас, видя в нашей любви только мои собственныя радости….
Мэри встала и сделала шаг к двери.
— Прощай! сказала она.
Эдуард бросился за нею.
— Что ты такое говоришь? Или я с ума схожу?
— Прощай! повторила опять Мэри.
— Как? я верно понял! вскричал вне себя молодой человек: ты хочешь уйти, ты, Мэри, моя жена, подруга всей моей жизни?.. Но ты знаешь, что это невозможно.
Мэри остановилась.
Она ждала.
— Ты меня не поняла, поди сюда, моя дорогая…
Он обнял молодую женщину. Она слабо сопротивлялась и дала увлечь себя на софу.
— Да, я говорил тебе, что такое существование невозможно, но никогда мне не приходила в голову мысль о разлуке… напротив…
— Напротив? повторила Мэри, поднимая голову и вопросительно глядя на Эдуарда.
— Слушай, моя возлюбленная, продолжал молодой человек, наклоняясь к ней, Европа отсюда далеко!..
— Европа!..
— Для нас не будет счастия, пока мы здесь, пока ты должна дрожать… и кроме того, мысль, что твой муж около тебя, эта мысль точит и убивает меня, я не могу более ее переносить… Скажи одно слово, согласись следовать за мной и мы навсегда оставим эту страну… Мы поедем во Францию, в Германию, в Италию… хочешь, Мэри? согласна?
И молодой человек, опьяненный любовью, целовал белокурые волосы Мэри… При первых словах, произнесенных Эдуардом, лице Мэри засияло удовольствием, но это не было выражение удивления. Она ждала, она предвидела, угадала это, и бросаясь к двери чтобы уйти она заранее знала, что будет удержана. Она только желала вырвать у этого нерешительнаго человека признание, которое уже сто раз было готово сорваться с его губ.
— Ну! говорил Эдуард, что же ты мне не отвечаешь?… А! я это знал… я знал что ты не любишь меня так как я тебя люблю…
— Друг мой, сказала Мэри, серьезным голосом, еслибы я не любила вас, то не забыла–бы для вас моих супружеских обязанностей…. Да, я вас люблю…. но поэтому–то я и не хочу позволить вам повиноваться необдуманному движению, в котором вы без сомнения будете позднее раскаиваться….
Молодой человек хотел протестовать. Что я буду для вас? Любовница, ничто более как любовница…. Узы закона неразрывны и моя совесть не позволяет мне разбить всю вашу будущность, связав вас со мною. Благодарю вас, друг мой, за вашу любовь, которую вы доказываете таким блестящим образом…. но мой долг отказаться от этой жертвы.
— Нет, этого не будет! вскричал молодой человек; нет, потому что ты не будешь моей любовницей, но в глазах всех будешь моей женой, подругой, избранной моим сердцем. Мы уедем, я переменю фамилию, чтобы никто не мог найти наших следов… Я богат, и это богатство, которым я пренебрегаю для себя, я употреблю на то, чтобы создать для тебя жизнь полную счастия…
Тогда, весь предавшись своей страсти, Эдуард начал рисовать молодой женщине великолепную картину их будущаго счастия.
Мэри задумчиво слушала его. Эта отдаленная перспектива ослепляла и восхищала ее как волшебный сон. Эдуард между тем говорил все настоятельнее и настоятельнее.
— едем, повторял он, едем не теряя времени… Завтра сядем на корабль, через несколько дней мы будем в Мексике… будем свободны. О, Мэри, согласись! сделай меня одним своим словом счастливейшим из людей!
Мэри выпрямилась и взглянув прямо в лице молодому человеку, протянула ему руку.
— Я согласна! спокойно сказала она. Эдуард упал к ея ногам…
Между тем, в то время как Эдуард Стерман упивался любовью и надеждою на полное счастье, Пьер Бланше выходил из конторы торговаго дома, где он занимался. Он был утомлен и даже озабочен. Бывают дни, когда без всякой причины чувствуешь на сердце какую то тяжесть, точно предчувствие несчастия; но он думал о своей дорогой жене, которую увидит и улыбка которой быстро разсеет все тучи на его лице.
Бланше принадлежал к числу честных людей, которые ищут счастия только там, где его следует искать, т е. в труде и в радостях семейной жизни. Вся его жизнь заключалась в следующем: в желании приобрести уважение людей, у которых он работал, и привязанность жены. Конечно, как и у всякаго человека, у него были свои честолюбивыя мечты. Не отличаясь особенными, выходящими из ряда вон, способностями, он сумел своим ясным, практическим умом и прилежанием добиться себе порядочнаго места.
Все вполне доверяли ему. Он знал, что после нескольких лет усиленнаго труда сделается компаньоном того торговаго дома, в котором занимался и которому уже оказал несколько важных услуг. Его жалованье уже и теперь обезпечивало ему безбедное существование и, если только не случится ничего особеннаго, то будущее было обезпечено.
Все его заботы сосредоточивались на Мэри, которую он обожал и если сожаления примешивались к сознанию исполненнаго долга, то это потому, что он желал бы доставить той, которая носила его имя, более чем относительно ничтожное довольство, которым они пользовались.
Пьер жил в небольшом домике скромной наружности, пребывание в котором он старался всеми силами сделать приятнее для той, которая занимала все его мысли. Каждый раз, когда он мог располагать какой–нибудь суммой, как–бы ни была она ничтожна, он употреблял ее на приобретение тех ничтожных безделиц, которыя льстят взгляду, давая самой простой обстановке печать изящества.
Маленький сад окружал дом; в дни отдыха Пьер ухаживал за любимыми цветами своей жены, за теми, которыя напоминали ей места, где прошло ея детство. Что касается Мэри, то она принимала все эти услуги с равнодушной кротостью, неистощимость которой часто печалила Пьера. Он желал–бы, чтобы она выразила какое–нибудь желание чтобы иметь удовольствие удовлетворить его, но, никогда не жалуясь, она точно также, казалось, и не желала ничего; она принимала, но никогда не просила.
В эту субботу Пьер возвращался домой, утомленный трудными счетами, которые ему приходилось сводить; он думал о завтрашнем дне, который он проведет весь день с своей возлюбленной Мэри, он думал также о том, как будет счастлив, когда любовь их освятится рождением ребенка.
При этой мысли он чувствовал себя легче, живее и ускорял шаги, представляя в воображении поцелуй, которым встретит его жена. Подойдя к дому, он увидел, что в окне спальной горит лампа, желтоватый свет которой пробивался через занавесы.
Пьер открыл дверь….
Обыкновенно на этот шум Мэри поспешно сбегала с лестницы на встречу ему.
На этот раз, он нарочно громче захлопнул дверь и стал прислушиваться. Молчание!…
— Это странно! прошептал он. Не больна–ли она?
Одним скачком он вбежал на лестницу и вошел в спальню.
Комната была пуста. Лампа горела на столе.
— Где она может быть? думал Пьер. Вероятно в саду….
Он снова поспешно сошел вниз и вышел в сад. Мэри там не было.
Он начал звать ее.
— Мэри! Мэри!
Никто не отвечал….
Сердце его сжалось.
Но он преодолел необяснимое волнение, овладевшее им.
— По всей вероятности, подумал он, она пошла к какой–нибудь соседке…. она сейчас должна вернуться.
Вернувшись в дом, Пьер открыл окно и поглядел на пустую улицу. Ветер был свеж.
Через несколько минут он сел около постели. Перед ним стоял стол, на котором горела лампа. Прошел час. Мэри не возвращалась.
Пьер открыл книгу и взял лампу, чтобы пододвинуть ее к себе….
Под лампой лежала свернутая бумага.
Сначала он не обратил на нее внимания и старался разсеять себя чтением.
Но его мысли были далеки от книги, тогда он закрыл ее и положил. Глаза его упали на бумажку, которую открыла перестановка лампы. Он машинально взял эту бумажку и погруженный в свои мысли вертел ее между пальцами.
Никогда Мэри не уходила на такое продолжительное время. Очевидно, случилось что–нибудь особенное. Впрочем она скоро вернется и разскажет, что такое произошло. Безпокоиться было не о чем.
Вдруг Пьер вскочил с места и страшно вскрикнул.
Он схватился руками за голову в страшном отчаянии.
Дело в том, что он открыл бумажку, забытую на столе, о! тогда ужасное открытие вдруг поразило его….
Это было письмо, в котором Эдуард Стерман назначал свидание Мэри Бланше.
Как, вследствие какой странной разсеянности оставила она его на столе? Нечаянно поставив на него лампу и занятая своими планами, Мэри забыла о письме….
Это письмо было из тех, которыя не оставляют ни малейшаго сомнения, выражения любви говорили сами за себя и указывали на продолжительную связь.
Сомнение было невозможно…. Мэри была любовницей этого человека!
И в то время как он, бедный глупец, с таким нетерпением ждал ее и безпокоился, она без сомнения, была у своего любовника.
Пьер читал, перечитывал это письмо, каждая буква котораго жгла его, он говорил себе.
— Это невозможно! я схожу с ума! я слишком люблю ее, чтобы она меня обманывала! Что я ей сделал? Какое преступление я совершил? Разве я не любил ее всей душей? О! Мэри! Мэри!
Он чувствовал желание упасть на колени и спросить у нея ответа, точно она была тут.
Но ея не было! Эта мысль была ужаснее всего? Куда она пошла? Значит, она согласилась на свидание, котораго у нея просили? И это было уже не первое, так как в письме говорилось:
"В тот павильон, который ты так любишь!"
Нечего было более колебаться…. Неизвестность хуже смерти. Надо бежать, надо все узнать! А разве не следует наказать презреннаго, который, как вор, похитил его счастие!
Наказание! мщение! Эти две идеи только и были в мозгу несчастнаго. Он сходил с ума. Мысль об убийстве охватила его ум….
Он подбежал к своему столу, открыл его и вынул пистолет.
Его руки так дрожали, что он едва мог зарядить пистолет.
Он старался преодолеть это волнение, а междутем, заряжая, со слезами шептал:
— Мэри! Мэри!
Он не смел выйти. Он говорил себе, что все это ужасный кошмар. Она сейчас должна придти! Она обяснит все! Он глуп, что верит таким химерам….
— Химеры! Но разве химера это письмо, каждое слово котораго говорит о любви! Нет надо покончить с этим!…
Пьер кинулся из дома, с непокрытой головой, полусумашедший, с налившимися кровью глазами, с пылающей головой. Он боялся сам себя и не хотел размышлять, так боялся он своей слабости… он, человек кроткий и добрый, который никогда не сердился, он жаждал теперь крови, одной крови!
Он знал дом Стермана… в эту сторону он направился, держа в одной руке предательское письмо, а в другой пистолет. Он бежал и, не смотря на все увеличивавшийся холод, нот градом катился с его лица.
Протянув руки вперед, он бежал повторяя слово, которое заключало в себе все его отчаяние, все потерянное счастие:
— Мэри! Мэри!
Наконец он добежал до дома Стермана.
Весь дом был темен и молчалив, нигде ни света, ни движения.
— Они в павильоне! сказал себе Пьер.
Тогда он принялся бродить вокруг парка. Стена, окружавшая его, была так высока, что из за нея ничего не было видно. Он несколько раз обошел вокруг, чувствуя, что с каждой минутой ярость его увеличивается.
Тогда он сунул письмо в карман, взял пистолет в зубы и принялся перелезать через стену. Руки его были в крови, колена разбиты, но он не чувствовал боли.
Наконец он добрался до верхушки стены и соскочил в парк.
— О! моя возлюбленная Мэри, говорил в это время Стерман, стоя на коленах перед своей любовницей, ты лучшая, точно также как прелестнейшая из женщин… Ты сжалилась надо мною… О! как я тебя люблю!
Она позволяла ему обнимать себя, голова ее лежала него на плече.
Вдруг она выпрямилась.
— В саду ходят! вскричала она.
— Не может быть, отвечал Эдуард, все двери заперты, мы одни, совсем одни…. Ты моя!
— Нет, нет, я боюсь, прошептала молодая женщина, оставьте меня, дайте мне уйти…
— Нет, нет.
— Прошу вас… уже поздно. Мой муж должен вернуться… Я должна вас оставить…
— Нет еще! подари мне еще несколько минут.
— Но я вам повторяю, что в саду кто–то есть! вскричала Мэри.
Эдуард ничего не слышал. Упоенный любовью, он глядел на Мэри, целовал ее голову, губы, руки…
Дверь павильона распахнулась.
Показался человек.
Это был Пьер Бланше с пистолетом в руках.
— Презренный! вскричал он.
— Пьер! проговорила Мэри бросаясь к нему.
— Вот! закричал он, бросая ей в лице письмо, вот приговор вашего любовника.
Тогда, подойдя к Эдуарду, он выстрелил
Стерман страшно вскрикнул.
Пуля попала ему прямо в грудь
— Убийца! вскричала Мэри.
Но Пьер не слышал ничего… он с ужасом смотрел на этого человека, который, взмахнув руками, тяжело упал на пол… Пьер видел как несчастный корчился на ковре в последних конвульсиях… Бланше пришел в ужас от того, что сделал; нервная дрожь пробежала по всему его телу и он бросился вон из павильона.
Мэри подошла к Эдуарду.
Он был мертв.
Минуту она простояла в задумчивости.
Потом, наклонившись, подняла письмо, брошенное ей в лице мужем, и сожгла его на лампе.
После этого, открыв осторожно дверь, она прислушалась…
Пьер убежал перелезши снова через стену.
Она вернулась в павильон, взяла свою шаль, которая оставалась на софе, бросила вокруг взгляд чтобы убедиться, что она ничего не забыла и вышла…