Теперь миткали отбеливают по-новому — скоро и хорошо. А старики помнят, как летом отбеливали на лугах по всей Уводи, а больше уЗолотого потока. Зимой, когда снег коркой покроется, все поля закатывали, лисице пробежать негде.
Хозяева раздавали товар по деревням. Там отбелят, а потом уж на фабриках в расцветку пускают.
Жил в ту пору в слободе неподалеку от фабрики пронырливый мужичишка — Никиткой его звали. Подрядами он промышлял. Головка маленькая, глаза плутоватые, бегают, как у мыши, руки чуть не до земли.
И мужики, и бабенки, и ребятня миткаль для фабрикнастили. Работали по пятачку с куска, не больно это денежно, ну да где же дороже-то найдешь?
Никитка однажды тоже за миткалем пошел. К вечеру на его счастье мороз ударил. Разостлал Никитка миткаль, по концам положил поленца да кирпичики, воткнул колышки на заметку. А то и ветром унесет и прозевать можно, — свои шалят, скатают. Так останешься в накладе, что потом за пять зим не вернешь.
Вышел Никитка на огород, мороз похваливает. А наст колом не пробьешь, как по полу, по нему иди, похрустывает под лаптями.
Все убрали миткали, а Никита решил на ночь их оставить. Думает: «Раньше срока сниму и другую партию раскину.» Так с огорода он и не уходил. Проберет его мороз, сбегает Никита в избу, пошлепает ладонями по горячей печке и опять на стужу. Петухи пропели, все в селе заснули, только сторож где-то далеко в колотушку брякает. Луна выплыла полная, все кругом осветила. На снегу точно битое стекло рассыпано, снег серебром горит.
Сидит Никитка у гумна в соломе, на миткали поглядывает, пятачки подсчитывает. Вдруг слышит, где-то рядом похрустывает, будто кто к миткалям подбирается.
Высунулся Никитка из соломы, видит — человек над миткалями ходит, вроде шагами длину их меряет.
— Постой, — думает Никитка, — что дальше будет?
А сам колышек дубовый в руке сжимает; может понадобится.
Зоркий был Никитка: ночью нитку в иглу мог вдеть. И тут видит — человек чужой, таких в слободе нет. А, главное, вот что дивно: с пят до маковки человек белый, как снегом осыпанный: шапка белая — заячья, шуба белая — заячья, онучи белые — холщевые и лапти белые. В руке подожок. Ходит старик по миткалям, щеткой с них как бы снег смахивает, а брать ничего не берет. Посматривает Никитка — понять не может, что этому старику приспело ночью чужие миткали обхаживать. Нет, думает, хитрит старик, хозяина выслеживает. А как увидит, что хозяин заснул, и примется скатывать.
Старик обошел все миткали, снял с крайней ленты поленце, приподнял конец и хотел нето скатать, нето перевернуть. Как раз Никитка из соломы вылез да с колышком к старику:
— Постой, дедка, ты тут что ищешь?
Старик не испугался, ленту положил, а поленце на старое место подвинул.
— Я так, ничего, мил-человек, на миткали любуюсь. Больно гожи, тонки, чисты. Твои, что ли?
— Хозяйские, настить взял, по пятачку с куска, — объясняет Никитка.
— Так, так, хорошийситец набьют из этакой бели. Дай те бог удачи, работы прибыльной. А я шел по полю, далеконько, увидел что-де за тропы постланы. Ан вон что. Ну я своей метелкой обмахнул, авось белее станут.
Хитрый старик оказался. Такой курносый, борода по пояс, рукавицы по локти. Тоже белые. И беленькую метелку под локтем прижал. Указывает он Никитке: глянь на миткали, такие ли были они в сумерки?
Никита пригляделся — и впрямь не узнать: снега белые, а миткали вдвое белей.
— Что это, дедушка? — спрашивает Никитка.
— Удача. Ночь тебе счастливая выпала. Морозец хороший бедному человеку помог. Больше и студиться нечего, скатывай, а то передержишь: слабнуть начнут, лицо потеряют.
Никитка и сам видит, что за какой-нибудь час миткали дошли: хозяин за первый сорт примет.
Но вот с чего так получилось, Никитка не раскусит. А старик полезный, выгодно бы и дружбу с ним завести, в пай взять. Тогда только успевай миткали раскатывать. Никитка старика в избу зовет погреться с мороза, сулит самовар поставить. А старик отнекивается, ссылается, что ему далеко итти до дома, спешит он — нужно во что бы то ни стало к сроку поспеть. И обещает после побывать, если дорога в эти края выпадет.
Никитка принялся выспрашивать старика — как зовут, откуда он, куда и зачем идет. Старик не больно-то рассказывает. Отвечает на все какими-то титлами, так что всего Никитка и понять не мог:
— Зовусь я по-человечески, а в миру по-разному кличут, кто как назовет. Живу на земле, на той, что и ты, полгода сплю, полгода работаю. По своим делам всеми дорогами хаживаю. Где человеку след — там и мне не запрет. Где человеку запрет — для меня все равно след. А сейчас по важному делу в один край иду. У меня сын с дочерью повздорили. Мирить их иду. Кого наказать, кого опечь. Один другого попрекает, за глаза не разберешься. А я правду умею находить хоть как запутай. Хочу, мил-человек, память по себе оставить, чтобы ты добрым словом старика помянул. Возьми мою метелку, она мне покуда не нужна. А когда потребуется, — зайду, возьму. Даю и навовсе и не навовсе, смотря по делам, как она тебе пригодится. Ты свои миткали ночью смахивай так же, дело поскорее пойдет. Но береги метелку, в чужие руки не отдавай, потеряешь — такую-то и сам не свяжешь и в лавке не купишь.
Отдал старик метелку Никитке, шапчонку надвинул, утер нос голицей да и пошагал напрямики к болоту. Только наст под ногой похрустывает.
Долго Никитка вслед ему глядел.
Миткали он скатал, метелку на плечо и — бегом в избу.
Утром повалил на санки мешки с белью, повез сдавать. Как раскинул он перед хозяином первые куски, так и забил всех.
Много народу пришло сдавать, у тех бел миткаль, а у Никиты белей — шелком отливает. Народ дивуется, а Никитка от радости кулаки потирает, но помалкивает, как это так получилось, что миткали за одну ночь отбелены. Хозяин никиткин товар за образец всем показывает, в нос тычет, вот, мол, как работать следует. И опять настить посылает. А бабы косятся на Никитку, брюзжат:
— Принесли его черти со своим миткалем.
Никитка земли под собой не чует, раззадорился, спрашивает у хозяина:
— Почем с куска им платишь?
— Сколько и тебе — по пятачку.
Никитка решил всем ножку подставить.
— А я у тебя все подряды сниму по четыре копейки с куска. Не давай больше никому ни аршина. Пусть кто хочет, из моих рук получает, а уж я-то их научу.
Хозяин рад: дешевле и лучше. С того часа перестал он в разные руки миткали раздавать. Никитка на весь миткаль подряд откупил и мужикам в слободке объявил:
— Кто желает настить, приходите за миткалями ко мне в сарай. Плачу по три копейки с куска.
Делать нечего, хозяин работы не дает, до других фабрик далеко. Поскребли мужики в затылках и пришли к Никитке, ведь всю зиму не будешь сидеть сложа руки.
А Никитка на свою метелку понадеялся.
Дело у него колобком покатилось, без заминки, без задоринки. Каждые сутки воз отбеленного миткаля отправлял хозяину.
Завел Никитка такие порядки: с утра миткали раскатают, а в сумерки собирать их не велит и приглядывать не просит, сам за ночного сторожа остается. Все спят, а он возле села похаживает, миткали проверяет, своей метелкой обмахивает.
Зима словно по заказу установилась — тихая, днем солнышко, а ночью мороз. Все на руку Никитке. Стал он по слободке гоголем ходить, перед стариками шапки не ломает, шарабан себе заказал и на фабрику ездит.
Скоро еще сбавил цену и заставил всех за две копейки с куска гнуться.
Бабы подступили было к Никитке:
— Не по закону делаешь…
Просили они свое, а Никитка не больно дорожил ими:
— Если вам это дешево, я чужесельских найду. Только гукни — бегом прибегут.
Однако стали люди за ним подглядывать, что это он ночью, делает: не спроста миткали так белы. Видят — он метелкой по миткалям машет, а к чему это — не поймут.
Одни говорят — иней обметает, другие ладят — зельем каким-то кропит.
Пробовали допытаться:
— Что это у тебя, Никитка, за метелка такая, чем ты ее мажешь?
А Никитка в ответ:
— Такая метелка: кто спрашивает — по языкам бить, кто доглядывает — по глазам.
Выпала одна ночь — особенно лунная да морозная. После вторых петухов присел Никитка в солому, глядь — опять тот старик, в белом, словно из-под земли выскочил, сбросил поленце, миткаль скатывает. Скатал один кусок, за другой принялся. Никитка к нему:
— Здорово, дедка!
— Здравствуй мил-человек!
— Помирил сына с дочерью?
А старик и отвечает:
— День с ночью не помиришь.
— А теперь далече отправился?
— Кривду в поле ловлю, напал на след и иду за ней.
Так-то толкует, а сам третий кусок скатывает.
Никитка забеспокоился:
— Пошто ты их в одно место складываешь?
— Хочу взять у тебя, мил-человек, кусков пяток. Поди, не откажешь? Придется — расплачусь, а ныне ни семитки в кармане.
Никитка думает: то ли зайдет старик, то ли нет, а миткаль жалко. И говорит:
— Дал бы, дедушка, да ярлыки на каждый кусок выписаны. Как же я отчитываться буду?
— Ах, ярлыки, ну тогда не надо.
Старик больше ни слова не молвил, ушел.
Утром Никитка повез бель хозяину. И тут же у фабрикантов новые подряды взял на будущий год. Закупил пряжи, роздал по избам ткать. А настала зима, стал свои миткали настить. Мужиков с бабами подрядил. И все попрежнему ему удается: за сутки миткаль отлеживается.
Однажды ночью бродит он, как колдун, по гуменникам, наст похваливает, погоде подходящей радуется, на разостланные миткали поглядывает.
И видит: идет старик с метелкой. Одежда на нем обшарпанная, лохмотья по ветру вьются. Признал Никитка старика: тот самый. Поздоровались.
— Чьи миткали, мил-человек? — спрашивает старик.
— Мои! — басовито так, важно отвечает Никитка.
— Ну и хорошо, что твои. Теперь не откажешь старику — дашь на одежонку?
Никитка и кумекает:
— На что он мне, старый хрыч, сдался? Много их таких по белу свету слоняется.
— Дал бы, — говорит, — миткаля, да вся партия чохом купцу Березкину запродана.
И посмеивается:
— На другой год приходи.
— До другого года я, может, и не проскриплю.
Старик хмурится. Спрашивает Никитку:
— Ну, а ты тут как?
— Да помаленьку, тружусь. Все тебя добрым словом поминаю. За метелку спасибо.
— Она мне ноне понадобилась.
Никитка и нос повесил:
— Нет ли другой такой?
Старик в ответ:
— Одна она на всей земле.
Взял старик метелку под локоть и пошел к лесу.
Ушел он, а Никитка о миткалях думает — померкнут теперь или нет? Может лучше было бы кусок али два дать?
А миткали светятся, пожалуй, еще явственней, будто вдвое белизны им прибавилось.
И решил Никитка, что метелка не причем, а все дело в погоде.
Только вдруг на улице тихо стало так, что слышно, как мыши в соломе похрустывают. Небо чистое, ситцевое, и звезды горошком рассыпаны. А вокруг луны — красный поясок.
— К ведру луна подпоясалась красным кушаком, — смекает Никитка. — Метели не будет.
И подался в избу прикурнуть. Лампу погасил, да так, одетый, за столом и ткнулся носом в ладони — пригрелся, вздремнул с морозу.
Поспал он немного, проснулся, слышит, вроде кто стучится. А это горбыль о стену бьет. В трубе ветер заливается. Глянул на улицу — хвиль завила, света белого видно. Ветер так и посвистывает, снежной крупой в стекла сыплет. У Никитки сразу сердце упало — миткали не скатаны, теперь не найдешь их, сугробами заметет. Как полоумный, выскочил Никитка, а ветер дышать не дает, наземь валит, за два шага ничего не различишь. Где кувырком, где ползком дополз Никитка до гуменников, торопится убрать миткали. Кричит:
— Люди добрые, помогите!
А народ спит, как Никитка велел.
Только схватится Никитка за ленту, ветер завьет, вырвет ее из рук, покатит полем. Никитка — за ней, а ветер пуще — другие ленты завил и крутит столбом. И не поймешь — то ли миткаль крутится, то ли снег вьется. Со всех гуменников миткали в воздух подняло, в воронки завивает и гонит нивесть куда. И земля и небо все в снежном море потонуло. Где село, где лес — не разберешь.
Ползет Никитка по сугробам, и вдруг его подхватило и с миткалями вместе потащило. Снег в лицо хлещет, ветер шапчонку сорвал, а миткали вокруг трубкой, трубкой свиваются, будто змеи над головой тянутся. Заплетается в них Никитка, спотыкается, опамятоваться не может, остановить хвиль такую не в силах, бросает его, как пушинку, по сугробам. Из сил выбился, а отстать от миткалей не хочет.
И видит Никитка: посреди поля стоит тот самый старичок в белой шубе да своей метелкой над головой помахивает. Куда махнет — в ту сторону вихрь несется. А сам приговаривает:
— Миткали белить, не в гостях гостить. Белитесь скорей, белитесь белей.
— Дедка, дедка, останови! — кричит Никитка.
А дедка только шибче метелкой машет.
Так и закружило Никитку. Снегом его запорошило.
И никто его добрым словом не помянул.