Домой Анна явилась очень рассеянная и в то же время возбуждённая.
— Ты бы поиграла со мной, — предложила ей Маринка, загородив всю комнату нагромождением стульев и табуреток. — Это самолёт. Хочешь, я отвезу тебя хоть на самый полюс? На льдину, где живут белые медведи. Или в Америку, как Валерий Чкалов?
— Некогда мне, дочка! — ответила Анна и, проходя к обеденному столу, оборвала нечаянно протянутые между стульями нитки. — Что это ты всё заплела, как паук? — промолвила она с недовольством.
— Анна! — с мягким упрёком сказал Андрей. Он сидел на одном из стульев в качестве пассажира, но с газетой в руках.
— Да, да, — нетерпеливо отозвалась Анна. Конечно, это он избаловал девочку, позволяя ей перевёртывать всё в доме вверх дном.
Но тут же забыв об этом, забыв о том, что у Андрея свои неприятности и волнения, связанные с неудачами рудной разведки, Анна села к столу.
Она опоздала и поэтому обедала одна. Она сидела за столом, торопливо жевала, почти не замечая того, что ела, блестя глазами, чертила по скатерти черенком вилки и, не выпив чаю, поспешила в свою комнату.
— Что у тебя, Анна? — спросил Андрей, осторожно прикрывая дверь и тихими шагами подходя к жене.
Она сидела с карандашом в руке, но не писала, а, подперев ладонью черноволосую голову, задумчиво смотрела в окно, где уже копились тонкие летние сумерки. Не оборачиваясь, она взяла широкие ладони Андрея, которые он положил на её плечи, и сжала ими своё лицо. Щёки её горели.
— Тебе нездоровится? — спросил он участливо, нежно.
— Нет, мне хорошо было бы... но рудник болеет, — медленно проговорила Анна, впервые не решаясь делиться с Андреем тем, что так властно волновало её. Но они оба привыкли доверяться друг другу в самом сокровенном и, поколебавшись, Анна выложила все свои соображения.
Андрей слушал заинтересованно, серьёзно, но под конец лёгкое смущение отразилось на его лице.
— Какую ширину камеры ты хочешь предложить? — быстро спросил он.
Анна задумалась. Ей самой было ещё неясно, как она это сделает. И может быть, оттого, что она не смогла сразу ответить, от её неуверенности в сочувствии Андрея... она вдруг почувствовала то, что должен был чувствовать художник, у которого выпытывают тайну ещё не выношенного им произведения. Разве недостаточно того, что она сказала? Андрей смотрел выжидающе. Как он любил это выражение раздумья на её лице!
— Я думаю, метров пятнадцать. Четыре камеры по пятнадцать метров шириной, — сказала она неохотно, почему-то щурясь и хмуря брови.
— Это около трёхсот квадратных метров каждая?
— Да... приблизительно.
— По-твоему «приблизительно»? — сказал Андрей с невольной улыбкой.
«Приблизительно» значило у неё в шутку около половины.
— Нет, по-настоящему, — сказала Анна, уже оскорблённая, с выражением упрямства и обиды.
— И тоже без крепления, как теперь?
— Ну, конечно. Как же иначе?
Андрей встал, не на шутку встревоженный, медленно прошёлся до порога и обратно.
— Аннушка, а ты не фантазируешь? — ласково спросил он, останавливаясь перед ней и глядя на неё сверху вниз.
— Нет, это очень серьёзно.
— А мне кажется...
— Мало ли что кажется! — сразу вспоминая его поездку с Валентиной, грубо перебила Анна.
В самом деле: никогда раньше не высказывал он своих сомнений так снисходительно-жалостливо. Она не спрашивала его о той поездке, а он сам ещё ничего не сказал. Почему он умалчивает? Так подумал Анна, но заговорила о другом, страшно раздосадованная на свою поспешную откровенность:
— Вот я сделаю проект...
— Над которым будут смеяться, — страдальчески хмурясь, ревниво возразил Андрей. Он действительно страдал от необходимости так жестоко говорить с ней, но он не мог понять, как она, его умница Анна, выворотила вдруг такую нелепость.
— Смеяться? — повторила Анна и почти с презрением, сразу вылившимся наружу и как будто только и ожидавшим прямого повода для своего проявления, посмотрела на Андрея. Ему показалось даже, что она посмотрела на него с ненавистью. — Бояться того, что скажут, может только обыватель! — явно сдерживаясь, проговорила она и отвернулась
— Анна, Анна! — тоскливо пробормотал Андрей. — «Какая же ты стала, Анна, ты совсем не терпишь возражений», — хотел сказать он, но, понимая, что это ещё более ожесточит её, ничего не сказал и быстро вышел из комнаты.
— Вот, — пробормотала Анна глухим голосом, глядя на дверь, плотно прикрытую Андреем, — поговорили по душам! Конечно, легче всего хлопнуть дверью. С Валентиной, наверно, говорил бы по-другому. Не понял и не поверил! — Анна сжала кулак и медленно разжала его.
Она вспомнила общее недоверие к введению на руднике работ камерами без крепления, вспомнила, как сравнивали эвенков с цыганами, когда она и Уваров твёрдо решили этой весной развить в районе своё сельское хозяйство. Но эвенки поверили агроному и Уварову, поверили в себя и победили смех. Только обыватель боится смеха, но сам первый злорадно хихикает над всяким новаторством... Рука Анны опять сжалась и тяжело упала на стол.
— Эх, Андрей! — сказала она с горькой укоризной.