Темная, непроглядная ночь. Гетман Хоткевич
сидел на походной скамье в своем шатре,
окруженный офицерами.
— Для первого знакомства, — говорил он
улыбаясь,— мы были достаточно учтивы с москвитянами.
Встреча вышла теплой, тем более ночь должна быть
приятной. Мы — хозяева на правом берегу.
Казацкий сброд Трубецкого — не воины, их региментарь (полковник)
не расположен ссориться с нами. Мой приказ —
доставить четыреста возов с продовольствием нашим
героям-соплеменникам в Кремль. Есть человек — он
проводит караван в южные ворота Кремля.
На усатых лицах польских военачальников
усталость. У некоторых на головах повязки. Цветные
с позументами кафтаны порваны, на них следы
крови.
Слово гетмана — закон: четыреста возов в Кремль!
В этом — полное презрение к противнику и
твердая уверенность в бездействии Трубецкого.
Заскрипели тысяча шестьсот колес. Затопали
восемьсот обозных коней. Раздались голоса четырехсот
возниц. В сопровождении шестисот всадников
караван шумно тронулся в путь.
Князь Трубецкой был глух ко всему этому. Мимо
него проходили по Замоскворечью поляки.
Караван благополучно достиг южных ворот
Кремля, Четыреста возов продовольствия оказались в
руках осажденных поляков.
Шестьсот всадников конвоя мирно
возвратились мимо казацких таборов опять в гетманский
лагерь.
Хоткевич, дождавшись их возвращения, сказал:
— Добре! Завтра приведем в Кремль и
нижегородского мясника. Пускай рубит мясо для
королевских людей.
Гетман засмеялся, отпустил офицеров от себя и в
самом хорошем состоянии духа расположился на
ночлег.
Полученное панами продовольствие подкрепило и
ободрило их.
23 августа осажденные сделали вылазку из
южных ворот Китай-города, переправились через реку
и без труда взяли в Замоскворечье русское
укрепление у церкви Георгия, распустив на колокольне
польское знамя. Обороняли это укрепленке воины
прежнего ляпуновского ополчения, начальником
которых был теперь Трубецкой, но никто из его лагеря
не помешал полякам занять этот острог.
— Будем считать, ясновельможные паны, что
Москва наша, — сказал Хоткевич, осматривая с
вершины Поклонной горы Москву. — На правом берегу
княжеские люди не мешают нам... Боятся гнева
божьего... И мне кажется, я не ошибусь, если скажу,
что Пожарский будет благодарен нам за побитие
Трубецкого на этом берегу, а Трубецкой не
пожалеет, если мы уничтожим Пожарского на том берегу.
Московские вельможи умеют ценить нашу
поддержку и не скупятся на жертвы ради своих родословных
раздоров.
Было хорошее, ясное утро. Кремлевские стены,
башни, купола соборов, Иван Великий — все
засверкало белизной и золотом в лучах восходящего солнца.
Среди зелени садов и кустарников величественно
застыла синеватая поверхность Москва-реки.
Медленно плыли но течению кое-где бревна от
раскидных мостов и отбившиеся от берега челны.
Стрекотали сороки, перелетая с места на место, норовя
приблизиться к возам с фуражом. Дышалось легко.
В то время как гетман в своем шатре
подсмеивался над ополченцами, Пожарский и Минин, узнав
о ночном маневре поляков, решили переправить
часть ополчения на правый берег реки, в
Замоскворечье.
В этот день войско Хоткевича, бросив свое
укрепление, двинулось с Поклонной горы в глубь
Замоскворечья, к Донскому монастырю, в обход, чтобы
охватить Кремль и Китай-город с южной и
юго-восточной сторон, совершенно незащищенных русскими.
Пожарский быстро перекинул на правобережье
два полка отборных воинов, расположившись в
районе Пятницкой улицы.
Трубецкой и в этот раз не помог нижегородцам.
Он как бы нарочно, чтобы не мешать польским вой-
скам, отвел казацкие полки в сторону, к
Лужникам.
Серпуховские ворота оказались незащищенными.
Через них свободно прошли эскадроны Хоткевича.
Пожарский видел, что ему придется сражаться
в неравном бою, однако он решил во что бы то ни
стало воспрепятствовать подходу поляков к Кремлю
и Китай-городу.
Хоткевич, узнав о смелой переправе
нижегородцев на правый берег, хозяином которого считал себя,
пришел в ярость. Он снялся с Поклонной горы и
двинул войска к Донскому монастырю.
24 августа на рассвете вихрем налетели гусары
на ополченцев. Громадное чудовище, ощетинившееся
лесом пик, навалилось на нижегородцев с разбега
по скату берега. Ополченцы приняли удар,
нагромоздив на пути эскадронов бревна, лодки, камни.
Нижегородцы сжались в плотный треугольник
копий, самопалов, сабель, о который с треском и
звоном разбилась польская конница.
В тылу у нижегородцев была река, впереди —
озверелая вражеская орда. Оставалось либо победить,
либо всем погибнуть.
Пожарский, показывавший ратникам пример
бесстрашия, твердил одно:
— Наша правда. Бейтесь до смерти.
Берег быстро покрылся грудами убитых людей и
коней. Гусары давно уже спешились и дрались
врукопашную. С той и другой стороны становилось все
меньше и меньше бойцов. Казалось, сражающиеся
решили начисто уничтожить друг друга.
В это время вдали поднялись облака пыли. То
шла польская пехота, высланная гетманом в помощь
коннице.
Гусары, ободрившись, с новой силой накинулись
на ополченцев, но тут дали о себе знать и ополчен-
ские пушкари. Из двух имевшихся у них на этом
берегу пушек они принялись стрелять но пехоте,
испугав и остановив ее.
Трубецкой, вместо того чтобы ударить в тыл
польской пехоте и тем решить победу, отвел свои войска
еще дальше от места сражения. Он освободил хорошо
укрепленный Клементьевский острог. Его
немедленно заняли поляки. Вышло так. что он добровольно
предоставил гетману выгодное для ведения боя
место.
Хоткевичу ясно было видно из острога, как
нижегородские пушкари бьют его пехоту. На помощь,
по приказу гетмана, помчались стоявшие в запасе
немецкие ландскнехты и венгерцы.
Минин с замиранием сердца следил за ходом
сражения. Он видел, что поляки превосходными
силами жмут ополченцев к реке. Тогда он собрал
толпу ратников и велел готовить перенраву в тылу у
Пожарского. Затяжка боя, который продолжался уже
пять часов, помогла ополченцам устроить мост
через реку.
С прибытием немцев и венгерцев перевес явно
оказался на стороне Хоткевича.
Отважно отбиваясь от врага, нижегородцы все
до единого, даже тяжело раненные, благополучно пе-
ребрались опять на левый берег Москва-реки.
Последним воином, который покинул
правобережье, был сам Пожарский.