Утро. Глухо стонет мерзлая земля под тысячами лошадиных копыт. К Ставрополю со стороны Невинномысской рысью подходит казачья конница.
Из окопов, опоясывающих город, заметили развертывающиеся для атаки колонны. Испуганно, вразброд, прозвучали первые винтовочные выстрелы. И, наконец, зачастили свинцовым дождем десятки пулеметов. Откуда–то из кустарников раскатом грома прогрохотал батарейный залп. Над головами казаков в бледной синеве осеннего неба поплыли белые облачка шрапнельных разрывов.
Андрей, ехавший со своими сотнями позади бригады Кочубея, видел, как тот, развернув бригаду, лавой помчался в атаку. Заклубилась по степи огромная туча пыли… Набегающей на берег неудержимой волной покатились крики бросившихся в атаку кубанцев.
Андрей выхватил клинок. Сотни Андрея, послушные блеснувшей в его руке сабле, развернулись лавой и помчались, горяча коней.
Но в городе, где стоял штаб Деникина и находились его лучшие офицерские полки, уже улеглась паника, вызванная неожиданным натиском казаков. Кочубей, а за ним и другие, не доскакав до окопов, повернули назад. И если б не утренний туман да не поднятая казаками густая завеса пыли — растеряли бы они многих из своих товарищей по широкой ставропольской степи. Но, заглушая злобный клекот вражеских пулеметов, уже гремели подошедшие батареи, подымая земляные фонтаны около самых окопов. Отхлынувших от города казаков сменила пехота…
К вечеру, пользуясь сумерками, казачьи лавы под командой Кочубея снова бросились в атаку. На этот раз ни ливень пулеметного огня, ни залпы офицерских батальонов не остановили стремительного бега казачьих сотен…
Андрей мечтал захватить штаб Деникина, но по дороге к центру города ему преградила путь рота корниловцев, сбившаяся в панике в узкой боковой улице. Пока бойцы Андрея расправлялись с ними, кочубеевцы уже ворвались в штаб. Побродив по усеянным бумагой пустым комнатам, они сели на коней.
Вслед за ними к штабу подъехал Андрей. Спешив сотню и взяв с собой один взвод, он вошел в дом. В разбитые окна врывался холодный ветер, подымая кверху вороха разбросанных бумаг. В одной из комнат валялась на полу разбитая прикладом пишущая машинка.
— Ну и погром!.. — удивленно протянул Мишка Бердник, оборачиваясь к шедшему рядом с ним Чесноку.
— Вроде есаул Лещ здесь побывал.
Андрей, шедший впереди, споткнулся о большой металлический прибор. Громко выругавшись, он обернулся назад:
— Лука! Расставь хлопцев по окнам и проходам, — может, какой гад еще где прячется.
Взведя курок маузера, он начал заглядывать во все углы, где только, по его мнению, мог спрятаться человек.
Дойдя до конца здания, Андрей уже хотел было повернуть назад, но заметил в конце коридора закрытую узкую дверь. Он подошел к ней и с силой толкнул ее ногой. Дверь не поддалась, тогда он налег на нее плечом. За дверью послышались старческий кашель и сердитое бормотание. В замке с легким звоном повернулся ключ. Дверь, жалобно скрипнув, отворилась, и перед смущенным взором Андрея появилась маленькая старушка в опрятном коричневом платье.
— Тебе чего, батюшка, надо? Чего ты, словно медведь, прости господи, ломишься? — И, сердито смерив глазами Андрея, пробурчала: — Чего надоть–то?
Андрей, быстро заглянув через голову старушки в комнату, улыбнулся. На широкой кровати виднелась человеческая фигура, укутанная пестрым стеганым одеялом.
— Это кто ж у тебя, бабушка, на кровати–то лежит? Офицер?
— Христос с тобой, батюшка! Что ты, очумел, что ли? Стара уже я с офицерами–то спать.
Но Андрей, отстранив старуху, решительно шагнул в комнату. Дуло его маузера было на уровне кровати.
— Эй, ваше благородие, вылазь!
Он с силой дернул за край одеяла и от неожиданности застыл на месте: под одеялом лежала свернутая трубкой мужская шуба на лисьем меху. Старуха обеспокоенно забормотала:
— Это я, батюшка, на всякий случай спрятала, чтобы они не унесли с собой. Мужа, покойника, шуба–то.
Поняв, что Андрей не собирается забирать ее добро, она несколько ободрилась и с любопытством стала его разглядывать.
— А ты, батюшка, кто же будешь? Уж не красный ли?
— Красный, бабушка.
Подойдя к окну и отодвинув белую занавеску, Андрей глянул на улицу. Мимо штаба с песнями ехали казаки.
— Что же, значит, не помирились с ихними–то? — спросила она.
— Это с кем, бабушка, с кадетами, что ли?
— Ну да, с ними! — утвердительно закивала головой старушка. — Когда ваш главный генерал приезжал, так говорил, что всех казаков с собой приведет.
— Это каких казаков? Ты что путаешь, бабушка? Какой генерал? У нас нет генералов.
Старушка обиделась.
— Как это нету? Сам ты, батюшка, путаешь. Самый наиглавнейший генерал от вас приезжал. Вот беда, фамилию я его запамятовала.
Андрей изумленно, смотрел на задумавшуюся старушку.
— Птичья фамилия ему, батюшка, только сказать не могу.
Андрей, задыхаясь от волнения, спросил:
— Сорокин, может быть?
— Вот, вот, батюшка, Сорокин и есть. Я же говорю, фамилия птичья.
Она горестно всплеснула руками:
— И чего тут только, батюшка, было! Одного вина бутылок сто вылакали, а потом песни пели и обнимались. Ихний главный генерал, Аника, что ли, фамилия, с вашим генералом обнимались, а офицеры «ура» кричали, стаканы били и в окна из пистолетов стреляли. А что у вас генералы есть — и не спорь, батюшка, я это доподлинно знаю. — Она строго посмотрела на Андрея. — Потому вашего генерала ихние офицеры превосходительством звали.
— Какой же он с виду, наш–то генерал?
Андрей хотел спрятать маузер, но никак не мог открыть дрожавшими от волнения пальцами крышку коробки.
— Да какой, батюшка, ростом пониже тебя будет, чернявый такой, бекеша на нем коричневая, без погон, а оружие на нем… так и горит, так и горит, все золотом и серебром разукрашено… На завтра и встречу назначили, чтобы с музыкой и красными знаменами встречать за городом, а потом слышу — стрельба поднялась, и все разбежались. А чего наделали–то, господи боже мой… теперь за неделю не уберешь!
Андрей поднялся и, попрощавшись со старухой, вышел.
Когда помещение школы было прибрано и туда переехал штаб армии, Андрей отозвал в сторону Батурина:
— Сорокин здесь, у Деникина, два раза был.
Батурин, вздрогнув, прислонился к оконному косяку.
— Что ты говоришь?!
— А что от него, гада, лучшего ждать было! На завтра свой конный корпус к ним обещал привесть, а чтобы казаки не догадались, деникинцы им встречу с красными знаменами должны были устроить.
Батурин, опустив голову, глухо проговорил:
— Идем к командующему… Этой авантюре пора положить конец.
… В этот же день были арестованы все приближенные Сорокина, знавшие о готовящейся измене и участвовавшие в аресте и расстреле членов ЦИК. Вскоре был арестован и сам Сорокин…
Много часов Андрей провел в поисках лазарета, в котором работала Марина. Он объездил весь город и наконец к ночи отыскал лазарет на окраине, в большом деревянном доме с огромным двором, сплошь заставленным повозками и двуколками. Въехав во двор, Андрей слез с седла, привязал жеребца к одной из повозок и огляделся. На крыльце дома, облокотясь на перила, боком к нему стоял какой–то красноармеец.
«Санитар, должно, — подумал Андрей. — Вот мы у него сейчас и узнаем». — Он ласково потрепал жеребца по холке и решительно зашагал к дому. Еще не доходя до крыльца, Андрей узнал в стоявшем санитаре Марину. Сердце его учащенно забилось. Он остановился и, передохнув немного, стал осторожно подниматься по ступенькам. Марина о чем–то задумалась.
Подойдя к ней вплотную, Андрей тихо кашлянул. Марина, повернув голову, вскрикнула:
— Андрей! Ты? — Ее взгляд на мгновение задержался на алой ленточке, пришитой к его папахе. Она хотела что–то сказать и, чувствуя, что теряет сознание, прижалась к его груди. Серая солдатская папаха упала на пол, и ее каштановые волосы рассыпались по плечам.
… Брезжил серый рассвет. По грязным улицам шагом проезжали конные патрули. Где–то совсем близко слышалась орудийная стрельба.
Андрей, придерживая шашку, вбежал по ступенькам широкой лестницы и очутился в длинном коридоре женской гимназии, — занятой под штаб. Прямо на грязном полу коридора, укрывшись шинелями, спали десятка два красноармейцев. В кабинете начальника штаба горел свет. Андрей уже взялся за ручку двери, когда сзади кто–то хлопнул его по плечу. Андрей обернулся и увидел перед собой Владимира Кравченко.
Кравченко, улыбаясь, протянул руку, но Андрей, не замечая ее, крепко стиснул Кравченко в объятиях.
— Молодец! Чтоб мне кадеты голову срубали, молодец, Владимир Сергеевич!
— Пусти… пусти, медведь, задавишь! — Кравченко с трудом освободился от объятий Андрея. Взяв Андрея под руку, он отвел его к окну.
— Что, брат, не ожидал встретиться здесь? — Кравченко достал из кармана черкески бумажку и протянул ее Андрею.
— На, читай приказ… командиром конного полка назначен.
— Да мне Марина говорила вчера…
— Марина? Ты ее знаешь?
Андрей улыбнулся:
— Немножко знаю.
Кравченко восторженно проговорил:
— Замечательная женщина! Если б не она, я бы не выжил. — И, меняя тон, спросил: — Ты на совещание? Идем, а то без нас кончат.
Остатки 11‑й армии, соединившиеся осенью восемнадцатого года под Курганной с таманцами, с боем брали Армавир, Невинку, Ставрополь. То был путь ожесточенных боев, тяжелых лишений и многочисленных потерь людьми.
Начиналась зима, а с нею пришел и тиф. Но армия упорно пробивалась вперед, сметая — подчас одними штыками — деникинские заслоны из лучших офицерских полков…
Деникин, выброшенный из Ставрополя, снова подтянул свои войска к городу, готовя разгром Красной Армии.
Конница Кочубея и Балахонова после второй атаки рассеяла вражьи полки, и армия двинулась дальше, держа путь на Кизляр.
В свободные от разъездов и боев часы Андрей часто сворачивал к балахоновской колонне, в которой шел полк Кравченко. К тому же за последнее время его занимал один боевой план, разработанный им до мельчайших подробностей. Но выполнить этот план нельзя было с сильно поредевшими в последних боях сотнями. И Андрей после раздумья решил привлечь к выполнению этого плана Владимира.
Владимир ехал впереди своего полка в тачанке; кутаясь в бурку, он, казалось, дремал.
Андрей поравнялся с тачанкой и тронул Владимира рукояткой плети. Тот, вздрогнув, испуганно открыл глаза, но, увидев Андрея, приветливо улыбнулся:
— А, это ты, Андрей! Садись ко мне.
Андрей забрался в тачанку и, усаживаясь рядом с Кравченко, искоса посмотрел на его исхудалое после ранения лицо.
Кравченко зябко повел плечами и плотнее закутался в бурку. Его, видимо, лихорадило.
«Опять заболел! Видно, Марине снова его от смерти спасать придется», — подумал Андрей, а вслух сказал:
— Тебе бы самогончика выпить; замерз, должно?
Кравченко хмуро проговорил:
— Не поможет… тиф начинается… — И, помолчав немного, спросил: — Скоро ли в Кизляре будем?
Андрей тихо, чтобы не слышал красноармеец, сказал:
— В Кизляре–то скоро будем, а потом что? Говорят, от Кизляра до Астрахани триста верст песками идти надо.
Кравченко вздохнул:
— Пропадет армия в песках! Это, Семенной, пустыня, безводная пустыня, которая станет нашей могилой.
— Ну что ты, Владимир Сергеевич, каркаешь! — с обидой отозвался Андрей. — Не может того быть. Какая бы там ни была пустыня, а мы ее пройдем и соединимся с нашими в Астрахани — и конец всем нашим мукам.
Кравченко промолчал. Смолк и Андрей.
Стало смеркаться. Налетел ветер, бросая в лицо крупные хлопья снега.
Отрываясь от своих мыслей, Андрей повернулся к Владимиру:
— Владимир Сергеевич!
Тот поднял голову.
— Слушай, у меня к тебе просьба есть. Этой ночью в Грушевке будет ночевать Деникин. Охраняют его два эскадрона офицерского полка. Станица Грушевка впереди нас, верстах в пятнадцати будет от нашей ночевки. Моей сотни не хватит — давай налет организуем! — И, волнуясь, он стал развивать перед Кравченко разработанный им план захвата Деникина.
Кравченко, внимательно выслушав Андрея, спросил:
— А откуда ты знаешь, что он именно в Грушевке ночует?
Андрей рассердился:
— Откуда, откуда! На то я и командир конной разведки, чтобы знать. Я такого случая сколько времени ждал — и вдруг теперь упускать?.. Ну, согласен, что ли?
Кравченко с грустью в голосе проговорил:
— Плохой я тебе помощник… Не смогу я столько верст в седле проехать. А ты вот что, езжай–ка к Батурину, он тебе людей сотни две даст. Да и неудобно на такое дело без ведома штаба идти.
— Пожалуй, что и так, — раздумывая, сказал Андрей. — Ну, ладно, еду в штаб!
Поздней ночью на околицу станицы Грушевки въехала конница. Шедший весь день снег к вечеру прекратился. Степь и спящая станица казались укутанными толстым слоем ваты.
Со стороны станицы к остановившемуся отряду приближались шагом всадники. Доехав до командира, передний тихо проговорил:
— Все в порядке, Андрей Григорьевич! Застава снята, часовые тоже.
И действительно, справа и слева от дороги в снегу чернели трупы людей.
— А где же квартира генерала? — шепотом спросил Андрей.
— Как раз в центре, в поповском доме остановился, — так же тихо ответил Герасим Бердник.
Андрей с минуту настороженно вслушивался в тишину ночи.
— Ладно, веди к поповскому дому!
Он тихо подал команду. Отряд стал дробиться на части, части таяли в темноте, и, наконец, с Андреем осталось не более полусотни. Он тронул повод. За ним двинулись оставшиеся казаки…
Замота, ехавший рядом с Андреем, шепнул ему:
— Здесь! — И показал пальцем на большой кирпичный дом.
Андрей поднял вверх плетку, останавливая отряд, и, проехав еще немного, потянул повод:
— Часовые давно сняты?
— Около часу.
— Тогда надо спешить, а то могут всполохнуться…
Где–то неподалеку тишину разорвал выстрел, затем послышался залп, взрыв гранаты, и снова все смолкло.
— Окружай! — крикнул Андрей, спрыгивая с седла и бросаясь к крыльцу поповского дома. Казаки быстро спешились и, торопливо срывая винтовки, побежали во двор.
Со стороны сада послышался гулкий удар, и затем жалобный звон стекла…
Андрей яростно забарабанил в дверь кулаками. В доме никто не отозвался. На крыльцо вбежал Замота, а следом за ним еще пять казаков. В дверь градом посыпались удары прикладов. Из–за дома, со стороны сада, выскочили два казака.
— Андрей Григорьевич! Окно открыто…
Андрей опрометью кинулся через двор к саду… Около раскрытого настежь окна снег был умят, виднелась свежая кровь.
— Замота! Возьми десяток хлопцев и беги с ними по следу! — указывал Андрей на свежие следы, ведшие в глубину сада. — Да чтобы без генерала мне не возвращаться! — Он ухватился за подоконник и ловко вскочил в комнату. — Неужели ушел, гад?! Для отвода глаз, может, адъютанта своего выпроводил, а сам здесь прячется, — бормотал он, чиркая зажигалкой.
За Андреем в комнату влезли Мишка Бердник, Трынок и еще несколько казаков. Андрей зажег стоявшую на столе лампу и увидел, что комната пуста. Кровать была смята, одеяло валялось на полу. Около кровати на спинке стула висели аккуратно сложенные генеральские брюки с широкими красными лампасами, на полу валялись сапоги. Тут же, видно в спешке сброшенные со стола, лежали полевая сумка и золотые часы.
— Вот бисова собака! Без шаровар утек! — изумленно пробормотал Трынок за спиной Андрея.
Андрей нагнулся, поднял сумку, потом взял часы и осторожно приложил их к уху. Часы мерно отсчитывали секунды. Сунув их в сумку, он выпрямился и шагнул к столу.
Возле лампы лежала богато украшенная серебром казачья шашка с георгиевским темляком.
Андрей, взяв ее в руки, повернулся к молчаливо наблюдавшим за ним казакам:
— Кто снял часовых возле этого дома?
— Я, Андрей Григорьевич! — Трынок, отделясь от окна, шагнул к Андрею.
— Молодец! Вот, возьми в награду генеральскую шашку! Отточи ее получше и руби ею кадетов, как капусту.
Трынок смущенно взял из рук Андрея дорогой подарок.
— Ну, а теперь, — Андрей вытащил маузер, — два останутся здесь, а остальные — за мной! Надо весь дом сверху донизу облазить.
— Я, товарищ Батурин, оцепил станицу сплошным кольцом. Перерыл все дома — от чердаков до подвалов…
— А Деникина не нашел…
— Не нашел, товарищ Батурин.
— Плохо ты его, Семенной, искал! — И, видя, что Андрей и без того сильно удручен неудачей, Батурин переменил разговор: — Ну, давай сумку, посмотрим, что там такое… Эге… да тут золотые часы, бумажник, карта, а это что? — Он протяжно свистнул: — Чековая книжка на иностранный банк. Так… я вижу, предусмотрителен он, его превосходительство!
Андрей устало поднялся:
— Ну, я пойду. Здесь мы еще пробудем несколько часов, хоть засну немного.
Батурин, вытащив из сумки карту и пачку писем, поднял голову.
— Поручи Чесноку привести ко мне взятых тобою пленных офицеров. Кстати, на вот, на память о генерале. — Батурин взял со стола часы и протянул их Андрею. Тот повертел их в руках и равнодушно положил на стол:
— На что они мне? Есть одни, и хватит.
— Чудак, у тебя вороненые, а это золото, да и механизм заграничный.
— Ну, и черт с ними! Мне не надо. Отдайте кому другому.
Батурин, недоуменно пожав плечами, отложил часы в сторону.
— Что ж, дело твое. А что деникинскую ночевку разгромил, за это молодец. Генерал в спешке всю свою переписку оставил.
Андрей, надвинув на лоб папаху, встал:
— Мне, товарищ Батурин, генерал этот по ночам снился. Четырех хлопцев в этом деле потерял, а генерал ушел…
С трудом передвигал Андрей ноги по талому снегу. Холодный ветер злобно бросал в лицо полные пригоршни ледяной крупы.
«Скорей бы добраться до постели!» Он устал, и у него было одно желание — спать. Трое суток, целых трое суток без сна!
Наконец он добрался до отведенной ему с Чесноком хаты. Хата была маленькая, с подслеповатыми окнами и с куском гончарной трубы на почерневшей камышовой крыше.
Чеснока не было дома. Андрей, обведя сонным взглядом маленький зал с земляным полом, подошел к единственной кровати, с которой, очевидно, недавно поднялся Лука. Смятые подушки еще таили в себе тепло человеческого тела.
В дверь просунулась голова хозяйки.
— Тебе, парень, может, молока принести — поди, есть хочешь?
Андрей, сев на койку, силился стащить сапог.
— Отставить молоко, спать хочу.
Голова скрылась.
«И как это я его упустил, телок дурной? Поди, жди теперь такой случай. Ушел, как от паршивого прапорщика…»
Наконец сапог упал на пол, и Андрей, пыхтя и морщась, принялся за другой…
Измученный возней с сапогами, Андрей еле нашел в себе силы снять оружие и черкеску.
С наслаждением вытягиваясь поверх одеяла, он закинул руки за голову.
«Неужели я болен? Нет, только не это! Я просто устал… Но почему так болит голова? Трое суток в седле, трое суток без сна… а может, в самом деле заболел тифом? Нет, нет, только не это!»
Андрей повернулся лицом к стенке, подогнул колени, сунул между ними ладони — точно так же, как любил это делать в детстве. И от этого воспоминания ему стало жаль себя.
Часы, золотые генеральские часы… На что они? Золото… к черту золото, когда кругом смерть. Когда сотни людей умирают от тифа, когда с боем приходится прокладывать себе путь.
Только бы не заболеть! Тогда лазарет и удушливый запах карболки… А вдруг в лазарете Марина. Он так истосковался по ней. Ведь после Ставрополя он видел Марину всего один раз…
Андрей снова повернулся на спину и открыл глаза.
А вдруг он в самом деле заболел. Нет, он не хочет болеть. Андрей силится приподняться и не может. Веки его слипаются, и он засыпает тяжелым прерывистым сном…
К вечеру Лука застал Андрея мечущимся в бреду. По распоряжению Батурина из обоза выделили лучшую повозку, уложили в нее Андрея и отправили в походный лазарет.
Армия в это время с боем подходила к Кизляру. Между нею и Астраханью лежала лишь безводная, песчаная пустыня. Бросая все, что можно было бросить, и запасаясь только провиантом и водой, армия в конце восемнадцатого года вступила в сыпучие астраханские пески.
Третью неделю борется Андрей со смертью. Иногда она будто присаживается к самому его изголовью.
В такие минуты Марине кажется, что он умирает… Мысль, что вот сейчас, сию минуту она потеряет его навсегда, приводит ее в отчаяние.
Марина часами смотрит ему в лицо, а он то затихает, то снова мечется в бреду, сбрасывает с себя одеяло и все, чем его укрыли ее заботливые руки. Он просит воды… Бредит, выкрикивает слова команды и снова просит пить. Но где взять Марине воды?
Уже скоро три недели, как армия бредет по холодному песку безжизненной пустыни. Редкие полузасыпанные колодцы не могут утолить жажду стольких тысяч людей армии, потерявшей две трети лошадей и представляющей собой толпы полузамерзших, голодных людей. Сотни больных не в силах двигаться дальше. Они сворачивают в сторону, валятся на холодный песок, да так и остаются лежать.
А справа, и слева, и впереди рыщут белые деникинские полчища. То и дело вспыхивает ожесточенная перестрелка. За каждым курганом подстерегает смерть… Бойцы смотрят на грязное, холодное небо.
«Хоть бы снег! Хоть бы немного снега!» — с отчаянием думают тысячи людей. Им можно утолить жажду. Его можно растопить в котелке и сварить горячую похлебку из конского мяса. Но снега нет. И люди пьют конскую и верблюжью мочу, процеживая ее через песок.
… Проснувшись, Андрей медленно открыл глаза. Над ним склонилось заботливое такое знакомое лицо.
— Марина!
Ему кажется, что он громко выкрикнул это имя, но его потрескавшиеся губы еле заметно шевелятся.
Марина провела рукой по его спутанным волосам.
— Я здесь, с тобой. Я не брошу тебя, Андрейко! — И ее глаза говорили: «Я люблю тебя по–прежнему! Нет, сильнее, гораздо сильнее прежнего!»
И он понял то, о чем говорили ее глаза. И его истомленное лицо осветилось спокойной, счастливой улыбкой.
К повозке на рыжей худой лошади подъехал Батурин:
— Ну как?
Марина посмотрела на него затуманенными от слез глазами и ничего не ответила.
Батурин нагнулся над повозкой, Андрей, увидев его, хотел приподняться, но сил не было, и он с легким стоном снова уронил голову на подушки.
— Лежи, лежи, Андрей, теперь пойдешь на поправку! — голос Батурина звучал необычной для него нежностью. Он снял с себя флягу и, передавая Марине, тихо проговорил: — Тут немного красного вина, давай ему по глотку.
Через час к повозке, в которой лежал Андрей, подъехали пять казаков во главе с Мишкой Бердником.
— Лучше? — тихо спросил Мишка.
Марина улыбнулась:
— Лучше. Пришел в себя. Сейчас спит.
Суровые, обветренные в степных просторах лица казаков прояснились.
— Ну, вот и добре! — Мишка снял с себя флягу и протяиул ее Марине: — На вот! Сегодня с офицера убитого сняли. Вам двоим хватит.
Марина радостно схватила флягу, крепко прижав ее к своей груди.
— А вы? Вы пили?
— Пили, — хмуро ответил Мишка, нагнув голову, чтобы не встретиться с Мариной взглядом… — Мы вот ото всей сотни присланы… Так что казаки постановили командира в сотню доставить. — И, помолчав, добавил: — Еще убьют, чего доброго, здесь…
Разбудив Андрея, Марина дала ему несколько глотков мутной, вонючей жидкости. Потом, оставив его на попечении казаков, сошла с повозки…
Ехавший верхом на маленькой киргизской лошадке доктор, издали заметив Марину, радостно замахал ей большой войлочной шляпой.
— Здравствуй, девочка! А я еду твоего Андрея проведать. — Он неловко слез с седла и пошел рядом с нею. Впереди, с боков и сзади двигались толпы бойцов, а посреди ехали павозки с ранеными, больными и поклажей. Держась за повозки, шли легкораненые и просто те, кому не хватало в них места, а вокруг них огромными волнами лежал мерзлый песок. И кое–где торчали голые ветви саксаула. А сверху, с холодной синевы неба, смотрело неприветливое январское солнце.
Доктор с беспокойством поглядывал на запад:
— Как бы, девочка, бурана не было!
Марина взглянула тоже, но ничего, кроме небольшой темной тучи, не увидела. Потом она стала незаметно разглядывать доктора. Он еще пытался бодриться, даже шутить, но его посеревшее лицо с глубоко ввалившимися глазами говорило, что стариковских сил хватит еще лишь на день, на два, не больше.
Острая жалость к этому человеку кольнула сердце Марины. Разве не он просиживал ночами у изголовья раненых? Разве не он спокойно, точно на прогулке, под огнем врага перевязывал бойцов? А для нее самой в эти месяцы похода разве не был он одновременно другом, отцом и учителем?
Марина осторожно сняла с себя флягу и с грубоватой нежностью в голосе сказала:
— Нате, Виталий Константинович, пейте, вода тут.
… Буран начался внезапно. На едва бредущих людей обрушились густые тучи песку. Пала лошадь, тащившая повозку Андрея, и Мишка был вынужден свернуть в сторону, оттащив повозку с пути… Он приказал накрыть головы лошадей попонами, Андрея вынуть из повозки и уложить на подушки, а повозку опрокинуть набок, сделав из нее как бы щит.
Люди работали, зажмурив глаза. Нос, рот и уши были полны песку.
Под утро ветер стих. Улегся песок, показалось серое, порытое тучами небо. Первым очнулся доктор. Протерев кое–как глаза, он вылез из бурки и, отряхиваясь от песка, стал оглядываться по сторонам.
«Ушли, — с беспокойством подумал он, — как же мы теперь их догонять будем?»
Понемногу под бурками и попонами зашевелились остальные… К доктору, утопая в песке, с трудом подошел Мишка:
— Три лошади пали, две забрели неизвестно куда… Остались только ваша лошаденка да моя кобыла.
Доктор с минуту теребил бородку, потом брови его разошлись и в выцветших голубых глазах засветилась обычная ласковая улыбка:
— Ну что ж, дорогой! Запряжем их обоих и двинемся в путь пешком…
Андрей очнулся. На зубах скрипел песок. Глаза жмурились от резкого дневного света.
Болела голова, а в ушах стоял непрерывный томительный звон. Но постепенно силы возвращались к нему. Хватаясь рукой за обочины повозки, он сел и оглянулся по сторонам.
Возле него, поругиваясь и протирая глаза, сидели казаки его сотни. Невдалеке Мишка Бердник убеждал в чем–то доктора, а справа темнели три лошадиных трупа. Морозный воздух обжигал лицо и руки и точно иглами покалывал уши.
С отвращением выплюнув изо рта песок, Андрей хотел было приподняться, но его рука уперлась во что–то мягкое, и по всему телу его пробежала невольная дрожь.
«Труп», — пробормотал Андрей и осторожно стал тянуть за край попону, укрывавшую чье–то тело…
Доктор опрометью бросился на раздавшийся возле повозки отчаянный вопль Андрея. Подбежав к нему, он увидел, что тот стоит на коленях над лежащей на песке Мариной.
Андрей, держа ее ладони в своих, старался дыханием вернуть им теплоту.
— Замерзла! Она замерзла, доктор!..
Вокруг них столпились казаки. Доктор, роясь в споем чемодане с инструментами, медленно, сквозь душащие его слезы, проговорил:
— Бедная девочка! Она укутала тебя своей буркой, и сама, больная, осталась с одной старенькой попоной…
Андрей оцепенел. Он стоял на коленях перед Мариной и безучастно смотрел, как доктор вместе с Мишкой стараются привести ее в чувство, с ожесточением оттирая ее руки и ноги кусками войлока.
Благодаря усилиям доктора и Мишки Марина постепенно начала приходить в себя. От радости Андрею хотелось закричать, но не было голоса… Из его горла лишь вырвался хриплый стон, слабым коротким эхом отозвавшийся за ближайшим курганом.
Медленно продвигается по берегу Каспия пулеметная тачанка. Усталая тройка рыжих коней с трудом бредет по холодному песку.
Впереди тачанки растянулись сотни две всадников в черных лохматых бурках и барашковых папахах.
Суровы лица казаков. Исхудалых щек давно не касалась бритва.
Отряд едет молча. Лишь изредка звякнут стремена, да фыркнет усталый конь.
Андрей, закутанный в бурку, сидит в тачанке, облокотясь на пулемет, и задумчиво следит за грязными тучами, гонимыми с моря резким, холодным ветром.
Армия ушла далеко вперед. Ее авангард уже подтянулся к Астрахани, а Андреева сотня, выполняя последний долг, охраняет обозы с ранеными и отставших бойцов. Зорко берегут сотню дозоры. С винтовками поперек седла они рыскают по соседним курганам, ища притаившуюся вражью засаду.
Андрей незаметно уснул. Ему снятся родные вишневые сады. Шумящие плавни. Майский теплый вечер. Звонко заливаются соловьи в густых малинниках.
За греблей грустно поют девчата о чернобровом казаке, уехавшем на чужбину далеку.
Андрей в синем сатиновом чекмене спешит к воротам старой Гринихи, но ни ворот, ни хаты нет. Лишь груда пепла среди двора да обгорелые головешки. Из соседнего сада к нему идет Марина. На ней солдатская шинель внакидку и солдатские летние шаровары, заправленные в большие сапоги. Андрей уже не идет к ней, он бежит. Сердце учащенно бьется, а дышать становится все труднее. Вот он добегает до Марины, но вместо нее перед ним стоит отец, без шапки и весь в крови. Его лицо сурово, седые брови насуплены, а голос звучит глухо.
— Отомсти за меня, сынку! Бей клятых врагов! Гони их прочь из ридного края!
Андрей проснулся. Приоткрыв глаза, он плотнее закутался в бурку.
По рассказам пленных казаков он знал о смерти отца. Знал о сожженных белыми хатах партизан. Но в боях и походах, в постоянной заботе о людях не было времени отдаваться своему горю.
А вот сейчас как–то по–особенному остро Андрею стало жаль старика отца.
— Андрейко!
Андрей вздрогнул. Рядом с тачанкой ехали верхом Марина и доктор.
Карие глаза Марины лихорадочно блестели из–под сдвинутой на лоб казачьей папахи. Доктор, скрывая усталость, шутливо проговорил:
— Вот, никак не заставишь в тачанку перелезть. Все верхом да верхом…
Андрей отодвинулся к краю:
— Садись, Маринка!
Марина ловко спрыгнула с седла в тачанку и уселась рядом с Андреем.
— А вы, Виталий Константинович, садитесь напротив.
Доктор неумело взял Маринину лошадь за повод.
— Вот сдам лошадей, тогда к вам. Мне с Андреем Григорьевичем поговорить надо.
Он ударил свою лошадь каблуками и рысью обогнал тачанку.
Андрей и Марина молчали, тесно прижавшись друт к другу.
После того как доктор с Мишкой Бердником привели Марину в чувство, отряд двинулся дальше и вскоре наткнулся на разъезд Андреевой сотни. Андрея, все еще недостаточно окрепшего после болезни, усадили на тачанку, Марина же с доктором ехали верхом вместе со всей сотней.
Они не заметили, как к тачанке подъехал Лука Чеснок.
— За нами гонится конный полк. Без боя не уйдем.
— Что за полк, Лука?
— Судя по разведке, покровцы.
Андрей, ежась от холодного ветра, пристально посмотрел Чесноку в глаза.
— Вороны проклятые! Раненых да больных идут добивать… Спешить людей!
Через несколько минут казаки спешились и залегли за курганами.
Бой начался не сразу. На спешенный отряд наткнулась конная разведка. Из десятка конников только одному удалось ускакать от метких казачьих пуль.
Потянулись минуты томительного ожидания атаки. Андрей и Лука Чеснок лежат на вершине песчаного кургана. Им в бинокли хорошо видна показавшаяся вражья конница. Андрея охватывает знакомое возбуждение от близящегося боя, и глаза его загораются прежним блеском. Он смотрит на часы.
«Если б продержаться часа три… за это время обозы
подошли бы к Астрахани».
Андрей снова берется за бинокль.
Белые лавой пошли в атаку. Андрей пристально разглядывает мчащегося впереди лавы офицера.
— Лука! То не Лещ впереди гарцует?
Чеснок с минуту молчит, потом сквозь зубы цедит:
— Он, шакалий полковник!
— А ну, дай–ка мне твой винт! — Андрей взял у Чеснока карабин и стал тщательно целиться. Раздался выстрел.
Полковник Лещ, выронив клинок, бессильно свалился с седла. Андрей вскочил во весь рост:
— Огонь!!!
Его голос потонул в винтовочном залпе.
А с соседнего кургана Герасим Бердник, припав к пулемету, поливал смешавшуюся конницу свинцовым дождем.
Атака была отбита. За первой атакой последовала вторая, потом третья. На песке возле отряда чернело уже несколько десятков вражьих трупов. Патроны подходили к концу.
Покровцы отошли. Одна сотня их спешилась и залегла невдалеке от отряда, открыв по нем пулеметный огонь. Полк же двинулся на рысях в сторону и вскоре скрылся из виду. Андрей забеспокоился. Он понимал, что покровцы или хотят его обойти и, окружив, уничтожить, или — что еще хуже, обойдя его, догнать обозы.
И Андрей решил принять конный бой.
Казаки, чтобы покровцы не сразу заметили их отход, ящерицами лезли по песку к своим коноводам.
В первый раз после болезни Андрей с трудом взобрался на подведенного Мишкой Бердником Турка. Отряд во главе с Андреем и Чесноком галопом помчался наперерез вражескому полку.
Андрей был прав. Покровцы, обогнув с правого фланга его отряд, хотели зайти ему в тыл, но неожиданно столкнулись с конницей.
Пользуясь минутным замешательством врага, Андрей выхватил клинок:
— Хлопцы, вперед! За мной!
Ему ответил могучий крик: — Даешь кадетов!
… Жестокий кавалерийский бой затянулся. Силы были неравны. Андрей видел, что покровцы стараются окружить его отряд, а с тыла подходит оставленная в песках белая сотня. Он видел, что слабеет боевой дух казаков, что погиб уже лихой рубака Замота, что любимый друг его Лука Чеснок свалился с коня с разрубленной головой, а окружающие его казаки заметно редеют.
Андрей скрипнул зубами и поднял Турка на дыбы.
— Хлопцы, не поддаваться белым гадам! За мной, вперед! — Он направил жеребца в самую гущу врагов. Повод Андрей завязал узлом, правой рукой он махал шашкой, левой стрелял из маузера. Турок, очутившись среди чужих лошадей, дико визжал и кусался. Мишка Бердник с развернутым отрядным знаменем устремился за своим командиром, а за ним и весь отряд.
И снова воздух заполнился громким криком:
— Даешь белых гадов!
— Даешь!..
Покровцы не выдержали и расступились.
Через полчаса казаки были уже далеко от места боя. Белые не пытались преследовать отряд. А вечером казаки увидели огни города. То была Астрахань.