Коса и камень
Увидав жену, Нейгоф вскочил.
– Софья! – вскрикнул он, протягивая к ней руки.
– Я вас спрашиваю, граф, что значит эта сцена? – повторила Софья, выступая вперед. – Кто это?
Нейгоф молчал. Коноплянкин тоже был смущен.
– Мы, ваше сиятельство, – забормотал он, поднимаясь с кресла, – вот к ним, к супругу вашему, по делу…
Он сразу почувствовал в молодой женщине силу, и недавняя наглость в нем сразу исчезла.
– Кто этот человек? – не слушая его, спросила графиня мужа. – Зачем вы стояли перед ним на коленях? Что значат ваши слезы? Фи, граф! Как вам не стыдно?
Михаил Андреевич по-прежнему безмолвствовал. Он не мог говорить – его горло было сжато, как клещами.
– Хорошо! – нахмурила брови Софья. – Вы не отвечаете?… Кто вы такой и что вам здесь нужно? – обратилась она к Сергею Федоровичу.
– Коноплянкин я… Чайная у меня на пустырях около кобрановских огородов, где их сиятельство в босяках изволили пребывать…
– Вот что! – еще более нахмурилась Софья. – Теперь я кое-что начинаю понимать… Граф, вы расстроены! Пройдите к себе и предоставьте мне поговорить с этим… человеком…
– Софья, клянусь! – воскликнул Нейгоф. – Он клевещет… Не верь…
– Чему? – Софья вдруг рассмеялась. – Право, вы нездоровы! Идите, идите! Лягте, успокойтесь! Я провожу этого человека и приду к вам, мы объяснимся… Идите и не мешайте мне… – Она взяла мужа под руку и повела его к внутренним дверям. – Как вы дрожите, Михаил! – заметила она. – Разве так можно? Идите! – и Софья слегка толкнула мужа за дверь.
Нейгоф безвольно подчинился.
– А теперь я с вами поговорю, господин Коноплянкин, – сказала Софья, возвращаясь к креслу. – Что же вам нужно от графа? Зачем вы пришли?
– Насчет деньжонок, ваше сиятельство… деньжонок у их сиятельства попросить на бедноту свою пришел.
– Денег? Каких? Граф вам что-нибудь должен?
– Никак нет-с.
– Так что же вы? Удивляюсь графу, почему он принял вас…
– Не только приняли-с, а еще на коленочках предо мною стояли…
– Удивляюсь! – пожала плечами Софья.
– Мало того что на коленках стояли, – невозмутимо продолжал овладевший собой Коноплянкин, – а плакали. Да еще как! „Не губи, – говорят, – друг мой, Сергей Федорович, по гроб жизни этого не забуду“!
– Чего „этого“? – сурово спросила Софья.
– А вот того самого, что, значит, я не выдал их… полиции, примерно сказать, а не то и самому господину прокурору…
Софья звонко рассмеялась.
– Вы шутник, господин Коноплянкин. Зачем мой муж понадобился полиции?
– Никак нет, ваше сиятельство, не шучу я! Помилуйте-с, до шуток ли? Удивительно мне, как это вы знать не изволите, что вашего супруга вот уже сколько времени по всему Петербургу и даже за пределами днем с фонарем ищут!
– Ищут? – удивилась графиня.
– Так точно-с, ваше сиятельство!
– Ищут и все не разыскали! Вы что-то путаете, господин Коноплянкин!
– Никак нет, истинную правду говорю. А ежели не разыскали, так потому, что доказать на графа и предать их в руки правосудия только я могу… Потому-то и прийти осмелился, и лишь с тем, что добром хотел… Мне что на его сиятельство доказывать? Какая выгода? Никакой-с! Но и молчать я тоже не могу: совесть не позволяет. Ведь должен я долг своему отечеству исполнить? Ежели ты – преступник, так тебе в тюрьме сидеть, а не среди чертогов блыкаться, кто бы ты ни был: граф, или князь, или барон какой – все едино.
– В чем же могут обвинять графа? – спросила Софья, даже не обращаясь к Сергею Федоровичу, а как бы в раздумье.
– А изволите ли видеть, когда ваш супруг Минькой Гусаром были, так ваш покойный папаша, Евгений Николаевич, господин Козодоев, велели мне разыскать его и к себе предоставить. Зачем он им понадобился – знать не могу, а так как некоторые дела мы с покойным водили, то я поручение принял и Миньку Гусара, то есть, так сказать, супруга вашего, разыскал. От меня покойный Евгений Николаевич из чайной и увез Миньку.
– Ну, так что же из всего этого следует?
– А то, что, так как ваш покойный батюшка, с позволения сказать, был убит в тот же самый вечер или ночь, то и выходит, что ухлопал его не кто иной, как Минька Гусар.
– Какие вы глупости говорите! – на этот раз несколько принужденно рассмеялась Софья. – Что вы? За кого вы нас принимаете? За младенцев, чтобы небылицами морочить?
– Какие уж тут небылицы? – вздохнул Коноплянкин. – Не до небылиц… всерьез я…
– Если так, то я могу только удивляться вашей наглости! Да как вы смели мне сказать такую нелепость! – Софья, пылающая гневом, поднялась с кресла. – Вас нужно отправить в полицию! Я сама видела графа в этот злосчастный вечер у моего покойного отца. Понимаете, любезный, я сама!
– Тем лучше! – ехидно захихикал Сергей Федорович. – Одним козырем у меня больше! Ведь подозрение у меня явилось, не соучаствовали ли и вы, ваше сиятельство, будущему вашему супругу?
– Как соучаствовала? – не поняла Софья.
– А так-с! Может статься, что вы вместе с Минькой своего приемного папашеньку прихлопнули?
– Что вы говорите?! – вскрикнула графиня, хватаясь рукою за висок. – Как вы смеете?!
– А так вот и смею! Дело-то очевидное, так околесицу нечего нести; будем напрямки говорить…
– Ваше сиятельство! – вбежала испуганная Настя. – Его сиятельству графу Михаилу Андреевичу худо!…
Софья, бледная от волнения, только махнула рукой.
– И вы осмеливаетесь мне это говорить? – подступила она к Коноплянкину.
– А отчего же и не говорить, ежели язык дан? – ответил тот, нагло, с победным видом откидываясь на спинку кресла. – Вы-то, боярыня, благодарствовать меня должны за то, что я к вам пришел, а не прямо в Сыскное, а вы разные кислые слова…
– Вам что нужно? Денег? – чуть не кричала Софья. – Так ничего вы не получите, ничего!
– Напрасно-с! Большие хлопоты для вас выйдут, – хладнокровно заметил Коноплянкин. – Слышите, супруг, кажись, вас зовет…
– Софья, Соня! – донесся издалека глухой, страдальческий стон. – Софья, приди… Худо мне!
Графиня даже не услыхала его.
– Идите и доносите, кому хотите, доносите! – крикнула она Коноплянкину. – Но помните, о вашей попытке к шантажу будет сообщено властям. Я этого так не оставлю! Вы воспользовались тем, что мой муж – болезненный, нервный человек, и явились, думая, что ваше мошенничество легко удастся? Ну, нет! Вы со мной имеете дело, я – не граф… Идите, доносите!…
– Это что же? Последнее ваше слово будет?
– Последнее мое слово: вон, негодяй! – и Софья энергичным движением указала на дверь.
– Что же? Тогда прощенья просим! – пробормотал Сергей Федорович. – Вот она, доброта-то моя! Не понимают люди! – Он пошел, но в дверях остановился. – Вот что, графинюшка: сгоряча ты все это наговорила, молода ты очень и сути не понимаешь…
– Вон! – крикнула опять Софья, и в ее голосе послышались истерические нотки.
– „Вон“, „вон“! Чего заладила-то? Слышал уж я это „вон“ твое, – пробурчал Коноплянкин, – давно нужно уйти, да жаль… И графа твоего жаль, и тебя жаль… С покойным батькой твоим я приятелем был, так милость тебе даю. Буду три дня ждать. Граф-то твой знает мою чайную… Пусть завернет по старой памяти. А три дня пройдет, не прогневайся, сообщу, куда следует. Чего вам, убивцам, потакать? А затем, ваше сиятельство, желаю всяких благ! – и Коноплянкин вышел из гостиной.
– Да что же это такое? – прошептала Софья, растерянно оглядываясь вокруг. – Ведь нитка по нитке до всего доберутся… Все откроют, все погибнет! Не откупиться ли, пока есть время? Он сказал, что будет молчать три дня… Скорее к Станиславу… что скажет он… – Она нажала кнопку звонка и приказала вбежавшей Насте: – Карету скорее закладывать!
– Ваше сиятельство, к графу пройдите! – обрывающимся голосом воскликнула та. – Худо им! Боюсь я… как бы помереть не изволили! Так их этот мужлан напугал…
– Хорошо, я пройду… Распорядитесь поскорее экипажем!
Графиня быстро прошла в спальню.
Там, на постели со сбитым и измятым бельем, запрокинув голову, лежал Нейгоф. Он был очень бледен; его глаза были приоткрыты, и из-под век виднелись желтоватые белки. Грудь высоко вздымалась, но дыхание было короткое, прерывистое.
– Что же тут? – взглянула на мужа Софья. – Заснул… Не нужно только беспокоить, пусть спит… Я скоро вернусь и привезу с собой доктора.
Она уехала.