Отъезд экспедиции
Яркое июльское солнце, как будто улыбавшееся всему миру с высокого синего неба, заливало светом Марсово поле, запруженное сплошною толпою народа. Везде виднелись любопытные: на деревьях, на фонарных столбах и на крышах соседних домов; казалось яблоку негде упасть, а народ все прибывал. Тщетно городовые и околоточные бранились и сердились, требуя, чтобы не влезали на столбы и деревья, никто на них не обращал внимания, и не успевали они стащить за ноги на землю одного мальчишку, как двое других занимали освободившееся место. Наконец, приведенные в отчаяние, блюстители порядка махнули на все рукой и обратились в бесстрастных зрителей происходящего.
По середине Марсова поля было оставлено большое, свободное пространство, огороженное забором от любопытства зевак. Здесь стоял обширный барак, украшенный флагами — национальными и с изображением герба клуба «Наука и Прогресс» и надписью «Победитель пространства.» Прямо над постройкой, слегка покачиваемые легким ветерком, висели две пары воздушных шаров. Крепкие канаты удерживали их на земле, и шары, как горячие лошади, натягивали узду и рвались в небеса к яркому Солнцу. Аэростаты были привязаны к концам длинной балки, середину которой занимала круглая площадка. На этой последней стоял виновник торжества — аппарат Имеретинского. Огромное зеркало, повернутое так, чтобы солнечные лучи ударяли под него, как бы приподнимая весь аппарат, сверкало подобно гигантскому алмазу. Этот невыносимый блеск ослеплял стоявших внизу против рефлектора; по мере движения солнца перемещалось и его отражение, заставляя жмуриться тех, на кого оно падало. Вагон казался маленьким сравнительно с зеркалом; он также блестел на солнце, словно это был маленький бриллиант, вставленный в раму большого. «Победитель пространства» гордо покачивался на своей воздушной подставке и, весь убранный флагами и гирляндами цветов, готов был умчаться в эфирное пространство.
После взрыва, уничтожившего плоды трехмесячных трудов, аппарат заказали вновь; в июне постройка зеркала и вагона была окончена. Не дожидаясь этого, строительная комиссия в начале мая принялась за сооружение аэростатов на специальном эллинге. Таким образом, уже в двадцатых числах июня все было готово.
Тогда Имеретинский, опасаясь за судьбу аппарата, (а попытки вторично взорвать его были уже сделаны) настоял на том, чтобы отъезд был ускорен. Ему возражали, что из-за преждевременного отъезда экспедиция не встретит Венеру в той точке, где она пересечет ее орбиту.
— Что ж такого? — отвечал изобретатель, — мы еще немного приблизимся к Солнцу и затем, удаляясь вкось от него, помчимся навстречу Венере. Это удлинит путешествие всего на пять дней.
Вычисления вполне подтвердили его слова.
Тогда назначили временем отъезда 6 часов вечера 28-го июля, а накануне Аракчеев созвал торжественное прощальное заседание клуба.
28-го июля погода оказалась благоприятной, и уже с двух часов дня Марсово поле, как выше описано, обратилось в море человеческих голов. Все были празднично настроены, и веселые разговоры, шутки и смех не умолкали ни на минуту.
— Ишь ты, колыхается! — говорил чумазый мальчишка, сидя верхом на ветке дерева и шлепая голыми пятками. Затем он с чувством собственного достоинства поглядел вниз на толпы народа и продолжал, обращаясь к соседу-гимназисту весьма задорного вида:
— На солнце они полетят, аль на луну?
Гимназист ответил снисходительно:
— Нет, на Венеру…
Неизвестно, был ли удовлетворен спрашивающий этим разъяснением, но он замолчал, делая вид, что теперь ему все понятно.
В это время общее внимание было привлечено интересным случаем. Несколько голосов крикнуло: «Смотрите, голубь!» Прямо над воздушными шарами трепыхал крыльями белый голубь, напоминая легкое, светлое облачко. Он спустился ниже и сел на верхнее ребро зеркала. Публика в восторге зааплодировала; но ручная птица не испугалась шума и продолжала спокойно сидеть. Затем голубь взмахнул крыльями и быстро взлетел кверху, как будто приглашая желающих следовать за ним в светлое царство голубой лазури.
Между тем время шло, и начался съезд приглашенных на торжество отправления экспедиции. Они проезжали по свободному проходу в барак под аэростатами. Первыми прибыли в открытой четырехместной коляске Имеретинский и граф Аракчеев с Сергеем и Наташей. Толпа узнала изобретателя и приветствовала его громовым: «ура!»
Барак был разделен на две огромные комнаты. В первой устроили что-то в роде гостиной, где хозяева, то есть члены клуба «Наука и Прогресс», который устраивал проводы, принимали гостей; во второй был сервирован обед на четыреста персон, назначенный в 4 часа. Вскоре приехал на своем автомобиле Гольцов, бывший самым деятельным распорядителем праздника. Затем остальные прогрессисты и почетные гости: городские власти, профессора, академики и проч. Все они считали своим долгом сказать несколько любезностей отъезжающим, которым это порядком-таки надоело.
Наташа, Имеретинский и Добровольский держались вместе и толковали о том, как они устроятся в пути. Им было немного грустно. Да это и понятно: кто знает, на сколько времени они покидают землю? Может быть навсегда! Мало ли, какие опасности могут ожидать их в межпланетном пространстве и на далекой Венере! Путешественникам было бы гораздо приятнее вместо торжественных проводов провести последние часы с родными и друзьями, но теперь было поздно: гостей пригласили, надо их принимать.
К четырем часам все общество было в сборе, не хватало только Флигенфенгера. Добровольский был очень удивлен и даже встревожен опозданием своего друга и сожителя. Когда он уходил из дому, Карл Карлович сказал, что сейчас приедет: ему оставалось захватить только кое-какие мелочи для зоологических экскурсий на Венере. Тщетно прождав еще минут десять, решили начинать обед, не дожидаясь четвертого члена экспедиции; вместе с тем отправили посыльного узнать, что с ним случилось? Через полчаса посыльный вернулся и доложил, что Флигенфенгер просит не беспокоиться и не ждать его с обедом, так как он немного задержался с последними сборами.
Огромный стол в виде буквы П, предназначенный для четырехсот человек, был убран с большим вкусом и знанием дела. Он утопал в живых цветах и сверкал от целых гор хрусталя и серебра. Особенный фурор произвела одна гигантская ваза, заказанная специально для этого случая. Она возвышалась на отдельной подставке в середине П-образного стола. Фрукты в вазе были разложены таким образом, что изображали солнечную систему со всеми планетами и спутниками. Место Солнца занимала колоссальная, ярко-желтая дыня; она была вполне достойна выпавшей на ее долю почетной роли. Яблоки, груши, персики, абрикосы и проч., различных величин и окрасок, изображали планеты и спутников. Целый пояс слив символизировал астероиды. Между яблоком-Землей и персиком-Венерой красовалась небольшая модель «Победителя пространства» — удивительно тонкой работы. Перед началом обеда гостям были розданы на память изящные серебряные жетоны с гербом клуба «Наука и Прогресс» и с рельефным изображением того же «Победителя пространства.»
Во главе стола сидели отъезжающие, члены строительной комиссии и наиболее почетные гости: председатель Академии наук, городской голова, ректор университета; далее остальные приглашенные и прогрессисты в полном составе. Сначала настроение было вялое, и разговоры шли как будто только из приличия. Но чем дальше подвигался обед, тем веселее все становились, параллельно с уменьшением количества разнообразных вин.
Душой общества являлись несомненно Гольцов и Штернцеллер. Первый, как главный распорядитель праздника, считал своим долгом занимать и развлекать гостей, чтобы они сохранили приятное воспоминание об этом дне. Природное остроумие и веселый характер, вместе с блестящим светским воспитанием, делали князя умелым и интересным собеседником: около него не умолкали веселые разговоры и искренний смех. Штернцеллер был также в ударе и поражал всех, кто близко его знал, необыкновенно радужным расположением духа. Такое чисто юношеское возбуждение старого астронома было, собственно, не совсем понятно. Как мог он радоваться отъезду экспедиции, когда сам же во время заседания, посвященного выбору планеты, нарисовал мрачную картину того, что, по его мнению, ожидало путешественников за пределами Земли? Или он переменил мнение и заранее наслаждался теми ценными астрономическими открытиями, которыми экспедиция обогатит науку? Да, часто трудно было понять Штернцеллера, и его истинные взгляды и желания оставались для всех загадкой.
Аракчеев старался не нарушать общего веселого настроения и бодрился; но это ему стоило больших усилий воли; он не мог отделаться от беспокойства за Наташу, предпринимавшую нешуточное путешествие; тем более, что все странные покушения и необъяснимые происшествия, сопровождавшие постройку аппарата, казались ему зловещими; одно утешало его: за пределами Земли дочь его и ее спутники будут недосягаемы для неизвестных врагов.
Наташа, наоборот, совсем развеселилась во время обеда и видела все в розовом свете. Венера казалась ей настоящим раем, а переезд в 40 миллионов клм. — увеселительной прогулкой. Она уже мечтала о будущем свидании с отцом и братом и наобещала им целую гору чудес с Венеры. Сергей радовался за сестру, но вместе с тем жалел отца и заранее чувствовал, что будет скучать без Наташи.
Имеретинский волновался в ожидании минуты, когда Солнце понесет его аппарат, и боялся, что последний почему-либо не оправдает надежд; такой неудачи, казалось ему, он не вынесет.
Добровольский был серьезен, как всегда, и уже в течение получаса тщетно объяснял своему соседу, председателю Русского Энтомологического Общества, не понимавшему решительно ничего во всем, что не касалось насекомых, почему экспедиция отправляется вечером, а не утром или в полдень.
— Дело, видите ли, в том, — старался растолковать астроном, — что днем Солнце находится у нас почти над головой, и его лучи не только не могут унести аппарат с Земли, но еще, наоборот, помешают воздушным шарам поднять его. Относительно Солнца, конечно, было бы все равно, лететь нам утром или вечером, но благодаря тому, что Земля не только вращается вокруг оси, но и вокруг Солнца — эти два движения комбинируются таким образом, что вечером мы находимся, так сказать, за Землей, в ее движении по орбите и, поднявшись на аппарате, станем от нее отставать; утром же, наоборот, мы бываем перед Землей и нам пришлось бы ее обгонять, что, очевидно, не удобнее.
Энтомолог выслушивал Добровольского, задумчиво повторял: «Мы находимся за Землей в ее движении по орбите…» и видимо ничего не понимал. Тогда астроном опять принимался объяснять сначала, но столь же безуспешно.
Было уже пять часов, и обед подходил к концу; в бокалах играло и пенилось шампанское; настало время для тостов и речей. Наиболее дружный взрыв аплодисментов и приветственных возгласов вызвала следующая небольшая речь Гольцова:
— Нынешний день, — сказал князь, — является важнейшим историческим перевалом за все многовековое существование человечества. Будущие ученые несомненно разделят историю на два периода: от начала культуры — до изобретения Валентина Александровича и от этого знаменательного события до конца жизни человечества. Действительно, до сих пор образовывались государства и развивались культуры, часто в корне изменявшие жизнь на всем земном шаре; делались открытия, также влиявшие на пять частей света; но, господа, все это происходило в тесных пределах нашей планеты; чего бы нового, гениального ни добилась наука, какие бы грандиозные социальные перевороты ни потрясали человечество — иные, далекие миры оставались вне исторического процесса и казались навсегда недоступными для завоевания их нашей культурой. Коперник сорвал Землю из центра Вселенной и сказал людям: «Ваша Земля песчинка в безбрежной Вселенной, а вы атомы, копошащиеся на ее поверхности.» Но сила разума не ограничена, и мы теперь имеем право сказать: «Наша планета только песчинка, в таком случае мы помчимся за ее пределы и все-таки станем владыками мира!» Отныне каждый шаг человеческой культуры будет влиять на судьбы не только Земли, но и остальной Вселенной. Свет знания, подобно материальному свету, проникнет во все уголки безбрежного звездного океана и откроет нам величественные тайны мироздания.
За этой речью следовали все новые и новые, и, казалось, конца им не будет. Но время шло, и настала пора подумать об отъезде.
Толпа на Марсовом поле давно теряла терпение, ожидая, когда же, наконец, появятся путешественники на площадке воздушных шаров. Составился импровизированный митинг, на котором решили выбрать депутацию и отправить ее к Имеретинскому, чтобы просить его поскорее выйти на платформу, так как сотни тысяч, собравшиеся на проводы, желают с ним проститься. Без четверти шесть путешественники распрощались с родными и знакомыми и поднялись по веревочным лестницам на чуть-чуть колыхавшуюся платформу, где стоял аппарат. Появление их вызвало дружное, долго не смолкавшее ура. Затем один из членов депутации от имени всех присутствующих простился с отъезжающими и пожелал им всего, что полагается в подобных случаях. Имеретинский был искренно растроган общим сочувствием, и горячо благодарил сограждан. Его сильный, молодой голос разносился по всему полю, и прощальные слова звучали гордо и весело. Корреспонденты старательно записывали, фотографы делали снимок за снимком, не жалея пластинок и кинематографических фильм.
В это время хватились, что до сих пор все еще нет четвертого участника экспедиции — Флигенфенгера. Хотели уже во второй раз посылать за ним, когда запоздавший зоолог, наконец, появился около веревочной лестницы, по которой ему предстояло подняться к остальным путешественникам. Однако для него это являлось совсем непосильным делом, так как он весь был увешан разными ящиками, сетками, коробками и проч. Увидев его с таким обильным багажом, Добровольский воскликнул с ужасом:
— Неужели, Карл Карлович, ты собираешься взять все это с собой? Ведь тебя придется паровым краном поднимать к нам на платформу!
Флигенфенгер тотчас рассердился и объявил, что без этих «нескольких безделиц», необходимых ему для зоологических исследований на Венере, он не поедет. Пришлось уступить и поднимать Флигенфенгера вместе с объемистыми «безделицами». Эта процедура заняла немало времени, и когда запыхавшийся и красный от усилий зоолог был, наконец, водворен на площадку, до отъезда оставалось всего пять минут.
Тысячи шапок, платков и шарфов мелькали в воздухе, десятки тысяч голосов посылали отъезжающим свои последние приветствия. Внизу, прямо под воздушными шарами, родные и друзья бросали прощальные взгляды дорогим путешественникам. В эти решительные минуты у всех невольно сжалось сердце. Аракчеев с трудом удерживал слезы и нервно мял перчатку. Только один Штернцеллер оставался неизменно весел и с нетерпением поглядывал на часы. Над всем гордо возвышался «Победитель пространства», бросая широкую тень на толпу. Солнце медленно склонялось к западу и косо освещало оживленную картину. Пока путешественники поднимутся в верхние слои атмосферы, оно совсем опустится к горизонту и тогда аппарат, ловя прощальные лучи дневного светила, сверкнет, как метеор, и умчится в пространство. Часы на Петропавловском соборе заиграли шесть. Грянул салют из всех пушек крепости, и грохот выстрелов, много раз отдаваясь от дворцов, прокатился над Петербургом. Толпа вдруг замолчала, и ясно прозвучало приказание Имеретинского:
— Руби канаты!
Шары вздрогнули и поднялись, унося экспедицию.
* * *
— Кончил! — радостно воскликнул Рогачев, обращаясь к своей молодой жене, маленькой брюнетке, весело потирая руки. — Представь себе, что я уже третий месяц вычислял орбиту одной малой планеты и никак не мог справиться с этой работой. А все моя рассеянность; вот и сегодня, мне надо найти логарифм косинуса, а я….
— Синусы, косинусы, дифференциалы, интегралы и т. д. и т. д.! — перебила его жена, — пощади, ради Бога, ты мне аппетит испортишь; ведь уже половина шестого и скоро обед.
— Да-с, все великолепно; послезавтра заседание астрономического общества, и я могу представить доклад о моей планетке. А что делается на небесах?
С этими словами он стал просматривать астрономический календарь.
— Ах, я забыла, да и ты тоже хорош: окончательно закис в своих бесконечных вычислениях и упустил из виду нечто чрезвычайно важное.
— Ну, что такое? Надеюсь, не по кулинарной части?
— Нет, мой любезный супруг, по вашей. Сегодня уезжает экспедиция Имеретинского.
— Что?! Да, да!.. двадцать восьмое июля. А ведь сегодня Персеиды!
Говоря это Рогачев побледнел, и глаза его рас-ширились. Он, видимо, был близок к обмороку.
— Что с тобой? — спросила перепуганная жена.
Но он ничего не ответил и с криком: «О, какой ужас! Их надо спасти!» бросился на улицу, как был, без пальто и шапки.
Тщетно звала его пораженная жена. Одну минуту у нее даже мелькнула мысль, что муж ее помешался, и она уже хотела бежать за ним, но не выдержала и расплакалась чуть не до истерики.
Что же так испугало Рогачева? Какой смысл имели его странные слова: «сегодня Персеиды?» Для всякого астронома это было бы ясно. Дело в том, что вокруг Солнца вращаются не только планеты с их спутниками, но и другие небесные тела, например, кометы и целые потоки метеоров. Последние состоят из массы камней различный величины, несущихся с огромной скоростью. Орбита Земли и некоторых метеорных потоков пересекаются и, когда Земля бывает в точке скрещения, мы наблюдаем много падающих звезд. В действительности, это не звезды, а те камни, которые образуют поток. Вступая в земную атмосферу, они, благодаря трению, накаливаются и сгорают в воздухе, не достигая поверхности Земли, так что газовая оболочка земного шара, кажущаяся такой тонкой и легкой, играет роль настоящей брони. Без нее мы постоянно подвергались бы разрушительным ударам метеоритов, которые теперь лишь очень редко доходят до поверхности Земли, сгорая в атмосфере. Падающие звезды, с которыми наша планета встречается в различные месяцы года, кажутся исходящими из какой-нибудь точки неба; эта точка называется радиантом. В зависимости от ее положения получают свои имена и метеорные потоки; так, Леониды имеют радиант в созвездии Льва (Leo — по-латыни); Андромедиды — в созвездии Андромеды и пр. Около 28-го июля Земля встречает поток Персеид (радиант в Персее), и как раз в этот день был назначен отъезд экспедиции.
Какая же судьба ожидает «Победителя пространства» в метеорном потоке? Тысячи мелких и крупных камней моментально разобьют аппарат вдребезги и рассеют его обломки в мировом пространстве, а пассажиры неизбежно погибнут. Поэтому ужас Рогачева, когда он нашел в календаре указание на Персеиды, был вполне понятен. Очевидно какой-то роковой туман заволок глаза всему миру, и никому не пришла в голову мысль об опасности, которой подвергались путешественники.
Но, может быть, еще не поздно, и Рогачев успеет предупредить катастрофу? Астроном, как был, без шапки выбежал на двор и вскочил на первого попавшегося извозчика.
— Пошел на Марсово поле, и хоть лошадь зарежь, но будь там через четверть часа!
С этими словами взволнованный ученый сунул золотой извозчику в руку. Последний, принявший сначала своего странного седока за пьяного, при виде щедрой подачки, без рассуждений начал хлестать кнутом свою клячу.
Рогачев вынул часы и не сводил глаз со стрелок. Ему казалось, что они бегут с невероятной быстротой. О, если бы он мог подобно Иисусу Навину воскликнуть: «Стой, солнце, не движься, луна!» и тем остановить неудержимое течение времени.
От квартиры Рогачева, близ Балтийского вокзала, — до Марсова поля было очень далеко, а лошадь, как назло, попалась отвратительная; тщетно старался кучер разогнать ее; она только мотала головой и хвостом, но не прибавляла ходу. При такой езде не было ни малейшей надежды поспеть вовремя. Астроном с отчаянием перебирал всевозможные планы спасения экспедиции, но ни на одном не мог остановиться.
Между тем они выехали на набережную Фонтанки. До цели было еще очень далеко, а прошло уже пять драгоценных минут. Вдруг Рогачев увидел у подъезда одного дома великолепный автомобиль. Шофер его спокойно дремал, поджидая выхода своих господ. Ученого озарила блестящая идея. Он соскочил с извозчика и, подбежав к мотору, не задумываясь, уселся рядом с шофером; затем, не давая последнему опомниться, сказал скороговоркой:
— Через десять минут мы должны быть на Марсовом поле! От этого зависит судьба экспедиции Имеретинского. Если мы поспеем, я вам обещаю сто рублей; если же вы откажетесь ехать, то… — вместо окончания он вынул из кармана восьмизарядный револьвер.
Испуганный и огорошенный шофер попробовал было протестовать и, заикаясь, промычал:
— Но я не могу…
— Выбирайте! — крикнул Рогачев, одной рукой направляя револьвер на побледневшего шофера и вытаскивая другой бумажник.
Картина была достойна пера Конан-Дойля. К счастью, ее никто не видел. Иначе Рогачева несомненно арестовали бы, и попытка не имела бы никакого успеха. Описанная сцена продолжалась не более минуты. Шофер повернул ручку, и автомобиль с места помчался бешеным ходом.
— Так-то лучше, — облегченно вздохнув, про-говорил астроном, пряча револьвер. — За все несчастные случаи, которые могут произойти при подобной скорости, отвечаю, конечно, я.
Не успел он договорить фразы, как сильный толчок чуть не выбросил его из автомобиля, и одновременно раздался отчаянный визг: мотор раздавил собаку. Несмотря на это, езда со скоростью 80-ти верст в час продолжалась. Рогачев с тревогой смотрел на часы и все торопил невольного помощника. На одном повороте они свалили лоток торговца, на другом зацепили и перевернули извозчичью пролетку. Пострадавшие и городовые им что-то кричали, но они ничего не слышали, или не хотели слышать, так как каждая секунда была дорога. По мере того, как они двигались вперед, набережная Фонтанки становилась оживленнее, и лавировать при такой быстроте, с которой несся тяжелый автомобиль, делалось все труднее. Шофер проявлял чудеса ловкости и изворотливости; рожок гудел без перерыва; прохожие с ужасом отскакивали от безумных автомобилистов, а они все мчались по людной улице, ежеминутно рискуя раздавить кого-нибудь и себе самим сломать шею.
Наконец неизбежное случилось: мотор налетел на компанию пьяных рабочих и двух из них переехал. Бледный и взволнованный шофер хотел остановиться, но Рогачев опять выхватил револьвер и почти безумным голосом крикнул: «Вперед!» По тону его было слышно, что он готов на все, и шофер не посмел ослушаться приказания, подкрепляемого восьмизарядным аргументом. До шести часов оставалось 5 минут, когда мотор подлетел к Аничкину мосту. Это было опасное место, так как тут Фонтанку пересекает многолюдный Невский проспект. Несмотря на угрозы своего беспокойного седока, шофер несколько замедлил ход и миновал перекресток сравнительно благополучно, то есть, свалил с ног только двух человек, в том числе самого блюстителя порядка — городового, и сломал задние колеса какой-то карете. После этого гонка продолжалась с прежней скоростью. До Марсова поля оставалось не более четверти версты, так как они были уже почти у самого Летнего сада, когда машина вдруг перестала работать и автомобиль, промчавшись по инерции несколько десятков сажен, остановился.
— Бензин весь вышел! — мрачно сказал шофер. Он был бел, как полотно, и пот струйками тек с его бледного лба.
Рогачев ничего не ответил и, кинув ему бумажник, бросился бежать. Он бы еще поспел, если бы толпа не преградила ему пути, когда он, наконец, добежал до Марсова поля. Сердце его билось с такой силой, что он почти не мог дышать; в висках стучало, а страшная неотвязная мысль: «Они погибнут; спасенье их зависит от тебя!» сводила с ума.
Он пробирался сквозь толпу народа с остервенением, работая локтями, и в ответ получая толчки и ругательства; что ему было до того? «Их надо спасти!» — и он продолжал с силой отчаянья проталкиваться вперед. Он кричал, но никто не слышал его, так как в это время как раз прокатилось долго не смолкавшее: «ура!» Впереди было еще много рядов тесно сомкнувшихся людей, а последние секунды проходили с ужасающей скоростью. Несчастный астроном почувствовал, что силы его оставляют, и был принужден остановиться, чтобы свободно вздохнуть. Еще усилие, и он будет у цели; экспедиция избежит гибели в холодном межзвездном просторе. Как раз в это время раздался пушечный выстрел и… Рогачев ясно слышал слова Имеретинского: «Руби канаты!»
Он хотел крикнуть: «стой!», удержать путешественников, идущих на неизбежную смерть, но новое «ура!» толпы заглушило его слабый, задыхающийся голос.
С воплем отчаяния кинулся астроном вперед и, наконец, истерзанный и почти лишившийся чувств, выскочил на свободное пространство около барака.
Почетные гости и члены клуба с удивлением смотрели на этого бледного человека без шапки, с всклокоченными волосами, зачем-то перелезавшего через ограду, предохранявшую их от натиска толпы; а он стоял и взором глубокой грусти следил за быстро удаляющимися воздушными шарами. Вот они делаются меньше и кажутся уже небольшими ласточками; выше и выше поднимаются аэростаты, унося «Победителя пространства». Но какой иронией казалось Рогачеву гордое название «Победитель пространства», когда он знал, что от этого «победителя» скоро останутся одни жалкие обломки!
Воздушные шары стали простой, еле заметной точкой, тонущей в сияющем воздушном океане, а странный человек без шапки, все еще не мог оторвать глаз от них. Члены клуба «Наука и Прогресс» о чем-то тихо переговаривались; в толпе уже шли обыденные разговоры, и народ начал понемногу расходиться. Рогачев сделал над собой усилие и, отвернувшись от той стороны неба, где исчезли аэростаты, подошел к группе прогрессистов, где стояли Аракчеев, Гольцов, Штернцеллер и другие. Они вопросительно посматривали на него. Молодой астроном негромко, но внятно произнес всего четыре слова:
— Сегодня Земля встречает Персеиды!
Этой лаконической фразы было достаточно, чтобы холодный ужас пронизал всех. Страшные слова, как молния, облетели собравшихся. Водворилось тягостное молчание, и только в глазах Штернцеллера как будто мелькнул жестокий огонек торжества, тотчас же, впрочем, пропавший. Члены клуба и их гости неподвижно стояли, застыв в тех положениях, в которых их застала роковая весть. Затем взоры невольно обратились в ту точку голубого небосклона, где последний раз мелькнули воздушные шары, и мысленно все простились с теми, кого они уносили.
Аракчеев сначала, казалось, не понял слов Рогачева, но затем мертвенная бледность покрыла его лицо, и он упал без чувств на руки Гольцова с душу раздирающим криком: «Они погибли, погибли!»
Этот нечеловеческий крик пронесся по всему Марсову полю и, хотя в толпе никто не знал ничего определенного, народ почувствовал, что подобное отчаянье не могло явиться без достаточного основания. Разговоры и шутки замолкли, как будто по мановению волшебной палочки. Праздничная толпа, собравшаяся на площади, украшенной флагами и цветами, весело пестревшими под ласковыми лучами Солнца, молчала, как после трагической катастрофы, а наиболее набожные, сняв шапки, торопливо крестились.
Дождь падающих звезд в ночь на 29-е июля был великолепен. Целые тысячи их пролетели по небу, как блестящий фейерверк. Но люди не с восхищением, а с ужасом смотрели на прекрасное зрелище; каждого мучила тяжелая мысль, что может быть именно та падающая звездочка, которой он сейчас любовался, разбила аппарат Имеретинского, погубив четыре молодых жизни.
29-го июля большинство газет вышло с траурной каймой. Гибель первой небесной экспедиции обсуждалась, как установленный факт. Правда, оптимисты указывали на то обстоятельство, что дождь падающих звезд начался лишь в 2 часа ночи; в это время аппарат находился уже далеко от Земли, которая удалялась от него по своей орбите. Однако им справедливо возразили, что поток Персеид имеет очень большое протяжение. Земля встречает его, собственно говоря, еще 28-го июня и пересекает метеориты в течении 42-х дней, до 9-го августа. 25-го июля Земля пройдет только наиболее густое место потока, но уже и раньше она несется среди небесных камней.
В этот день состоялось экстренное собрание клуба «Наука и Прогресс» под председательством Стремоухова, так как Аракчеев заболел нервной горячкой, не выдержав ужасного потрясения. Залы клуба медленно наполнялись, и прогрессисты занимали свои места, разговаривая вполголоса, как будто в доме был покойник. Заседание продолжалось очень недолго; решили ждать хоть каких-нибудь известий, а пока прекратить деятельность клуба на 2–3 месяца.
Через несколько дней весь мир облетело интересное сообщение. В шестидесяти верстах от Петербурга, в одной небольшой деревне, крестьяне нашли какие-то огромные куски материи и металлические балки. Само собой разумеется, что это были аэростаты экспедиции. Когда приехали сельские власти и распутали сеть веревок и оболочку шаров, то на площадке, где стоял «Победитель пространства», нашли крепко привязанный ящик и в нем следующую записку:
«Покидая пределы Земли, шлем прощальный привет родным и друзьям. До сих пор все благополучно. Сейчас окончательно запираемся в вагон с тем, чтобы покинуть его только на Венере. В данную минуту находимся на высоте пяти километров. В. А. Имеретинский. Н. А. Аракчеева. Б. Г. Добровольский. К. К. Флигенфенгер.»
Этот небольшой документ воспроизвели дословно все газеты. Но несмотря на весь интерес, он нисколько не увеличивал надежды на спасение путешественников. Ведь когда он был написан, они поднялись сравнительно очень невысоко; а главная опасность угрожала аппарату тогда, когда он окончательно выйдет из земной атмосферы в безвоздушное пространство. Там именно с полной свободой несутся страшные метеорные камни, настоящий поток огромных артиллерийских снарядов.
Вопрос о судьбе экспедиции оставался открытым.
Наступила долгая, томительная неизвестность.