Спокойно и беззаботно возвращался к себе домой граф Валентин Николаевич Каржоль де Нотрек после свидания с Тамарой. Он был вполне доволен и счастлив: доволен собой, своей удачей, своим умом и уменьем внушить к себе чувство такой любви, как у Тамары, и счастлив перспективой близкого осуществления своих самых заветных желаний и стремлений, всегда составлявших любимейшую мечту, задачу и цель всей его жизни. И вдруг теперь все это осуществляется; уже близится минута, когда мечта превратится в осязательный факт. Конечно, до наступления этой блаженной минуты, быть может, предстоит еще немало затруднений и препятствий, но с его умом и изворотливостью, с его энергией и уменьем действовать настойчиво, ему ли не победить этих затруднений и препятствий, если главное уже достигнуто, а это главное — более половины всего дела! Так думал о себе самом граф Каржоль, возвращаясь в радужном настроении от Тамары. Впрочем, такое самомнение и такая самоуверенность не составляли принадлежности исключительно данной минуты: они являли собою черту, всегда присущую его характеру.
Он жил недалеко от Бендавидов, но на этот раз пошел домой не кратчайшей дорогой, а избрал окольный и длиннейший путь, так как ему хотелось пройтись, прогуляться, чтобы дать время остыть и успокоиться своему радужному, чуть не ликующему волнению, и в то же время помечтать о будущем в полном уединении, среди поэтической тишины весенней ночи.
Граф нанимал небольшой и совершенно отдельный, с барскими удобствами построенный домик, с садом, сараями и конюшней, расположенный в глубине обширного двора, посредине которого был разбит большой газон с кустами сирени и цветочными клумбами. Этот дом принадлежал проживавшим постоянно в деревне наследникам какого-то польского пана, не то сосланного в Самару, не то бежавшего за границу, и Каржолю было тем удобнее нанять его, что в нем он нашел готовое, вполне комфортабельное убранство. Граф хотя и жил на холостую ногу, но, по роду деятельности, ему постоянно являлась надобность принимать у себя разного рода «нужных людей» и губернских «тузов», иногда устраивать для них холостые обеды, иногда задавать карточные вечера с роскошными ужинами и вообще «располагать» к себе, показывая «уменье жить» на широкую ногу и заставляя предполагать у себя очень большие средства. Поэтому подобного рода домашняя обстановка была для него вполне необходима. «Внешняя обстановка, это почти все для умного и практического человека»— таково было убеждение графа.
Мурлыча какую-то шикарную шансонетку, с легким духом после хорошей и довольно продолжительной прогулки, подошел он в эту ночь к воротам своего обиталища, проскользнул согнувшись под цепь полурастворенной калитки и, уже подходя к самому дому, вдруг, к немалому удивлению, заметил сквозь щели ставен свет в своем кабинете.
Его это даже озадачило. — Неужели гости? Но кто же бы мог быть в такую пору?
— Что это за свет у нас? — спросил он у камердинера, отворившего ему дверь с парадного крыльца.
— Барышня там дожидаются, — доложил тот, с некоторой таинственностью понизив голос.
— Какая барышня?
— Госпожа Ухова, Ольга Семеновна-с.
— Что такое! — как бы про себя пробормотал граф, окончательно уже озадаченный.
— И давно ждет уже?
— Давно-с; около часа будет.
Нельзя сказать, чтобы неожиданный поздний визит пришелся по сердцу графу. Недоумевая, зачем она здесь и что все это значит, с чувством некоторой тревоги в душе вошел он в дверь своего кабинета.
Навстречу ему поднялась из кресла высокая, стройная блондинка, с неправильно красивым и несколько капризным типом лица, которое вместо привета выражало в эту минуту одно только утомление и недовольство.
— Ольга!.. Какими судьбами?.. В такую пору… Что это значит? — заговорил он, протягивая руку.
— Необходимость заставила, — с плохо скрытой раздражительностью пожала она плечами. — Я ждала вас третьего дня, ждала вчера, наконец сегодня утром нарочно послала с кучером письмо, прося вас заехать хоть на минутку, и вместо того ни вас, ни ответа!.. Пришлось крадучись идти самой и дожидаться…
— Бога ради, извини меня, милая, дорогая моя! — целуя руки своей гостьи, стал оправдываться граф. — Мне крайне совестно, — говорил он. — Но если бы знала ты, какая у меня масса дел, и самого нетерпящего дела, и сколько еще неприятностей при этом! Просто голова кругом идет!.. Я крайне виноват перед тобой, но ей-Богу, клянусь тебе — вот до сей самой поры ни минуты не было свободной.
— Будто? — недоверчиво и зло усмехнулась девушка.
— Верь, не лгу, — горячо уверял Каржоль. — Я не отвечал тебе, потому что рассчитывал непременно заехать вечером, но, видит Бог, не мог, не успел, задержали… В чем дело однако? — доспросил он с озабоченной торопливостью.
— Дело очень серьезное, — веским и размеренным тоном сказала девушка.
Каржоль вопросительно вскинул на нее встревоженный взгляд, предчувствуя нечто скверное. Этот тон и несколько раздраженное, недовольное выражение лица Ольги казались ему подозрительными: уж не проведала ли она чего-нибудь насчет Тамары? И граф на всякий случай приготовился возражать уверениями и клятвами.
— Что такое? — спросил он, серьезно сдвинув брови.
— Я беременна, — объявила девушка.
У Каржоля, что называется, опустились руки.
— Не может быть! — испуганно пробормотал он. — Ты, верно, ошибаешься, Ольга…
— Нет, — отрицательно качнула она головой. — В этом не осталось более ни малейших сомнений…
Каржоль закусил себе губы и глядел на нее растерянными, чуть не бессмысленными глазами.
— Но что же тебя так поражает тут? — продолжала Ольга, удивленная в нем этим испугом и растерянностью, которых, по-видимому, никак от него не ожидала. — Что с тобой, Валентин?.. Ты испуган?.. Ты как будто недоволен даже?..
— Признаюсь, я не ожидал этого… Но что же теперь мы будем делать однако? — пробормотал он сквозь зубы, принимаясь озабоченно шагать по комнате.
Девушка, прежде чем ответить что-либо, несколько времени следила за ним все тем же недоумевающим, удивленным взглядом.
— Мне кажется, — заговорила она наконец, — остается только одно: объявить отцу все как есть, всю правду. Я беру это на себя; ты же приезжай завтра просить моей руки.
— Завтра?! — переспросил Каржоль, круто повернувшись на ходу и остановясь с таким видом, как будто его вдруг по лбу ошарашили.
— Да, не иначе; непременно завтра, — подтвердила Ольга. — И сколь отцу ни неприятно это, — продолжала она, — ты знаешь, он тебя очень не жалует, — но, конечно, ввиду такого обстоятельства, поневоле должен будет согласиться.
— Ты думаешь? — оборонил он с каким-то рассеянным видом.
— Разумеется. Не подвергать же свое имя публичному скандалу!.. Мы, наконец, вместе можем объявить ему, и, я уверена, отказа не будет… Теперь отказ невозможен, немыслим.
Каржоль в молчаливом раздумье раза два прошелся по комнате.
«Положение, однако, черт возьми! И не распутаешься!» А как был бы он доволен таким положением не далее как три месяца тому назад, когда только что началась его тайная связь с Ольгой Уховой, когда он еще не знал, что существует на свете Тамара, в то время еще не возвращавшаяся из заграницы, и когда эта самая Ольга Ухова, дочь почтенного кавказского генерала, вдовца, невеста со стотысячным приданым, казалась ему отличной партией, которая дала бы ему блестящий выход из его нынешнего, все еще шикарного, но в сущности уже очень надорванного и стесненного положения, три месяца назад эта беременность лучше всего могла бы повести к такому счастливому результату, волей-неволей вынудив у строптивого, несговорчивого старика-генерала согласие на брак Ольги с Каржолем. Но жениться на Ольге теперь, когда миллионная Тамара не сегодня-завтра может сделаться его женой, да это было бы просто безумием!.. Каржоль перестал бы уважать себя за это; он стал бы презирать себя!.. Упустить Тамару! Нет, это невозможно! Каржоль решится на все и все принесет в жертву, но этого он не сделает. Что ж делать однако? Каким образом выйти из этого невозможного положения? — вот о чем более всего думал теперь граф Каржоль де Нотрек, и единственное что удалось ему придумать и на что он пока решился, это выиграть время, время и время прежде всего! Выиграть его настолько, чтоб успеть привести в исполнение задуманный план относительно Тамары, а там уже будь что будет! Там уж он придумает, как быть ему далее. Но вот на эти роковые полторы, две недели надо во что бы то ни стало убаюкать, усыпить Ольгу Ухову.
— Хорошо! — согласился он наконец, в ответ на ее предложение. — Хорошо, пускай по-твоему! Но… как ты думаешь, не лучше ли будет приготовить старика постепенно, сроднить его мало-помалу с мыслью о твоем выходе замуж за меня?
— Каким же образом? — недоуменно пожала плечами Ольга. — Ведь четыре месяца назад ты уже делал предложение и получил отказ?
— Да, но об этом отказе, кроме нас троих, никто в городе не знает, — подхватил Каржоль. — Ведь еще тогда старик согласился дать мне слово, что отказ останется между нами, и он ведь не болтун, насколько я его знаю; стало быть, новое согласие на брак ни пред кем не поставит его в неловкое положение: почему де сперва отказал, а теперь вдруг согласился? И ведь в сущности, — продолжал граф, — вся эта его антипатия ко мне просто глупа и совершенно беспричинна. Ее то вот и надо прежде всего постараться как-нибудь побороть, рассеять, а для этого, мне кажется, следует действовать исподволь и нет надобности открывать ему всю правду.
— Без этой правды он не согласится, — уверенно возразила Ольга. — Только страх огласки и скандала может заставить его не перечить нашей свадьбе. Я то ведь, поверь, лучше тебя его знаю!
— Хорошо! — согласился Каржоль и на это. — Пусть так, но только, что касается завтрашнего дня, то уж извини: ни завтра, ни послезавтра я решительно не могу этого сделать.
Тень недоверия и подозрения, что уж не отвиливает ли граф от женитьбы, смутно дрогнула в какой-то жилке над бдовями Ольги. Она окинула его испытующим взглядом и спросила, почему это он не может?
— О, Боже мой! — возразил он со вспышкой некоторой досады. — Ведь жениться, полагаю, не то что надеть пару перчаток! Для этого мне прежде всего необходимо устроить свои дела, и дела весьма важные, на которых строится все благосостояние моей дальнейшей жизни! Не могу же я вести мою жену на неопределенное и необеспеченное положение в будущем!
— У меня есть свои сто тысяч, — заметила Ольга.
— Покорнейше благодарю! — иронически поклонился граф. — Они при вас и останутся! Неужели мне нужны ваши деньги! Уж не думаете ли вы, что я на них хоть сколько-нибудь рассчитывал?.. Сто тысяч, моя милая, в наше время не есть еще нечто существенное; сто тысяч годятся разве жене на одни лишь ее тряпки, а нам надо жить, и вот потому-то, как честный человек, я и обязан сперва позаботиться об обеспеченных средствах к жизни. Для этого мне потребуется около двух недель времени, не более. Но что такое две недели! Ведь ровно ничего не стоит переждать их! Ведь в две недели ничто еще не успеет у тебя обнаружиться, и никто ничего не заметит. Бога ради! — нежно стал он пред ней на колени, сжимая ее руки. — Я умоляю тебя, ради нашего же собственного, общего блага, не торопись ты пока с этим делом! Дай мне этот срок, и тогда я сделаю все что хочешь, все что ты прикажешь.
Ольга не успела сказать на это ни да, ни нет, как в прихожей раздался вдруг чей-то громкий, порывистый звонок.
Это было так неожиданно, что оба они вздрогнули и всполошились, наскоро хватая и пряча Ольгины вещи: перчатки, платок, соломенную шляпку… Решительно невозможно было не только предположить, но даже и понять, кто и зачем мог быть в такую пору. Каржоль, ради предосторожности, предложил Ольге удалиться в его спальню, из которой он рассчитывал, в случае надобности, провести ее по небольшому боковому коридору в диванную, откуда уже можно было незаметно вывести ее сквозь стеклянную дверь на террасу в сад, а из сада дорога домой уже не представила бы никаких затруднений. Едва Ольга скрылась за портьерой, он поспешил к двери кабинета, и чутко насторожил под ней ухо, в расчете — не узнает ли предварительно, хотя бы по голосам, что там такое? Но едва успел он это исполнить, как двери осторожно приотворились, и камердинер Каржоля, видимо озадаченный и даже смущенный чем-то, не без таинственности вызвал его в прихожую. Там, на пороге раскрытой половинки наружных дверей, первое что бросилось графу в глаза — была женская фигура, под вуалью и с узелком в руках. По общему очертанию он узнал в ней Тамару.
— Tout est decouvert!.. On nous a ecoute… Sauvez moi![106] — едва успела проговорить она задыхающимся голосом, как Каржоль успел остановить ее.
— Тсс… У меня посторонние! — предупредил он шепотом, указывая на дверь кабинета. — Я сейчас их спроважу, — продолжал он. — Войдите пока сюда, налево, в столовую, и подождите меня одну минуту… Только тише, Бога ради!
И введя Тамару в комнату, он плотно запер за ней дверь, а сам поспешил к Ольге.
Слегка держась за портьеру, девица Ухова сторожко, что называется, начеку стояла на пороге спальни и кабинета, готовая каждое мгновение отпрянуть внутрь и спрятаться за драпировкой от постороннего глаза. На ее лице выражалось не одно лишь сильно возбужденное любопытство и опасение за себя, но и тревожное чувство ревнивой подозрительности.
— Уходи, Бога ради, скорее!.. Сию минуту! — быстро подходя к ней на цыпочках, прошептал Каржоль умоляющим голосом.
— Там женщина? — подозрительно спросила Ольга.
— Какая женщина!?.. Где?!.. Что это тебе чудится! — досадливо проговорил встревоженный граф. — Умоляю тебя, уходи Бога ради!
— Нет… Я слышала там жснский голос… Ты сейчас говорил с женщиной.
— Ольга, не дури! — строго остановил он девушку. — Уходи, говорю тебе! Пощади и себя, и меня… Иначе ты рискуешь страшно скомпрометировать себя.
— Нет, я не уйду. Скажите, кто там? Кто эта женщина?
— Фу, ты, Господи! — схватился он за виски. — Женщина!.. Компаньон мой только что вернулся из Петербурга, с важнейшими известиями… Нам надо сейчас же переговорить о деле.
— Из Петербурга… Ночью?.. Да на каком же это поезде? — с явным недоверием спросила Ольга.
— Ах, да не на поезде!.. Он с поезда сперва тут в одно имение проехал, а теперь из имения сюда… На лошадях.
Барышня Ухова сомнительно качнула головой.
— Кто ж этот компаньон ваш с таким женским голосом? И что это за дела в три часа ночи?
— Ольга! — отчаянно метнулся граф, почти теряя всякое терпение. — Это глупо, наконец!.. Мне некогда объяснять вам подробно, завтра узнаете; завтра скажу вам все, но теперь уходите: ведь человек там стоит, ждет… Я просил его обождать лишь одну минуту… Ну что он может подумать!.. Это наконец не деликатно с вашей стороны… В какое положение вы меня ставите!.. Я должен чуть не выгонять вас…
А Ольга, словно наслаждаясь этим неприятным, безвыходным его положением, с улыбкой смотрела на него каким-то странным, не то явно недоумевающим, не то явно презрительным взглядом, и не трогалась с места.
— Да уйдете ли вы, наконец! — в бешенстве прохрипел Каржоль сквозь стиснутые зубы. — Это черт знает что такое!..Что же вы хотите, чтобы я насилие употребил над вами, что ли?
— Насилие?.. А ну-ка, попытайтесь!.. Я закричу! — возразила та вызывающим тоном.
Граф обессиленно опустил руки и тоскливо огляделся вокруг, словно ищучи, где же, наконец, и в чем найти ему свой камень спасения.
— Извольте, оставайтесь, если вам хочется, — вздохнул он, как бы сдаваясь. — Только сидите же смирно, не выдайте вашего присутствия ни малейшим шорохом… Позвольте затворить дверь, и помните, что если вас застанет здесь утро, то я не виноват в этом… А для большей предосторожности замкните, пожалуйста, дверь на ключ.
— Зачем это? — возразила Ольга.
— На всякий случаи. Неравно компаньон не вздумал бы заглянуть в спальню.
— Да разве вы намерены долго сидеть с ним?
— Не знаю: это не от меня зависит… Извините, однако, мне некогда… Прощайте.
И граф решительно затворил за собой дверь. «Сиди же коли так, черт тебя возьми!»— злобно подумал он и, захватив в прихожеи шляпу да надежную трость с кастетом, осторожно, чтобы не слышала Ольга, замкнул дверь из кабинета в прихожую, опустил ключ к себе в карман и, рассчитывая вернуться домой минут через десять-пятнадцать, внушительно шепнул человеку:
— До моего возвращения не выпускать госпожу Ухову из дома ни под каким видом и ни в какие с ней разговоры не вступать. Понимаешь?
Отлично дрессированный, привычный и безмолвный исполнитель приказаний своего барина только поклонился в знак готовности безусловно исполнить его волю.
Затем, приотворив дверь столовой, граф жестом позвал Тамару и осторожно вышел с ней из дома.
— Я не могу вас принять у себя, — объяснил он, идя с ней по двору, — ко мне сейчас приехал из имения один из моих компаньонов и ночует у меня… Он не спит еще… Я не хотел вас компрометировать… В чем дело однако?
Тамара в двух словах рассказала ему все, что произошло после их свидания.
— Что же теперь делать? — невольно воскликнул граф, у которого действительно голова пошла наконец кругом от сплетения всех этих неожиданностей. — Что делать, Тамара?
— Проводите меня в монастырь, — решительно предложила она, — и пойдем сейчас же, пока еще не рассвело. Домой я не вернусь, а другого ничего не остается.
— Да, вы правы, — согласился Каржоль. — Так что ж, я к вашим услугам. Поспешимте.
И, подав Тамаре руку, он быстрыми шагами направился с ней со двора по улице, держа путь к Свято-Троицкой женской обители.