Сингапур

Сингапурский архипелаг. — Свайные постройки. — Порт и рейд. — От порта до города. — Характер городских построек. — вывески. — Жизнь на канапе. — Китайский праздник в честь Злого Духа. — Приемная и домашний алтарь в китайском жилище. — русские дамы в Сингапуре. — Прогулка по городу. — Отель Лорн и его концертный зал. — Артистическое семейство. — Как отыскали ты себе ужин. — Хваленый отдельный комфорт. — Утренняя уличная жизнь Сингапура. — Свинья в почете. — Китайские каменщики на постройке. — Две буддийские пагоды. — Сиамский регент с семейством и их костюмы. — ПлощадьRaffals square. — Мечеть на Кампомглане. — Дворец сингапуского раджи. — Малайское оружие. — Кокосовое молоко. — Табачные и мануфактурные лавки в Андийских рядах. — Китайские циновки. — Сингапгурское население. — Кафедральный собор. — Крокет и его любители. — Английские солдаты местного гарнизона. — "Обратные" русские пассажиры. — Загородные сады. — Ботанический сад. — Китайский галантерейный торговец в разнос. — Броши, серьги и браслеты как талисманы. — Русская кухня в Лорн-отеле. — Сино-Малайский театр. — Содержание пьесы, которую мы видели. — Сингапурский высший свет на вечерней прогулке. — "Сливки" и "подонки". — Английский военный оркестр. — Индус-политик.

Продолжение 8-го августа.

Половина третьего часа дня. Подходим к Сингапуру. Остается не более полутора часа пути. Земля видна уже и налево, и направо, и впереди. Низменные, слегка кое-где всхолмленные берега сплошь покрыты лесами. Против 1-го бакана, вдали, на берегу Сингапура прежде всего кидается в глаза желтизной своих глинисто-песчаных осыпей какой-то высокий круглый холм. Он совершенно гол, как череп, но на самом темени его поднимается тесная группа очень высоких кокосников: издали точно чуб на макушке плешивой головы. Впереди справа, на краю группы небольших островов, белеет на отдельной скале стройная колонна маяка, высотой до 105 футов. Проход Салат-Синки, вдоль которого мы теперь следуем, обставлен на балках и рифах баканами-маячками на якорях, где по ночам зажигаются фонари. По обеим сторонам прохода разбросаны живописные группы прелестных маленьких островков, из которых каждый, словно курчавою шапкой, покрыт купами роскошной растительности. Точно букеты и корзинки цветов выдвигаются они из тихих вод к нам навстречу. Между ними есть совсем миниатюрные, не более десяти шагов в поперечнике. И как хороши на них эти густые заросли саговых пальм, латаний и кокосников, перепутанных ротангами и разными павоями!.. Есть там также и другие какие-то деревья, похожие своей листвой на наши европейские породы. Зелень везде чрезвычайно свежа и колоритна. На некоторых островах зеленеют отдельные холмы, в роде курганов, покрытые одною лишь травой (иногда весь островок состоит только из такого холмика), но зато на их подножия словно накинуты венки: так пышно окружены они бордюром из всевозможной тропической заросли, кустарниковой и древесной. Кое-где видны на островах среди зелени скалистые глыбы розового гранита, а на склонах пригорков слева, между густыми рощами — какие-то плантации, где насаждения разбиты правильными рядами.

Вода приняла светло-зеленый цвет, как в Смирнском заливе, и море, похожее теперь скорее на озеро, становится все оживленнее: то и дело попадаются местные лодки с плетеными полосатыми парусами, снующие в разных направлениях между островками. Там и сям на утлых маленьких челночках рыбачат темно-бронзовые малайцы, а на отмелях и банках они и просто бродят в воде по колено, копошатся там за каким-то делом и словно ищут чего-то. Вдали, на самом горизонте, справа виднеются особою группой несколько высоких деревьев, под которыми совсем не заметно почвы, словно они поднимаются прямо из воды. Это опять-таки очень эффектное действие рефракции.

Приостановились на минуту, чтобы принять лоцмана, и идем далее. Розоватые обрывы на островах попадаются все чаще: они состоят из песчаного, выветрившегося гранита. Вот, у самого берега одного из таких островков, при входе в порт, торчит белая игла, вроде обелиска, и на ней доска с четкою черною надписью "Граница порта". Вход очень узок, так что двум морским судам здесь, пожалуй, и не разойтись. Он защищен старою и совершенно ничтожною земляною батареей, на которой нет и орудий. Западная часть порта очень узка и идет как бы каналом между сингапурским берегом с левой и островками с правой стороны, где на холмах и площадках розовых обрывков растут аукарии, заменяющие здесь наши елки. Все эти островки — те же наши финские шхеры, только с тропическою растительностью. На них из-за зелени приветливо выглядывают европейские бенглоу под черепичными и гонтовыми кровлями, с уютными верандами, зелеными жалюзи и холщевыми маркизами. Но тут же вы можете видеть и живые образцы свайных построек. Это Тангонг-роо, целая малайская деревня, в несколько десятков хижин, с сарайчиками, лавками и даже с трактиром и кабачками, выстроенная прямо в воде, на довольно тонких сваях. Строения вытянуты в известном порядке, так что образуют нечто вроде водяных улиц и переулков. Постройка обыкновенно идет таким образом, что во время отлива вбивают в иловый грунт морского дна обожженные и осмоленные снизу бревна, преимущественно пальмовые. Вбивают их правильными рядами, с известными промежутками друг от друга, на протяжении всей площади, какую предполагается занять под будущее строение, и затем для связи надевают на их верхние концы продольные и поперечные перекладины, на которые настилают плотными рядами сперва жерди, а потом доски, и прикрепляют их к перекладинам гвоздями или деревянными шипами. Таким образом, на высоте от трех до пяти аршин над уровнем воды получается досчатая платформа, где уже и строится самая хижина о двух— или четырехскатной, довольно высокой кровле, иногда с наружною галерейкой вроде веранды. Наугольные и средние устои, по которым налаживается каркас хижины, вбиваются в грунт вместе со сваями, вдвое превосходя последние длиной. Стены и кровля обшиваются по каркасу пальмовыми или камышовыми циновками, причем стены обмазываются иногда глиной и штукатурятся снаружи известкой. От дверей хижины всегда спускается к воде приставная лестница, где рядом с нею привязываются к сваям хозяйские челны и легкие лодки, которые на ночь поднимаются на канатах вверх на платформу. Здесь, в самом порту, есть две такие свайные деревни, и в обеих живут рыбаки, грузчики, портовые носильщики, люди, занимающиеся ловлей и продажей раковин, крабов, улиток, и тому подобный народ, перебивающийся из-за куска хлеба или живущий поденною работой собственно при порте.

В половине четвертого часа мы вышли из узкого канала в более просторную часть порта, откуда виден широкий рейд, и к четырем часам дня уже ошвартовались у самой пристани, в расстоянии менее десяти сажен от берега, подойдя к ней вплотную левым бортом. Пристань эта, в виде свайной эстакады, тянется широким помостом на несколько сот шагов перед громадными каменноугольными складами: она так велика, что вдоль ее борта могут грузиться углем несколько больших пароходов сразу.

Сингапурский рейд — один из самых обширных в мире. По южную его сторону, в расстоянии около десяти миль, виднеются покрытые растительностью берега больших островов Баттама и Бинтанга, а позади их, уже в очень значительном отдалении, чуть синеют горные вершины Суматры.

Мы еще только подходили к пристани, как уже были окружены целою флотилией малайских лодок с двухскатными циновочными кровлями и миниатюрных челночков, выдолбленных из цельной колоды красного дерева, по форме совершенно таких же, как в Адене, и в них голые малайчата кричали и плескались водой точно так же, как и там арабчонки, не успели мы ошвартоваться, к правому борту уже пристало несколько широких шаланд с тюками каких-то товаров, которые должен был принять "Пей-Хо" для перевозки в один из попутных ему портов крайнего Востока. Каждою такою шаландой очень умело управляли только двое голых китайцев, которые, стоя на корме, вдвоем гребли с руля одним большим и длинным веслом и делали это столь искусно, что такая, по-видимому, неуклюжая посудина шла у них вперед, лавировала между другими лодками и делала должные повороты достаточно скоро и ловко.

На пристани ожидали "Пей-Хо" несколько европейцев в белых касках и толпа полуголых бронзовых и черных людей разных национальностей в ярких и пестрых лоскутьях вместо одежды. Далее же на берегу стояло несколько извозчичьих карет вроде небольших продолговатых дилижансов со сквозною двойною крышей и с жалюзи вместо стекол.

К нашему адмиралу тут же явились адъютант местного губернатора с приветствием от имени своего начальника, голландский консул, исполняющий в то же время обязанности и русского консула, командиры стоящих на здешнем рейде наших военных судов: капитан-лейтенанты Алексеев ("Африка") и Ломен ("Забияка"), а также капитан-лейтенант Постельников, сопровождающий военно-морские грузы на зафрахтованном нами судне "Малага", и командир 2-го восточно-сибирского стрелкового батальона полковник Флоренский. С. С. Лесовский принял всех очень любезно и, отпустив английского офицера с голландским консулом, пригласил русских остаться на "Пей-Хо", чтоб отобедать с ними вместе.

Хотели мы было тотчас же отправиться в город, но задержала возня с прачками, роль которых здесь исполняют мужчины малайцы и китайцы. У нас на "Пей-Хо" не берутся мыть белье пассажирам, и потому всегда приходится пользоваться для этого остановками в попутных портах, где моют наскоро и прескверно, да вдобавок еще путают ваши вещи с чужими. В ожидании, когда подойдет моя очередь сдать прачке-малайцу свой узел белья, я стоял на палубе и поневоле смотрел на процедуру таскания китайскими кули каменного угля в наши трюмы. У сходней, ведущих с пристани к угольному складу, сидел за маленьким столиком китаец-подрядчик и отмечал у себя в книжке каждую корзину угля, проносимую на коромысле двумя голыми кули. Перед ним стояла плетенка, наполненная медными центами. Каждая пара кулиев, возвращавшаяся с парохода с пустою корзинкой, останавливалась на минуту перед столиком и получала с рук на руки от подрядчика по центу, а затем шла в склад за новою нагрузкой. Все это делалось быстро и ловко, без малейшего замешательства, толкотни и споров. Круговращательное движение кулиев от склада на пароход и с парохода к складу совершалось, как нечто хорошо разученное, с автоматическою точностью, напоминая выплывающих уточек в известной детской игрушке. Но что за отвратительный запах какой-то смеси кокосового масла с касторовым и чеснока с пачули установился в окружающей атмосфере!.. Это характерный запах китайцев, который внесли с собою работающие в поте лица своего кули.

В город отправились мы после обеда, когда уже стемнело. Проехав мимо нескольких деревянных хижин и барачных лавчонок, приютившихся около угольных складов, свернули на шоссе, идущее берегом, мимо свайных построек малайской деревни. Затем шоссе входит в болотистый лес и там идет местами дамбой, обрамленное дренажными канавами. Но как сейчас же сказывается практический гений англичанина, не жалеющий денег ради пользы и комфорта! Мало того, что шоссе это само по себе превосходно, оно еще на всем своем протяжении освещено газовыми фонарями и особенно в том месте, где проходит через пустырь болотистого леса. За лесом пошли сады, плантации, дачи на маленьких холмиках и китайское кладбище со своими подковообразными могилами. Но вот наконец и город. Вы въезжаете прямо в главную улицу, которая длинным проспектом прорезывает весь Сингапур в северо-восточном направлении и носит несколько названий: сначала, до моста на канале, она называется Southbridge, потом Кафедральным проспектом, потом Victoria Queen, а дальнейших названий не знаю. Улица эта, однако, далеко не блещет изяществом своих построек — по крайней мере, в районе Southbridge дома, в большинстве случаев, хотя и каменные, но безо всякого архитектурного стиля: зато в каждом из них, безусловно, сказывается меркантильно-промышленный характер. Здания не высоки и отличаются замечательным однообразием постройки: все они полутораэтажные, то есть над нижним этажом, где под неизменною крытою галерейкой помещаются исключительно лавки и ремесленные заведения, имеется надстройка в половину высоты нижнего этажа, служащая жилым помещением. В этой надстройке непременно есть своя маленькая верандочка, где из-под циновочных штор всегда торчат наружу какие-нибудь подушки, пестрые одеяла и разные принадлежности домашнего обихода и туалета. Есть несколько домов и европейского характера, обыкновенно двухэтажных, но опять-таки не ищите какого-либо стиля в их приземисто-коренастой, основательной архитектуре: они строены без затей и без вкуса, но прочно, солидно, на веки-вечные и глядят, точно английские бульдоги с ожирелым затылком. Все вообще сингапурские постройки крыты черепицей. Выставясь на улицу из-под лавочных навесов, как ленты, качаются на крючках китайские вывески, написанные сверху вниз золотыми и черными литерами на продолговатых красных, желтых, черных и зеленых досках или на листах жести и лакированном картоне. Точно также вывесками служат и бумажные китайские фонари разнообразных форм, горящие перед входами в лавки. Повсюду газовое освещение, а на канале даже своеобразная иллюминация: там, в покрытых циновками лодках, живет целое население туземцев, которое еще нельзя причислить к безусловным беднякам, так как у каждого из них "свой дом", своя собственность, в виде крытой лодки, служащей для целой семьи местом постоянного жительства. На крышах некоторых лодок разведены даже миниатюрные цветники и огородцы. Там обыкновенно на носу или на корме устроен очажок, на котором варится пища, и эти-то костерки, вместе с лодочными фонарями, подвешенными у входа под циновочные кровли, каждый вечер доставляют каналу своеобразную, оживленно движущуюся иллюминацию.

Приехав в город, мы как раз попали на большой общественный праздник в китайском квартале. Этот день желтокожие "сыны неба" посвящают умилостивлению "Злого Духа" и ублажают его всяческими лакомствами, курением и музыкой, лишь бы только он в течение года не делал им каких-нибудь особенно крупных пакостей, без мелких же само собою, как черт, он обойтись не может, но "сыны неба" за это на него уже и не претендуют. Весь китайский квартал был залит огнями разнообразной иллюминации. Тут горели свечи и лампы, плошки и шкалики, лампионы и стеклянные разноцветные шары, бумажные фонарики и люстры из разнокалиберных фонарей и даже целые фонарища, подлинные монстры, с намалеванными на них драконами: китайщина мешалась с европейщиной, включительно до газовых звезд, букетов и вензелей в виде китайских литер. Тут же жгли большие костры из сухого тростника и пальмовых листьев. В некоторых местах, вдоль тротуаров, этот материал для костров лежал целыми грядами на протяжении нескольких десятков шагов, и нередко такие гряды нарочно поджигались, так что казалось, будто горит сплошь целая сторона улицы, и остается только удивляться, как при этом и в самом деле не случилось ни одного пожара.

Кроме иллюминации "Злого Духа", было устроено еще и громадное пиршество. Каждый китаец, как богатый, так и бедный, по мере возможности, непременно заготовил к этому дню какие-нибудь яства, сласти и вино, расположил их покрасивее на блюдах и плетенках, украсил цветами, маленькими флагами и свечами из растительного воска и затем отнес все это в пагоду. Там вокруг храма и вдоль улиц, окружающих его ограду, бонза^[57] уже заранее наставили длинные ряды широких столов, на которых очень красиво разместили в известном порядке все доставленные в пагоду блюда. Над столами висели на проволоках лампы и группы разнообразных цветных фонарей, а равно и на столах горели канделябры и солнечные лампы с шарами. Углы и центр каждого стола были украшены пирамидальными сооружениями из сладких пирожков. Одни из этих сооружений имели форму конуса, другие — цилиндра, третьи — вид громадных широкотелых флаконов с длинным, постепенно сужающимся горлом и расширяющимся, как у музыкальной трубы, устьем, и все эти пирамиды, конусы, цилиндры и флаконы были увиты ленточными гирляндами, усыпаны зеркальными блестками, утыканы треугольными маленькими флагами и тлеющими палочками священного курева, иллюминированы множеством свеч из разноцветного воска. Кроме того, цветочные гирлянды и пестрые флаги различной величины входили в убранство столов, балконов, окон и дверей, как самостоятельное украшение. Между блюдами особенно почетное место занимали жареные поросята и огромные свиные окорока, шкурка которых отличалась ярко-малиновым цветом, что придавало им красивый и особенно вкусный вид. Затем на блюдах красовались превосходно зажаренные цыплята и куры, фазаны, утки, индейки и гуси, а рядом с ними высились груды круглых караваев пшеничного и рисового хлеба, пироги, пышки и великолепные торты, украшенные сахарными узорами и бумажными цветами, совершенно как наши пасхальные бабы и куличи. Наконец, немалым украшением столов служили плоды и фрукты, между которыми ананасы, баобабы, мангустаны, орангпатаны, сахарный тростник, мандарины, громадные апельсины, чуть не с детскую голову, каштаны и бананы играли выдающуюся роль: вообще же из плодов и овощей здесь было соединено все, что производит местная флора. А чего она не производит! Каждое блюдо яств и каждая корзина фруктов или овощей непременно были украшены живыми и искусственными цветами, треугольными маленькими флагами и горящими свечами. В общем, все это очень напоминает наши пасхальные столы у церковных оград в ожидании освящения, только здесь оно является в более массовом виде. Тут же пускали в разных местах ракеты, огненные фонтаны, колеса, бенгальские огни и тысячи шутих и хлопушек. В одном месте показывают китайские тени, кои силуэты вырезаны артистически и вполне натурально; в другом — театр марионеток, совершенно как наши "петрушки"; в третьем — клоуны и жонглеры изумляют толпу зрителей своим проворством рук и акробатическою ловкостью. Все эти представления сопровождаются оглушительной музыкой. Мелодию флейт и гитар не только разобрать, но и расслышать невозможно, так как она заглушается звуками гонгов, там-тамов, трещоток и каких-то больших металлических сковород. Сочетание звуков всех этих инструментов выходит действительно адское, раздирающее человеческий слух, и потому, вероятно, должно нравиться китайскому "Злому Духу".

Толпы китайского люда чинно прохаживались по иллюминированным улицам и вдоль столов, любуясь на их лакомства и украшения, причем отцы и матери нередко таскали на плечах и за спиной маленьких детей. Над толпой гудел веселый праздничный говор, но вела она себя в высшей степени чинно и благопристойно: на веселых лицах сияло радушие и просто детское наслаждение блестящим зрелищем. И замечательно, во всей этой бесчисленной толпе (говорят, будто китайское население Сингапура достигает двухсот тысяч душ) не встретили мы ни одного пьяного. Правда, были подгулявшие, и то не особенно много, но таких, чтобы, как говорится, лыка не вязали — положительно ни одного.

После полуночи должно было начаться угощение, и все эти богатые приношения поступали в пользу бедных, которые отлично скушали их за здоровье "Злого Духа". Конечно, не забыли себя при этом и многочисленные бонзы, служители китайских храмов, но и бедных в Сингапуре немало, так как каждый кули, живущий поденным трудом, имеет полное основание причислить себя к разряду неимущих. К утру все уже было съедено, украшения разобраны любителями "на память", флаги и фонари сняты, столы убраны, и улицы с восходом солнца приняли свой обычный вид.

Во время праздника двери всех китайских жилищ были раскрыты настежь: входи кто хочет. Приемные комнаты освещены: в них наготове расставлены чай, различные сласти, рисовые лепешки, сигары и особого устройства маленькие медные кальяны — для гостей, а может, и для "Злого Духа". Желая взглянуть на внутреннюю обстановку китайского жилища, мы остановились на минуту перед входом одного из них. В комнате никого не было: вероятно, хозяева отправились на праздник. Створки входных дверей шли не до верхнего, а только до половины боковых косяков: они были из красного дерева и великолепно украшены ажурною резьбою, несколько напоминавшее, в общем Царские врата некоторых наших иконостасов. У стены, противоположной входу, находился домашний алтарь, который представлял собою продолговатый узкий столик с несколько завитыми кверху боковыми краями столешницы. Ножки, ящики и полочки внизу были пройдены резьбою с позолотой и покрыты красным и черным лаком. Над столиком висел на стене образ какого-то китайского бога, писанный меловыми красками на большом и широком листе бумаги: сверху и по бокам он был задрапирован вроде балдахина алым сукном с вышитыми на нем шелком и золотом изображениями драконов, птиц, цветов и бабочек. Такая же расшитая пелена лежала на столике, спускаясь с него вершков на шесть. Верхняя часть драпировки была еще украшена какими-то картонажами, в виде продолговатых сердец из золотой бумаги, с блестками, зеркальцами и павлиньими перьями. Все это имеет значение каких-то талисманов. Из-под них висели длинные шелковые кисти с перламутровыми амулетами и свернутые особенным образом полоски бумажек с начертаниями молитв и заклинаний. Оленьи рога, этот общий всему востоку символ могущества и силы, венчали собой верхний край драпировки, из-под которой китайский бог глядел на вас, как из ниши. Перед ним на столике стояла оловянная жертвенная курильница красивой и характерной формы, увенчанная пластическим изображением "корейского льва" (более, впрочем, похожего на собаку-болонку), с дрожащими на спиральных пружинах хвостом и яблоком в лапе, а по бокам этой курильницы — пара оловянных подсвечников в форме какого-то символического знака из китайской азбуки и в них курительные свечи, связанные красивыми пучками, в виде тонких и длинных конусов с украшениями из пурпуровой и золотой бумаги. Кроме этих предметов, на алтаре стояли еще две китайские вазочки с цветами, маленькая медная жаровня, наполненная белым пеплом, и фарфоровая чашка с рисом, в качестве жертвоприношения богу. На боковых стенах висели на катушках длинные свитки красной и белой бумаги. На некоторых из них были изображены золотыми литерами какие-то изречения назидательного и философского характера, а на других — живописные сцены из какого-то романа с пояснительным текстом. Несколько широких стульев с прямыми низкими спинками вдоль тех же боковых стен и квадратный стол посредине комнаты, уставленный угощениями, дополняли обстановку этой парадной приемной. Пол ее был устлан чистыми циновками очень тонкой работы.

Вдоволь наглядевшись на оригинальное убранство этого жилища, мы отправились в лучшую из здешних гостиниц, отель "Европа", чтобы занять себе комнаты на ночь. Рекомендацию этого отеля, писанную по-русски, получили мы еще на пристани от комиссионера, который поднес нам ее на особом листе, за подписью всего общества армейских и сухопутных офицеров с добровольца "Россия". В общей зале, где устроены биллиард, читальня, справочное бюро и обширный буфет прохладительных и горячительных напитков, мы неожиданно нашли большое русское общество: тут были моряки с "Африки" и "Забияки", артиллеристы, инженеры и стрелки с "Малаги", и, к довершению приятной неожиданности, много русских дам, ехавших вместе со своими мужьями-офицерами через Сингапур в Хабаровку и другие места Приморской области. Экая, подумаешь, страна, эта матушка Россия! Чтобы с одного конца ее попасть на другой "скорейшим и удобнейшим путем", надо обогнуть половину вселенной, спуститься к экватору и подняться чуть не до полярного круга. Только изведав на опыте весь этот путь, начинаешь чувствовать, что это за громада –

Владенья Русского Царя.

В которых солнце не заходит.

И ничего, едут не только дамы, но и малых ребят везут с собой.

Проведя около часа на веранде гостиницы в беседе со знакомыми моряками и офицерами с "Малаги", мы отправились своим маленьким обществом бродить по Сингапуру. Был десятый час вечера. Прогулка по тропическим аллеям, при лунном свете и вечерней прохладе, когда с моря веет легкий бриз, — это прелесть что такое! Как красивы показались нам при луне городской собор со своею готическою колокольней на обширной лужайке, белые здания суда и театра, обелиск и монумент с бронзовой фигурой слона, высокий цепной мост на канале и широкий вид на рейд со спящими на нем вдали черными громадами океанских судов… Повернули на Колеманстрит, против Кафедральной площади, и вдруг слышим звуки музыки и видим освещенный парой фонарей вход в садик. Читаем вывеску: "Отель Лорн. Концертный зал". Заходим взглянуть. Что такое? Вход бесплатный. Зала, освещенная несколькими настенными лампами, и в ней разбросано десятка три легких столиков с мраморными досками, вокруг которых, с сигарами в зубах, сидят на буковых стульях за пивом и абсентом с содой группы английских, немецких, голландских и иных "каптейнов", арматоров, компрадоров, коммерсантов, приказчиков и конторщиков и несколько посетителей того общественного шаблона, от встречи с которыми вы никогда и нигде не избавлены, но по которому труднее всего определить действительную национальность и род занятий данного субъекта: черт его знает, не то француз, не то швейцарец, не то грек или итальянец, а не то и жид, и последнее почти всегда оказывается наиболее вероятным, чуть только вы несколько внимательнее в него вглядитесь и уловите в его лице тот особенный, прирожденный "семитический нерв", который иногда очень удачно скрывается его обладателем под космополитическим лоском общеевропейской маски. В конце залы были устроены подмостки "домашней" сцены с размалеванными кулисами и стояло на них сбоку старенькое пианино, а посредине пять пюпитров, на которых пять благородных сынов Израиля "з Броды чи з Радзивилова" с нервными жестикуляциями и кривляниями "наяривали" на "виолях и флютках" что-то жидо-венгерское. Когда же они кончили при жиденьких аплодисментах и китайский кули в белом балахоне убрал после них стулья и пюпитры, то на сцену вышел унылого вида худощавый немец и сел за пианино, а затем выплыла его дебелая пожилых лет супруга, в декольте и со взбитым шиньоном с розами и провизжала, к удивлению нашему, по-русски романс "Зацелуй меня до смерти". После нее вышел мальчик лет двенадцати, наряженный в женское платье со шлейфом, и спел "Стрелочка". Затем встал из-за пианино сам немец и продекламировал какие-то куплеты по-немецки; затем тот же мальчик, но уже переряженный в жидовский лапсердак и ермолку с пейсами, выскочил на сцену со своею маленькою сестренкой и протанцевали они так называемый "еврейский танец", какой не раз, вероятно, случалось видеть и вам на подмостках разных ярмарочных балаганов в России. Очевидно, все это проделывалось ради нас, русских, дабы нам "сделать комплимент" (Бог их знает, почему, но это уже в который раз мы замечаем, что при всей нашей скромности, где бы мы ни появились, в нас сейчас признают русских). Оставалось только поблагодарить их за такую любезность несколькими шиллингами, что мы, конечно, и исполнили. Но откуда вдруг взялись все эти "Стрелочки" и "зацелуй" в Сингапуре? По справке оказалось, что артист унылого вида, в некотором роде наш соотечественник. Он рижский немец, держал где-то в Якобштадте или в Феллине увеселительный кафе-шантан, прогорел и пустился со всею своею семьей в "артистическое путешествие" по белу-свету, пока не очутился наконец в Сингапуре. Дела его, разумеется, идут плохо, концертных заработков едва на перекуску хватает, и чем он будет жить завтра, где очутится послезавтра и когда вернется в Ригу, да и вернется ли, это для него самого пока еще "темна вода на облацех".

Не было еще одиннадцати часов, когда мы вернулись в "Европейскую гостиницу", несколько проголодавшись. Обращаемся в буфет, нельзя ли нам дать какой-нибудь холодной закуски?

— Нельзя.

— Почему так?

— Время уже прошло: у нас дают только до десяти часов вечера, а теперь кухня закрыта.

— Но ведь у вас в буфете остались же какие-нибудь бутерброды, хлеб, сыр, ветчина?

— О, конечно.

— И, стало быть, достать их из буфета не представляет особенного труда.

— Ни малейшего.

— Так достаньте же, пожалуйста.

— Невозможно. Это нарушает принятый порядок.

Что тут поделаешь против такого педантизма! А есть хочется. Подумали мы да и решили: дай, махнем на счастье в "отель Лорн", авось там достанем. И что же? Действительно достали, да еще с каким приятным сюрпризом: оказалось, что хозяин хорошо говорит по-русски. Он привел нас в особую столовую и просил заранее быть не особенно взыскательными относительно ужина, так как гостей он не ждал, а чем богат, тем и рад, к нашим услугам. Подали нам холодную тушеную говядину и десерт из ананасов да две бутылки норвежского пива. Ужин вышел чисто по-семейному, потому что за стол вместе с нами сели сам хозяин, его жена и свояченица. Разговорились. Он поведал нам о себе, что фамилия его Берковиц, что родом с Угорской Руси, славянин, австрийский подданный, жил несколько лет по торговым делам в Подольской губернии и в Одессе, а потому вполне-де понимает, как должно быть досадно русскому человеку не получить из-за глупых здешних порядков ужина, когда ему есть хочется. Часа полтора за столом прошли у нас очень приятно, а когда дошло дело до расплаты, то хозяин объявил, что с нас ничего не следует, что мы его гости и он очень рад, если мог разделить с нами свой семейный стол. Все наши протесты не привели ни к чему, и единственное, на чем он наконец согласился помириться вследствие наших настояний, это чтобы мы заплатили буфету за пиво. Не желая все-таки оставаться в долгу, мы ему заказали обед на завтра к шести часам дня, но с тем, чтобы за этим обедом он со своим семейством был нашим гостем. Берковиц принял приглашение и вызвался приготовить обед по-русски.

— Вам, вероятно, уже надоел-таки французский да английский стол. Хотите, — предложил он, — я вам приготовлю ленивые щи, жареные пирожки с говяжьею начинкой, разварную рыбу и цыплят по-польски?

Русский обед в Сингапуре — чего же лучше и чего еще неожиданнее! Мы, разумеется, изъявили свое согласие и уже заранее, так сказать, мысленно предвкушали предстоящее нам гастрономическое баловство.

Возвратились мы в отель "Европа" около часу ночи и чуть было не нажили себе пренеприятную историю. Отель этот занимает целый обширный квартал и состоит из нескольких отдельных корпусов и домиков, соединенных между собою крытыми галереями и расположенных среди цветников и садиков, что придает всей этой гостинице очень уютный и приятный характер. Общая зала была уже пуста, но за бюро сидел еще при лампе главный конторщик, немец, и сводил дневные счеты. Он сообщил нам, что ключи от своих комнат найдем мы у боя, который находится при нашем корпусе на нижней галерее. Действительно, как раз в указанном месте нашли мы спавшего на плетеном диване слугу, китайца, который после долгого пробуждения поднялся, наконец, на ноги, но лишь для того, чтобы пробормотать какое-то китайское ругательство и снова повалиться на свое место. Новосильский опять принялся его расталкивать, и на этот раз озлившийся "сын неба", вскочив на ноги, накинулся на нас с грубыми ругательствами по-английски. Тщетно пытались объяснить ему, что мы здешние постояльцы, что нами заняты такие-то нумера и что мы требуем от них ключей. В ответ на это он послал нас к черту и объявил, что у него нет никаких ключей и чтобы мы не смели беспокоить его более. Невозможно наглый тон этого человека, видимо, бил на то, чтобы вызвать нас на так называемое "оскорбление действием", и действительно трудно было удержаться от искушения вытянуть его палкой. Мы, однако же, воздержались и отправились с жалобой к конторщику, пригласив его вмешаться в дело. Немец отправился вместе с нами, и только благодаря его личному вмешательству, удалось нам, наконец, проникнуть в наши комнаты.

— Этот негодяй, конечно, завтра же будет прогнан, — объявил нам конторщик, извиняясь. — Но что прикажете делать! Такова уже почти вся прислуга в здешних отелях, и это прямой результат отношения к своему делу здешних английских судей.

Мы непритворно выразили недоумение, причем же тут могут быть судьи. Но оказалось, что очень и очень "причем". Дело в том, как объяснил нам конторщик, что у этих судей есть два мерила справедливости: одно для англичан и другое для иностранцев. Случись подобная история с англичанином, судья непременно приговорил бы боя-китайца к тюрьме и оправдал бы англичанина даже и в том случае, если бы последний избил его: бой, во всяком случае, был бы виноват и наказан, знай-де, каково надерзить англичанину! Но совсем иной оборот получает история, когда на месте англичанина является иностранец. Для примера конторщик рассказал нам недавний случай с одним проезжим французом, следовавшим на одном из пароходов "Messageries Maritimes" в Сайгон по какому-то срочному делу. Точно так же, как и мы, остановился он на одни сутки в этом же отеле и точно так же, как и нам, коридорный слуга-китаец наделал ему по какому-то поводу грубостей. Тот не воздержался и в запальчивости вытянул его хлыстом по лицу два раза. Бой с воплями и плачем, царапая себе до крови лицо, тотчас же бросился к полисмену составлять протокол, причем два-три другие боя, такие же китайцы, явились свидетелями, и протокол немедленно был передан судье для разбирательства. Судья в тот же час обязал француза через полицию подпиской о невыезде и проморил его в ожидании разбора дела целую неделю, а при раэборе порешил тем, что присудил француза за личное оскорбление уплатить бою пять фунтов да за нарушение тишины в общественном месте к аресту на одни сутки. И, таким образом, бедный француз, потеряв свое место на пароходе, должен был взять новый билет до Сайгона и заплатить штраф китайцу, проживаться целую неделю в гостинице, опоздать к месту своего назначения и наконец перенести обиду тюремного ареста. Вся эта история, кроме потери времени и прочего, стоила ему более тысячи франков. Знай-де, что значит оскорбить английского подданного! Таким-то дешевым способом английские судьи приобретают себе популярность между туземцами и китайцами и в то же время практически учат их разнице, что значит иметь дело с англичанином и что с иностранцем. Поэтому ни один китаец никогда не осмелится оскорбить самого паскудного англичанина и охотно лезет на оскорбление иностранца, с целью быть побитым и получает за то весьма выгодное вознаграждение. Все эти бои отлично знают эту штуку — и вот вам причина, почему просто нет сладу со здешнею отельною прислугой. Бой во всяком случае не в накладе: прогонят его сегодня с места из этой гостиницы, он как говорящий по-английски сегодня же будет принят на такое же место в другую и, конечно, при первом удобном случае, постарается такою же проделкой заработать себе выгодный штраф с иностранца.

Вот вам и хваленое английское правосудие! Но нельзя не заметить, что в этом сказывается у судей своя система, в силу которой они явно стараются оттенить в глазах туземца резкое различие между значением англичанина и всего остального человечества.

Комнаты наши мы нашли весьма просторными. Окна были без стекол, полы устланы циновками, под кроватью мустикер, перед дверью экран, а на стенах и потолке ящерицы, словом, все как и быть должно в "порядочной" гостинице на крайнем Востоке.

9-го августа.

Нас будят в шесть часов утра. Опять эта ужасная бурда с молоком вместо чая! И как это могут англичане пить такую мерзость да еще похваливать ее!.. Приступаем к утреннему туалету — опять беда: полное отсутствие приспособлений к одиночному умыванию. Вместо умывального шкафчика с педалью поставлена на полу просто плошка с кувшином и справляйтесь с ней, как знаете. Вот и хваленый английский комфорт, да еще в лучшей гостинице! Впрочем, мы кое-как справились с этим затруднением при взаимной помощи друг другу. Едем в порт, на "Пей-Хо" узнать, нет ли каких распоряжений на сегодня. Прекрасная погода, не жарко, улицы уже политы и лавки открыты. Торговая и ремесленная деятельность спешат пользоваться часами, пока еще нет томительного зноя. Лавки с овощами и со свежею, сушеною и вяленою рыбой уже осаждаются хозяйками и рабочим людом. Китайцы, сидя на корточках на улице в тени, наскоро закусывают рисом, рыбой и кореньями; китайские цирюльники тоже на воздухе являют свое искусство над роскошными длинными косами "сынов неба", моют их, расчесывают и заплетают жгутом. Это был час морского отлива, и жилые лодки в каналах представляли теперь зрелище жалкой беспомощности: многие из них лежали, покосившись набок на обнаженном илистом и зловонном дне в ожидании прибыли воды, причем, разумеется, и цветники с огородцами на их циновочных кровлях приняли неестественное наклонное положение. Движение на улицах становится все больше и больше. Вот катит на паре пони желтый омнибус с совершенно голым желтокожим возницей на козлах; вот тащат каких-то больших рыб и тяжелые гроздья бананов; проскрипела арба, наполненная грудой ананасов; вот несут кому-то новый гроб, китайский, выдолбленный из целой колоды красного дерева и отлично отполированный; тащат на коромыслах какое-то черное дрожащее желе в больших полусферических чашках; двое кули очень бережно несут откормленную донельзя черную китайскую свинью с глупым рылом и отвислыми ушами, как у лягавой собаки, и как еще несут! На оглоблях, в особой клетке, сплетенной из бамбукового дранья, где и тень над нею нарочно устроена из свежих банановых листьев, и вынесли они ее, как бы вы думали, зачем? На прогулку, подышать свежим воздухом. Вы недоверчиво улыбаетесь? А между тем, это в самом деле правда. Здесь за китайскими свиньями ухаживают гораздо больше, чем за людьми, и житье им, надо думать, куда привольнее, чем многим и многим тысячам этих самых кули. Свинья, вынесенная на утреннюю прогулку, без сомнения, принадлежит какому-нибудь богатому китайскому коммерсанту, и так как китайцы более всего любят свиное мясо и окорока, то богатые люди для своего стола нарочно откармливают лучших отборных свиней, доставляя им всяческий комфорт до того рокового часа, когда нож повара прикончит счастливое существование выхоленного животного. Но и в этом существовании не без терний. Для того, чтобы свинья наедала себе как можно более жиру, ее совсем лишают движения, оплетая всю бамбуковою клеткой и оставляя свободным одно только рыло: но зато уже не только кормят и поят доотвала, и не только на прогулку выносят, а еще и моют, и чешут, и даже нанимают мальчонка, чтобы веял на нее веером, когда она начинает выказывать признаки истомы от духоты и жары.

Вот строят кирпичный дом: постройка доведена уже до второго этажа, и как своеобразно прост китайский способ доставки кирпичей на второй этаж. Один рабочий внизу кидает по кирпичику вверх, а другой, стоя на краю стены, живо ловит его руками и передает третьему, который уже складывает кирпичи в известный порядок — вот и все, вместо того, чтоб обременять себя доставкой на собственной спине по лестнице. И какая замечательная сноровка: заинтересовавшись этой эквилибристическою штукой, мы приостановились здесь на минуту, в течение которой было переброшено таким образом кирпичей пятьдесят по крайней мере и ни один из них не пролетел мимо рук верхнего человека. Работа эта идет не только ловко, но чрезвычайно быстро, так что третий человек только успевает подхватывать!

На улице Southbridge находятся рядом две буддистские пагоды, огражденные высокими каменными заборами. Над входом одной из них высятся две стройные четырехугольные тонкие башни в тринадцать низеньких этажей, с парой маленьких, вроде голубиных, окон в каждом этаже по каждому фасу и с ажурною каменною решеткой над крытыми воротами. Обе башни увенчаны грушевидными куполками с продольными бороздками. Следующая пагода тоже стоит внутри двора, отделенного от улицы каменным забором, на гребне которого развешаны на равных дистанциях изваяния нескольких лежащих коров с поднятыми головами. Над главными воротами этого храма высится широкая плоская башня в три этажа с разными изваяниями и колоннами в индийском стиле. Кровля ее увенчана продольным гребнем в виде пяти широких копий, заключенных между парой гигантских коровьих рогов. Мы зашли во двор этой последней пагоды, которая представляла собою довольно широкое одноэтажное здание, окруженное со всех сторон крытою галереей и разделенное внутри поперечными баллюстрадами и колоннами на три части. На фронтоне, украшающем главный вход пагоды, находятся различные каменные изваяния, между коими центральная фигура в особенности остановила на себе наше внимание. Она представляет женщину, как бы исходящую из цветочной чашечки лотоса: ног ее не видать, фигура обрезана по нижний край чресел и облечена в ризы, руки ее приподняты до высоты лица и длани вытянуты ладонями наружу, на голову накинут покров. Из лона этой женщины исходит восседающий на лотосе младенец с руками, простертыми для благословения всего мира. Очень любопытно было бы взглянуть на внутреннее устройство и украшения пагоды, но, к сожалению, бонза, встретивший нас во дворе и очень свободно изъяснявшийся по-английски, объявил, что вход туда недоступен, а взамен того предложил отворить нам часовню, находящуюся на том же дворе, где мы свободно можем созерцать изваяния некоторых буддийстких "духов" и "святых подвижников". Но это были грубо вырезанные из обрубков дерева и вдобавок пребезобразные фигуры, щедро размалеванные синькой, охрой, киноварью и ярью, тронутые кое-где сусальною позолотой. Если они имеют интерес древности, то и тот в значительной мере нарушен новейшею подмалевкой. Кроме того, стояли эти истуканы как попало, безо всякой подходящей обстановки, которая хоть сколько-нибудь напоминала бы об их религиозном значении и о религиозном чувстве их хранителей. Эта часовня скорее похожа на кладовую для всякого храмового хлама, да, вероятно, таково и назначение ее в действительности. Пока мы смотрели на идолов, бонза вынес из храма сковороду, наполненную очень чистым белым пеплом, в котором лежали какие-то розовые цветы, и приветливо вручил каждому из нас по одному цветочку: "от Будды". Взамен этого мы ему вручили два шиллинга "на Будду". Он остался очень доволен и с низкими поклонами проводил нас до улицы.

Кирпичные тротуары со сточными канавками с краю доходят до самого конца города, а шоссе продолжается и далее, ветвясь в разные стороны между плантациями и бенглоу по всему острову, и пролегает местами вроде плотины вдоль канав и болотистых запруд. На вид оно все, и земля, и щебенка железисто-красноватого цвета и всегда полито в меру, так что в громадном городе и его окрестностях на самых отдаленных улицах нет ни малейшей пыли, ни грязи. Вот подъезжаем к Тангонг-роо, и здесь случайно обратил я внимание на малайский кофейный дом на сваях, где на платформе в ящиках, наполненных землей, разведен цветник, в котором среди тропических цветов кивают оранжево-красными головками и наши северные "бархатцы" да "ноготки", невольно напомнившие мне родину…

Только что прибыли мы на наш пароход, как следом за нами посетил его Сиамский регент^[58] с тремя своими женами. Сам он был одет в синюю суконную куртку поверх пестрой шерстяной юбки, а на женах красовались китайские парчовые курмы (род косоворотых длинных кофт с широкими рукавами) поверх широких штанов из синего, пунцового и желтого атласа. Две из этих жен были совсем уже старухи, хотя сказывают, что одной из них только тридцать, а другой двадцать семь лет от роду; зато третья глядела совсем девочкой лет четырнадцати, но как старые, так и молодая вовсе не отличались красотой. Сопровождали их какой-то очень толстый сиамский rentier^[59] со своею, еще более толстой супругой, приехавшие в прекрасной европейской коляске. Они приехали просто из любопытства и просили капитана показать им все устройство нашего судна. Тот, конечно, с удовольствием исполнил эту просьбу и поручил комиссару быть их путеводителем.

Узнали мы, что наш адмирал с супругой приглашен сегодня на обед к сингапурскому губернатору и что никаких особых распоряжений на нынешний день не имеется, а потому после завтрака тотчас возвратились в город.

На прекрасной площади Raffals-square, посреди коей разбит прелестный садик с фонтаном, обнесенный красивою чугунною решеткой на гранитном цоколе, находятся лучшие каменные дома Сингапура о двух и даже трех этажах, построенные очень солидно в колониальном стиле, с аркадами, балконами и верандами. Здесь же помещаются и лучшие европейские магазины, где чего хочешь, того и просишь, от корабельных канатов и копытной мази до брюссельских кружев и детских сосок включительно. В один из таких магазинов под фирмой "Братья Катц", завел нас М. А. Поджио, и по старому знакомству попросил хозяина снабдить нас хорошим малайским драгоманом, достаточно знающим по-английски, который мог бы быть путеводителем по городу. Мистер Катц охотно исполнил эту просьбу и дал нам смышленого малого из своих туземных артельщиков, с которым, не теряя времени, отправились мы в экипаже куда-то на край света, в отдаленный малайский квартал покупать малайское оружие. Но сначала завернули в улицу Кампомглан посмотреть на мусульманскую мечеть. Это здание, стоящее среди открытого двора за сквозною оградой, представляет весьма странное сочетание в одном целом архитектурных стилей, не имеющих между собою ничего общего. Оно совершенно квадратное и, по обыкновению, обнесено со всех сторон крытою галереей, на каменных устоях с романскими пилястрами. У этой галерее с каждого фаса приделано по одному греческому портику, которые покоятся на колоннах дорического ордена. Фронтоны портиков испещрены красивою вязью арабских текстов, а трехъярусная чешуйчатая крыша, с курносыми наугольниками и рядами шаровидных зубцов на боковых продольных гранях, являет в себе характер чисто китайский. Белокаменный минарет стоит отдельно в виде шестигранной трехъярусной башни, охваченной по двум нижним ярусам легкою баллюстрадой и увенчанной остроконечною крышей вроде китайской шляпы, которая сидит на нескольких деревянных подпорках, образуя под собою сквозную беседку, откуда муэдзин в урочные часы призывает правоверных к молитве. Извольте разобраться в этом смешении элементов романского и греческого с арабским и китайским! Но английский строитель, "создавший" проект этой мечети, почему-то находит, что оно так и нужно и что ему удалось остроумно сочетать несочетаемое. Впрочем, англичане в своих колониальных постройках (по крайней мере, в тех, какие мы видели до сих пор) вообще не отличаются особенным изяществом вкуса и выдержкой какого-либо стиля, если не считать за таковой то, что у них называется "колониальным стилем".

На длинном пути в малайский конец города показали нам только одну "достопримечательность", нынешнюю обитель сингапурского раджи, которой название "дворца" англичане дали, вероятно, в насмешку. Снаружи это очень невзрачный, даже бедный домик с деревянным забором и кое-какими надворными хозяйственными постройками. Других "достопримечательностей" не оказалось, и мы, наконец, благополучно прибыли в малайскую часть, где драгоман остановил нашего извозчика перед оружейными мастерскими.

Малайские мастера производят только холодное оружие, преимущественно кинжалы, а затем мечи и копья. Железо они сваривают слойками из особо приготовленной проволоки и, закалив клинок, по большей части не подвергают его шлифовке, а оставляют в своем первоначальном виде, при слоисто пещеристой поверхности. Делается это будто бы для того, что если такой шершаво-бугристый клинок напоить ядом, то яд остается в его скважинах и пещерках навсегда, тогда как со шлифованной поверхности свести его легко. Оружие малайцев вообще, а кинжалы в особенности, отличаются оригинальностью своих форм. Наиболее употребительная из них есть форма змееобразно извилистого клинка, какой иногда в виде пламенного меча можно видеть на некоторых религиозных изображениях; другая же, рыбообразная, представляет обоюдо-изогнутые лезвия, таким образом, что в первой половине клинка, начиная от широкого основания (хвост), они в виде выгнутых дуг плавно и постепенно суживаются к середине, а затем в виде дуг выпуклых (рыбьи бока) столь же плавно и постепенно расширяются до второй его половины и оттуда спускаются к концу острия как бы к носу. Ручки кинжалов из дерева и кости вообще неудобны тем, что они неестественно изогнуты и коротки, так что могут вполне прийтись по руке разве мальчику, но отнюдь не взрослому человеку. Бывают, впрочем, еще ручки медные (исключительно у кинжалов), которые представляют собою глубокую дугу с внутреннею перемычкой: эта последняя, собственно, и служит ручкой, а назначение самой дуги предохранять кисть руки. Ножны малайцами употребляются не только для мечей и кинжалов, но надеваются в виде деревянного чехла и на копья. Они делаются обыкновенно из камфарного дерева с расширенными чушками для нижней части эфеса, на вид довольно красивы, всегда отлично отполированы и нередко украшаются роговыми или костяными гайками, перехватками и наконечниками.

Едва мы вошли в мастерскую, по обыкновению вполне открытую с улицы, как туда тотчас же набежала толпа ротозеев и зевак, которые сразу стали вмешиваться в торг и давать свои советы, одни нам, другие хозяину-мастеру, так что сейчас же из них образовались как бы две партии: одна за нас, другая против; одна хвалит, другая хаит оружие и зовет нас в другие мастерские; одна убеждает хозяина уступить, другая уговаривает не спускать ни копейки и ругает его даже за то, что дешево-де запросил, цену товару сбиваешь. Начинается спор, гвалт, руготня между собою, чуть не драка и во всяком случае большая помеха торгу. Хозяин совсем уже было продал нам два копья и два кинжала, но затем вдруг отказывается от денег, берет все веши назад и, извиняясь, объявляет, что он раздумал, что это слишком дешево, так дешево, что ему даже совестно перед добрыми людьми, которые за это над ним смеются и простаком называют. Оставалось только плюнуть и уйти. Но когда он увидел, что мы не шутя ушли из его мастерской и готовы уехать, то сию же минуту бросился вслед за нами и уступил, ругая все тех же "добрых людей", которые-де только путают, сами не зная зачем и сбивают с толку честного человека. Очевидно, все это не более как очень наивные торгашеские хитрости и уловки, но они способны раздосадовать непривычного человека и во всяком случае совершенно бесполезно заставляют вас тратить свое время на лишние разговоры.

На обратном пути для утоления жажды заехали в одну из овощных лавок и спросили себе кокосового молока. Нам дали на выбор несколько молодых зеленых орехов и, проткнув в одном из них глазок, нацедили из него полный стакан совершенно прозрачной и холодной воды, на вкус напоминающей несколько коровье молоко с легким, но не противным специфическим привкусом кокоса. Питье это чрезвычайно освежает и надолго утоляет жажду.

Проехали в индийские торговые ряды, где приютилось также большинство табачных и меняльных лавок. В табачных на первом плане фигурируют малайские черутты, а также и местные маленькие сигары, затем тут же найдете вы разные сорта, так называемых турецких и японских табаков (последние в великолепной тончайшей крошке) и русские папиросы Лаферма, специально направляемые в Индию под особенною бандеролью, на штемпеле которой изображен слон. Здесь же продается и тертый нюхательный табак, употребляемый, впрочем, многими туземцами не для нюханья, а для закладки под язык или за щеку. В индийских лавках повсюду смесь товаров европейских с туземными, но манчестерские ситцы и вообще английские ткани преобладают над индийскими, которые, по словам здешних купцов, с каждым годом приходят все в больший и больший упадок, не выдерживая, как ручная работа, машинной английской конкуренции, и уже не далеко время, когда все эти туземные кисеи, гренадины, парчи и кашемиры отойдут в область преданий. В одной из таких лавок, где, между прочим, были выставлены разные токарные, резные и инкрустированные вещицы, я спросил продолговатую шкатулку для женских перчаток. Отвечают, что таких нет, все вышли, а вот не угодно ли туалетные шкатулки из черного и сандального дерева. Нечего делать, пришлось купить туалетную, которая все равно предназначалась мною для подарка на далекой родине, и это действительно была великолепная вещица, вся в мельчайших инкрустациях, звездочками и точками, обложенная бордюрами из слоновой кости. Но лишь только мне ее завернули, как продавец вдруг вытащил из-за прилавка более дюжины именно таких перчаточных шкатулок, какие я спрашивал.

— Как же вы сказали, что у вас нет таких!?

— Это было маленькое недоразумение, — ответил продавец с извиняющеюся, но лукавой улыбкой. — Но не все ли равно? Так как вы купили уже туалетную, то что вам стоит докупить и перчаточную! Тем более, что это так хорошо и так дешево.

Это, видимо, была опять-таки торгашеская уловка, чтобы заставить вас купить побольше, и расчет купца на сей раз вполне оправдался: по слабосердечию к изящным вещам, я соблазнился и купил еще одну шкатулку.

Искали мы индийскую медно-чеканную посуду с инкрустациями и резьбой, но нигде не нашли, зато купили очень тонкие китайские циновки, как нельзя более удобные в качестве постельной подстилки, именно в тропических странах, где нагретые в течение знойного дня матрацы не остывают и к ночи, а эти циновки так мягки, нежны и так хорошо прохлаждают истомленное жарой тело.

Весь Сингапур, это в сущности громаднейший базар, за исключением загородных европейских бенглоу, здесь нет ни одного дома, где нижний этаж не был бы сплошь занят лавками. Но, кроме немногих европейских и индийских купцов, вся торговля находится в руках пришлых китайцев. Малайцы почти совсем не занимаются ею: они земледельцы, рыбаки, чернорабочие и ремесленники, но и во всех этих отраслях труда китайские кули с каждым годом все более являются для них опасными конкурентами. Я уже говорил, что китайцев здесь около 200.000 душ, а оседлых европейцев, не считая войск, всего 500 человек!.. Тем не менее, вы видите тут и прекрасное шоссе, и газовое освещение, цепные мосты, широкие каналы, роскошные здания собора, гимназии, суда, театра, клуба, словом, полное благоустройство на европейскую ногу. Но не думайте, чтоб английскому карману стоило оно хоть одну копейку: все это устроено на податные средства местного населения. Каким прессом эти средства выжимаются, про то не спрашивайте, но факт налицо: ради собственного комфорта англичане умеют широко применить их к делу.

Возвращаясь с базара, заехали мы взглянуть на внутренность кафедрального собора, но нашли в нем только одну особенность, а именно панку, которая во время богослужения действует над рядами скамеек для поставления молящимся освежительной прохлады. Во всем своем внутреннем строе и в архитектурных украшениях храм этот представляет самое ординарное здание в англоготическом стиле. Ни по части резьбы, ни по части изваяний, ни в живописи, ни в цветных окнах, словом, ни в чем не дает он ничего такого, на чем особенно стоило бы остановить внимание: все это, пожалуй, хорошо, но хорошо каким-то самым бесцветным, заурядно шаблонным образом, как будто на все на это наложена печать самодовольно солидной посредственности: много комфорту, но ни капли вдохновения.

На лужайке перед собором, на самом солнцепеке устроена игра в теннис, на которую любители выходят в особых костюмах: телесного цвета фуфайки, белые панталоны и пунцовый шелковый пояс в виде шарфа, сплетенного мелкою сеткой, с длинными кистями. Для солдат же местного гарнизона игра эта является чем-то вроде обязательного занятия, так как выводят их на нее командами, в касках, и ведется она под надзором офицеров. В то время как одни из солдат играют, товарищи их, отпущенные после занятий в город, прогуливаются тут же по аллее, в легких шотландских шапочках, с сигарами в зубах и с тросточкой в руке. Одеты они очень чисто, даже щеголевато: при встрече с офицерами отдают им честь не без приятной грации, скорее как бы по знакомству, чем по долгу службы. По-видимому, они очень заняты собой, своим щегольским костюмом, вообще своею "партикулярностью", как говорят наши писари, и по манерам стараются держать себя вполне джентльменами, но при всем этом в них не достает чего-то военного — "косточки военной" нет, "жилки" военной не хватает. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но по крайней мере таково было при взгляде на них мое первое впечатление, которое не изменилось и впоследствии.

Приезжаем в Лорн-отель, где неожиданно застаем нескольких пассажиров с "Нижнего Новгорода", возвращающихся из Приморской области и Уссурийского края в Россию. Познакомились, разумеется.

— Что нового? — спрашиваем.

— Да ничего, — отвечают. — Все благополучно. Это у вас надо спрашивать про новости-то. — Вы, так сказать, у источника.

— Да мы пока ничего еще не знаем.

— Ну, а мы и того менее.

— Однако, что же китайцы? На границе-то как?

— Да никак, по-старому. Перемены никакой не заметно.

— К войне готовятся?

— Кто это? Китайцы-то?.. Зачем? — Никакой войны не будет, вот посмотрите — все обойдется и так! Ни им, ни нам воевать там пока не сподручно, да и расчета нет. Или разве от скуки в Петербурге сочинят войну?

Так вот каково убеждение людей, едущих "с места". Они даже не верят в возможность войны между Россией и Китаем. "Все, мол, и так обойдется благополучно". Такая спокойная уверенность несколько разочаровала и охладила наши ожидания… Но что же, в результате все-таки окажется (по крайней мере для меня) очень интересная поездка в страны крайнего Востока.

В половине пятого часа пополудни, когда жара уже несколько спала, нам привели заранее заказанное ландо, чтоб ехать в Ботанический сад, куда в обыкновенных извозчичьих экипажах днем почему-то не пускают, а вечером можно. Так, по крайней мере, нам объявили нынче утром в Европейской гостинице, кстати предложив поэтому к нашим услугам свое ландо.

Дорога туда идет все время загородными садами, среди коих виднеются европейские бенглоу, китайские фанзы и маленькие хижины, выбегающие иногда и на самое шоссе, которое и в этом участке все также прекрасно содержится, всегда в меру полито и по вечерам освещается газовыми фонарями. Каменные мостики на нем, возведенные над дренажными трубами, отличаются весьма солидною постройкой, боковые канавы наполнены чистою прозрачною водой и, сообщаясь со множеством побочных арыков и с особыми цистернами (которые замечаете вы тут же, несколько в стороне), входят в состав целой оросительной сети, распространяющейся по всем прилежащим садам и плантациям. Вправо, из-за зелени, виднеется на небольшой возвышенности обширный губернаторский дом с колоннами, бельведерами, широкими балконами, террасами и с многочисленными службами — целый дворец, необходимый "для внушительности" и поддержания английского "престижа" среди туземцев, на гроши которых он и выстроен. Живою изгородью садов служит здесь преимущественно грациозно-легкая, перистая мимоза, не терпящая никакого прикосновения даже дождя и ветра. Из-за кустов ее поднимаются ввысь тысячи всевозможных пальм, корнепусков и других тропических гигантов. В особенности хороши папоротники и веерные пальмы. Ветви последних образуют не шапку или метелку, как все другие виды пальм, а плоский, вертикально поставленный на верхушке ствола полудиск, походящий на распущенный обыкновенный веер. Нередко из-за изгородей свешиваются к дороге ветви разных фруктовых деревьев, обремененные зрелыми и поспевающими плодами. Так, вы видите тут орангпотаны, апельсины и мандарины, манту в виде громадных желтых слив, плоды благовонного пандана, похожие на сосновые шишки, весом от четырех до восьми фунтов и напоминающие вкусом наши лесные орехи, смоковницы, баобабы, мангустаны… О бананах, кокосах и ареках уже не говорю, их тут массы. Но вот прекрасное дерево — это саговая пальма, кроны которой еще роскошнее, чем у кокосовой, и ствол очень массивен. Из сердцевины ее добывается саго, и в Сингапуре, говорят, более тридцати заводов заняты обработкой этого продукта. Вот перечные плантации, где растение это, напоминающее по виду обыкновенный плющ, подобно нашему хмелю, вокруг тычин, насаженных правильными рядами на грядках, вперемежку с бананами, которые нарочно разводят на перечных плантациях для доставления перечному вьюнку тени и влаги. Мускатные, гвоздичные, коричные и ванильные деревья также наполняот здешние сады вместе с гигантскими павловиями, аруакариями, эбенами, сандальным деревом и гуттатубанами. Но всей этой роскоши растительного царства и не перечислишь!..

Путь к Ботаническому саду неблизок, и пока его проедешь, успеешь вдосталь налюбоваться на тропическую фауну. Но, увы, вместо чистого воздуха вы все время вынуждены дышать противною гарью, распространяемую кизяком, который нарочно жгут в садах ради избавления от комаров и москитов. Здесь такое множество этих несносных воздушных кусак всевозможных родов и видов, что без кизяковой гари от них под вечер и житья бы не было. Поэтому из двух зол приходится выбирать меньшее и чуть не задыхаться от едкого дыма, который иногда, как туман, стелется пеленой по низинам садов, под деревьями.

О самом Ботаническом саде приходится сказать немногое. Он очень обширен и славится тем, что соединяет в себе решительно всех представителей растительности тропической Азии и островов Ост-Индского и Японского архипелагов. Впрочем, как исключение или, скорее, как редкость встречаются в нем и несколько деревьев более умеренных и даже северных широт, как ель, кедр, лиственница и другие, за которыми здесь в особенности ухаживают — все равно как у нас за экзотическими растениями. Была, говорят, одно время и наша береза, да не выдержала климата, зачахла. Сад разбит в английском вкусе, как парк, соединяя в себе обширные газоны с клумбами цветов и бордюрных растений и широкие луговины с отдельными купами различных кустарников и древесных рощ, перерезанные извилистыми дорожками и тенистыми аллеями для катанья верхом и в экипажах. Здесь эту прихотливо-роскошную тропическую флору английские ученые садоводы заставили сбросить с себя всю необузданность ее дикого роста и свободного развития, составляющих ее главную прелесть и художественную красоту в индийских лесах и джунглях, и педантически подчинили ее известному "режиму", кое-что подстригли, кое-где подчистили, там подрубили, тут пообкарнали и вообще заставили дикарку познакомиться с английскою, несколько щепетильною чистотой и налощенною опрятностью. Но и в этом виде, поставленная как бы "под ранжир", классифицированная по семействам, родам и видам и изображающая собою декорацию парка в английском вкусе, эта флора все же прелестна. Зато ботаник, который захотел бы во всей подробности изучить растительность южной и островной Азии, найдет здесь сразу все, что ему нужно, и в этом, конечно, несомненная заслуга учредителей сада перед наукой. В саду находится и птичник с несколькими экземплярами редких и нарядных пернатых; но вообще для местной орнитологии в нем могло бы быть собрано гораздо больше интересных и разнообразных особей. Теперь же многие отделения птичника совсем пусты.

Гуляющей публики в саду было немного, и то более из проезжих иностранных гостей, в числе коих находилось и несколько русских дам с "Малаги" и "Нижнего Новгорода", а также и сиамский резидент со своими женами и свитой. Что же до местных жителей-европейцев, то в эту пору дня они почти совсем тут не гуляют; мы, по крайней мере, встретили только одно тильбюри с каким-то проглотившим аршин трехполенным джентльменом, который катал своего чернокожего, обезьяноподобного карлика-грума, да одно ландо, в недрах коего вмещалось целое английское семейство с представителями и представительницами трех, если не четырех поколений. Зато из туземной публики здесь прокатилось мимо нас несколько крупных китайских торговцев, видимо, щеголявших своими великолепными фаэтонами и колясками. Европейская публика собирается сюда гораздо позднее, уже после обеда, в девятом часу вечера, подышать вечернею прохладой при звуках военного оркестра. К этому времени и мы намерены возвратиться сюда, а пока спешим в Лорн-отель, где ожидают нас русские щи и прочие прелести отечественной кухни.

Пока до обеда расположились мы в Лорне на веранде, выходящей в уличный палисадник, и здесь я впервые познакомился с типом мелкого торгаша-китайца, который всю свою лавочку носит на ручном лотке да в заплечном коробе. Но чего-чего только нет у него в этой лавочке! Мне он совершенно напомнил тех юрких жидков-коробейников нашего западного края без знакомства с которыми не обойдется ни один проезжий, остановившийся на почтовой станции или в "эаездном доме". Разница только та, что китайцы этого сорта не так назойливы, как жидки, и держат себя солиднее, с большим достоинством. Из числа всякой всячины, выложенной перед нами китайцем на выбор, более всего обратила на себя внимание преоригинальная парюра, состоявшая из броши, серег и браслета. Первые три вещицы были сделаны из когтей, а последняя из целого ряда зубов тигра в золотой оправе тончайшей филигранной работы с легким эмалевым узором. Тут же были брелоки и медальоны тоже из тигровых когтей и еще одно кольцо из зубов акулы, которые, надо отдать им справедливость, по своей форме и по изумительно нежной белой эмали, не только красивы, но даже, можно сказать, изящны и, будучи соединены в одну общую цепь легкими золотыми звеньями, действительно составляют весьма недурное украшение. Но что за своеобразная, чисто китайская фантазия — употребить такие предметы для женских уборов! Впрочем, по объяснению торговца, они все имеют значение как талисманы, предохраняющие от опасных встреч с дурными людьми и хищными животными и придающие носящим их лицам лишнюю дозу храбрости.

Наконец раздались в палисаднике зычные удары в гонг, служащие в здешних гостиницах обычным призывом постояльцев и абонентов за table d'hote (к столу), и мы отправились по-вчерашнему в особую стоповую вместе с хозяевами Лорн-отеля. Ленивые щи и пироги с ливерною начинкой, и цыплята, и все прочее вышло просто на славу, точно мы и в самом деле благодушествовали за столом не в Сингапуре, а где-нибудь у себя на родине.

После обеда отправились мы в Сино-Малайский театр, где дает смешанные представления труппа, состоящая из китайских и малайских артистов. За вход с нас взяли по доллару — нельзя сказать, чтобы особенно дешево, но это во внимание к тому, что мы "европейские туристы", а туземная публика платит за место всего лишь по несколько центов. Театр находится внутри какого-то двора, куда надо пробираться узкими закоулочными проходами, по миновании коих вы прямо наталкиваетесь на китайский буфет с прохладительными и горячительными напитками фруктами, сластями, жареными пирожками и совершенно европейскими "бутербродами" с ветчиной. Самый театр представляет собою открытый сарай, без боковых стен, одна половина которого занята сценой, а другая местами для зрителей. Сцена устроена весьма своеобразно, с боковыми крыльями, в виде подковы, обращенной выемкой к публике. Кулис и боковых декораций не полагается, а в случае надобности, перед заднею стеной ставится небольшой экран, на котором намалевано, что требуется по ходу пьесы: дом, сад, лес, море, небо с облаками, геена огненная и тому подобное. Это и служит декорацией, по которой зрители знают, где происходит действие. На обеих концах задней стены находится по одной занавешенной двери, которые ведут в уборные. В эти двери обыкновенно входят и выходят во время представления действующие лица. Сцена и зрительная зала освещаются подвешенными к потолку и на столбах лампами без стеклянных колпаков, где горит кокосовое масло. Музыканты в числе пяти-шести человек помещаются вдоль задней стены, на сцене же, и в случае надобности, принимают со своими инструментами непосредственное участие в самом ходе пьесы, как актеры. Зрительная зала разделяется на три отделения: первое помещается на возвышенной эстраде, находящейся против сцены, там, где у нас "места за креслами". Здесь наиболее дорогие места, предоставляемые "избранной" туземной публике. От этой эстрады вплоть до подножия сцены идет посредине узкий проход, разделяющий залу на две боковые половины, где с каждой стороны устроено по одной досчатой трибуне, которые уставлены рядами скамеек и спускаются наклонною плоскостью к сцене. Они соответствуют нашему партеру, причем левая сторона предоставляется мужчинам, а правая женщинам и детям. Наконец, последние места устроены снаружи театра параллельно боковым крыльям сценических подмостков, и здесь уже царство исключительно "серой", или самой "дешевой" публики, которая всегда принимает живейшее участие в ходе пьесы, громко выражая свое одобрение или порицание действующим лицам, но не как актерам, а именно как героям пьесы, заслужившим своими поступками ее симпатии или антипатии. В первом случае на сцену нередко летят апельсины и сласти, а в последнем — апельсинные и дынные корки, кожура бананов и мангустанов и шелуха орехов. Эта же публика зачастую вступает и в приватные разговоры с актерами, спрашивая у них пояснения тому или другому действию и подавая свои советы, как, по ее мнению, следовало бы поступить герою в том или другом случае. В узком проходе расхаживают время от времени продавцы свежей воды, сигар и фруктов, командируемые от буфета.

Костюмы и гримировка артистов очень эксцентричны: белила, кармин, сурик и сажа в большом ходу для разрисовки лица, равно как конопляная пакля и конский волос для бород, усов и париков. Нередко характер гримировки напоминает наших цирковых клоунов: загримированные чертями приставляют себе бычьи рога и хвосты и вымазывают все тело суриком или сажей, а добрых духов изображают набеленные и нарумяненные дети в голубых и белых балахончиках. Женские роли исполняются исключительно мужчинами, причем для жен-премьерок избираются обыкновенно красивые мальчики лет пятнадцати. Костюмы очень богаты и строятся из самых дорогих материй: атласа, затканного пышными букетами и драконами, парчи и бархата, расшитого золотом и блестками. Характер костюмов либо национально-китайский, либо фантастический, в том роде, какой вы можете видеть на китайских же картинках, изображающих романические или боевые сцены и похождения их мифических полубогов и героев. Усиленная экспрессивность мимики, поз и движений обыкновенно бывает утрирована до того, что впадает в карикатуру, особенно в моменты трагических положений. Но это только на наш европейский взгляд: туземцы же восхищаются ими самым серьезным образом. При нас шла какая-то опера, сюжет которой, насколько можно было понять из самого действия, заключался в том, что молодой чужестранный принц влюблен в принцессу, в которую влюблен в то же время и злой колдун, препятствующий их браку с помощью темных сил ада. Но молодым влюбленным покровительствуют добрые гении, и когда злые духи, вызванные волшебником на сцену в количестве целой дюжины красных и черных чертей, выслушав его распоряжения, уже готовы начать всякие каверзы против молодого принца, ангелы-хранители и покровители влюбленных появляются из другой двери и вступают с ними в спор, который вскоре принимает очень горячий характер. Черти с деревянными мечами и двурогими копьями, вроде наших ухватов, гурьбой кидаются на двух гениев-покровителей, которые в этот момент чертят в воздухе своими жезлами какой-то таинственный знак, — и на сцену выбегает дюжина малых ребят от шести до двенадцатилетнего возраста, имея в руках цветочные гирлянды и махалки из белого конского волоса, какие употребляются бонзами при буддийском богослужении. Ребята эти изображают роль добрых духов и окружают двух гениев-покровителей. Тогда рать становится против рати и начинается воинственный балет, изображающий битву злых духов с добрыми. Злые, в самых невозможных воинственно-патетических и фехтовальных позах, нападают со своими ухватами на добрых, а добрые отмахиваются от них махалками и хвостами цветочных гирлянд и, наконец, побеждают злых. Последние, кривляясь, якобы в корчах ужаса, бегут со сцены, провожаемые ребятишками, которые лупят их по спине своими махалками и гирляндами. Итак, добродетель и любовь на первый раз торжествуют, и гении-покровители, утомленные борьбой, идут предаться сладкому сну. Но не дремлет изобретательность злого волшебника, который вызывает к себе на тайный совет главного начальника злых духов. У этого последнего одна сторона тела красная, другая черная, вместо волос длинная золотая грива, рога и когти тоже золотые и даже хвост позолочен. Волшебник задается мыслью отвлечь внимание гениев-хранителей от влюбленной четы, дабы тем легче похитить влюбленного принца и овладеть принцессой. Для этого на совете с главным начальником чертей решено наслать на всю страну всяческие напасти, борьба с которыми всецело заняла бы гениев-покровителей, и в виду необходимости спасать человечество от общего бедствия, заставила бы их отвлечь хотя временно свое внимание от личных судеб влюбленной пары. С этой целью златогривый дьявол посылает на землю, во-первых, ужасную грозу. Перед задней стеной ставят экран, изображающий небо с клубящимися тучами и молниями. При этом рать чертей опять выбегает на сцену и поднимает ужаснейшую возню: они бегают, как ошалелые, вертятся, кривляются, кувыркаются, барахтаются между собою и вообще производят в некотором роде кавардак во вселенной. Чтоб изобразить грозу, поднимается ужаснейший шум и треск. Одни из чертей колотят, что есть мочи в гонги, там-тамы, барабаны, бьют доской о доску, трещат в трещотки и потрясают жестяными листами, а другие производят сандараковым порошком^[60] огненные вспышки. Это значит гром и молния. Гроза зажигает ужаснейший пожар. Для этого на сцену вносят бумажные домики и подпаливают их сандараковой вспышкой. Зрители должны понимать, что это горит столичный город и дворец, где живет принцесса со своим возлюбленным. Второе бедствие заключается в наводнении и извержении огнедышащей горы. На сцену вносят два экрана: на одном волнующееся море, на другом вулкан. Для усиления впечатления, один из дьяволов становится позади последнего экрана и поджигает шипучий фейерверочный фонтан: тысячи искр сыплются на сцену, а черти, взявшись за руки, начинают дрожать и подпрыгивать. Это значит землетрясение. Пока одна половина чертей производит все сии действия, другая спешит переодеться за сценой в костюмы обыкновенных обывателей и появляется вновь уже в роли мирных граждан, разоренных и удрученных всеми случившимися злоключениями. Мирные граждане с жестами горя и отчаяния взывают к небу о помощи, и вот на сцену выходят гении-хранители с сонмом добрых духов и начинают врачевать раны и горести страждущего человечества: одним дают деньги, другим подносят плоды, третьих снабжают одеждой. Для меня осталось только не совсем ясно — точно ли это добрые обыватели, действительные представители страждущего человечества или же черти, притворившиеся таковыми с тем, чтобы лучше надувать благодетельных гениев. Во всяком случае, эти последние так увлеклись своим добрым делом, что и не замечают, как на сцене появляется влюбленная чета. Принц и принцесса изнемогают от страданий и усталости и засыпают на конце правого крыла сцены, в то время как добрые гении рассыпают свои благодеяния на левом. Пользуясь этим, злой волшебник с златогривым дьяволом тишком-молчком прокрадываются к спящей чете и похищают сперва сонного принца, которого дьявол утаскивает, вероятно, в преисподнюю; затем они возвращаются за принцессой и уже берут ее сонную к себе на руки, как вдруг добрые гении, кстати уже успевшие удовлетворить человечество, заметили этот маневр волшебника и злого духа. Они повелительно заграждают им путь и вступают в борьбу за спящую принцессу. Опять появляется рать злых духов, и зрители наслаждаются новым воинственным балетом. Один из гениев-хранителей вступает в единоборство со златогривым дьяволом. В руках у обоих длинные китайские бердыши, какие вы опять-таки можете видеть на героических китайских картинках. Каждый противник держится за свой бердыш обеими руками как за балансир и принимает с ним разные позы. Начинается танец с фехтованием, изображающий поединок. Конец, разумеется, тот, что добрый гений побеждает злого и допытывается у него, куда он девал несчастного принца. Между тем злополучная принцесса в отчаянии, что у нее пропал возлюбленный, и не знает, что ей делать. Добрые гении утешают ее и сообщают, что принц ее жив и здоров, но что злой дух запрятал его в какую-то отдаленную страну, куда принцесса должна отправиться за ним на поиски, если желает получить его обратно. Принцесса, конечно, желает и немедленно снаряжается в путь: с нею отправляется и ее наперсница, отыскавшая наконец свою госпожу после всех погромов, произведенных во вселенной злыми духами. На сцену вносят экран, изображающий реку с цветущими берегами и китайскими лодками, а посреди авансцены ставят один за другим два стула: тот, что впереди — с обыкновенною, а задний — с высокою спинкой, к которой привязано весло. Это значит лодка. Кормщик, наставляемый добрыми духами, взбирается на задний стул, садится на его спинку и начинает юлить веслом. Принцесса поместилась на переднем стуле, а наперсница у ее ног. Один из музыкантов подходит и подает наперснице четерехструнную плоскокруглую мандолину, звуками которой она должна развлекать тоскующую принцессу. Итак, напутствуемые добрыми гениями странники пускаются в продолжительное плавание, в течение коего кормщик на заднем стуле без устали юлит своим веслом, изображая греблю. Плавание действительно выходит чересчур уже продолжительным, так что мы даже соскучились, слушая, как грустящая принцесса поет бесконечную песню под тихий аккомпанемент мандолины и других струнных инструментов. Гонги и там-тамы в этом аккомпанементе, к счастию, не участвуют, и это обстоятельство в соединении с продолжительностию пения помогло мне не только уловить, но и запомнить мотив арии принцессы. Без сомнения, вы удивитесь, когда я скажу вам, что он очень напоминает известную русскую песню: "Вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской по дороженьке". Если вы первые два колена этой песни споете вместо мажорного в минорном тоне, а последние два будете петь совершенно так же, как они поются в нашей песне, то это будет вполне точное воспроизведение китайской арии. Молодой актер, изображавший принцессу, довольно удачно подделывал свой высокий фальцет под женский голос, и, слушая его, я долго не мог понять, почему в его арии чудится мне что-то знакомое, но что именно — этого я сначала, несмотря на все усилия, никак не мог вспомнить. Да и мудрено, в самом деле, чтобы такое странное сочетание, как китайская ария и подмосковная русская песня могло сразу прийти в голову да еще где — в Сингапуре! Наконец я вспомнил, и, не доверяя самому себе, стал вслушиваться: точно ли это так, не ошибаюсь ли я? Но нет, сходство мотива несомненное. Да и не одному мне оно так показалось: когда я спросил моих сотоварищей, не напоминает ли им этот напев нашу "Вдоль по Питерской", то они согласились, что действительно напоминает. Отмечаю это в виде курьеза.

Чем, однако, кончились похождения прекрасной принцессы, я не знаю, потому что отвратительный запах китайского табака, несмотря на все наше долготерпение, выкурил нас наконец из театра.

Китайцы курят в театре почти все, и даже некоторые женщины, употребляя отчасти манильские и сингапурские сигары, а в большинстве — трубку и карманный кальян; но беда в том, что курят они свой местный, очень грубый табак, да еще вдобавок сдобренный бараньим салом (свечным) и опийным раствором. Можете себе представить, каков аромат из этого выходит!

Был уже десятый час вечера, стало быть, как раз пора в Ботанический сад, чтобы взглянуть на высший свет сингапурского общества.

Поехали мы в двух экипажах, причем я сел в последний вместе с А. П. Новосильским. Малаец-извозчик вскоре отстал от передового экипажа и, должно быть, мы не вразумительно ему втолковали, куда ехать, только он завез нас совсем не в то место, куда следовало. Разговаривая, мы и не заметили, как очутились где-то за городом, в болотистой низине, у цилиндрических резервуаров газового завода, где болотные испарения сразу охватили нас прелою сыростью. Во избежание лихорадки оставалось только поскорее выбраться отсюда, и к счастию возница наш, на сей раз совершенно ясно поняв моего спутника, благополучно доставил нас спустя около получаса к Ботаническому саду.

Здесь уже все общество было в сборе. Среди обширной бархатистой лужайки на зеленом пригорке расположился у пюпитров круг музыкантов военного оркестра. У подножия пригорка, на круговой дорожке столпились собственные экипажи, исключительно ландо и коляски, в которых сидели нарядные дамы и солидные джентльмены — мужья и дядюшки. Извозчичьи каретки, остановившиеся поодаль, были распряжены, и их кургузые пони преспокойно паслись себе на лужайке, тогда как возницы, усевшись за каретками на корточки в свой особый кружок, с увлечением предавались игре в чет-нечет на китайские чохи. Кроме этих извозчиков, никого из туземной "серой" публики сюда не пускают, так как англичане вообще не любят мешаться где бы то ни было с туземцами, даже с людьми высших каст и европейски образованными; да и извозчики-то проникают сюда только потому, что наняты на вечер англичанами. Впрочем, чета толстых сиамцев и три-четыре китайских купца присутствовали тут в собственных колясках.

"Чистая", то есть европейская, публика прогуливалась пешком по кругу впереди "собственных" экипажей. Тут были почти исключительно одни мужчины, если не считать проезжих россиянок, француженок и голландок. Англичанки же восседали только в экипажах, и в то время как проезжие дамы гуляли в обыкновенных сереньких костюмах, эти были положительно en pleine toilette, в легких гренадиновых, батистовых и кисейных платьях белых и бледных цветов, с кружевами, manches courtes, с букетами на груди и в руках, едва прикрытые воздушными шляпками. Сообразно климату, здешние дамы и днем носят хотя и самые легкие туалеты, но всегда с col montant и длинными рукавами, через которые, однако, достаточно сквозят их плечи и руки; к обеду же они переодеваются, причем декольте и короткие рукава считаются как бы обязательными, и в этом последнем туалете остаются уже на весь вечер и едут на прогулку, захватив с собою в экипаж, на случай сырости, кашемировую шаль или какую-нибудь более существенную накидку. Бедные женщины! Представьте себе, что среди постоянных обитательниц Сингапура, которых видели мы в течение нынешнего дня, не встретил я ни одного свежего, здорового лица! И не только женщины европейские, но даже дети их поражают вас своим болезненным видом.

Это все какие-то вялые, малокровные, испитые лица с желтизной и зеленоватым оттенком, костлявые плечи, спичкообразные фигурки, словом, то, что у нас весьма метко называется "дохленькими". Причина этому, конечно, климат, к которому, за весьма редкими исключениями, не могут привыкнуть северные женщины, а тут еще эта болотисто-низменная, лихорадочная местность.

Приятное исключение из общего правила на сей раз составила только наружность супруги голландского консула: но и то потому, что эта особа еще недавно поселилась в Сингапуре. И тем жальче становится, глядя на нее, когда подумаешь, что не далее как через год и эту свежую, цветущую здоровьем и молодостью женщину, по всей вероятности, ожидает общая участь здешних европеянок. Только женщины, родившиеся от европейских родителей в самом Сингапуре и в нем выросшие, уже не так подвержены влиянию климата, а иные даже и совсем хорошо его переносят. Вполне же нечувствителен он только для туземок и метисок.

Мужская публика, гулявшая по кругу пешком, имела смешанный характер: тут были и фраки с белыми галстуками, и черные редингтоны, и белые фланелевые жакеты, и совсем уже демократические пиджаки. По всем этим костюмам вы могли бы почти безошибочно определить, к какому слою общества принадлежат их обладатели, от "сливок" и до "подонок". Тут были и более крупные чиновники администрации, и крупные негоцианты, и консулы со своими секретарями, и офицеры местного гарнизона, гулявшие в расстегнутых форменных куртках из красного сукна с золотыми галунами и в красных же шапочках без оружия. Это все "сливки". Затем идет "молоко" в виде разных комми, конторщиков, техников, мелких чиновников, клерков, лоцманов, каптейнов и тому подобного люда, и наконец пиджачные "подонки", изображаемые разными отдельными комиссионерами, вольными матросами, маклерами, лакеями без места, поварами, отставными солдатами, навсегда оставшимися в Сингапуре, и теми неопределенными личностями, которые чаше всего встречаете вы около кабачков и гостиниц. Но надо отдать справедливость, все это было в высшей степени чинно и даже чопорно, хотя легкий послеобеденный букет бренди, шерри и портвейн на заметно носился в воздухе. Англичане, как известно, ни под какими широтами не изменяют своим островным привычкам, благодаря чему и мрут в значительной пропорции, как мухи. Но это их не удерживает. "Сливки" держались совершенно отдельно, не смешиваясь с плебсом, и по большей части оставались около экипажей, любезно беседуя с дамами. Все гулянье это происходило при ярком лунном освещении. Музыканты, в красных мундирах и черных обтяжных брюках, играли почти исключительно пьесы английского репертуара, причем некоторые были весьма серьезного характера, а другие сопровождались частью и хоровым пением. Как особенность этого оркестра можно отметить, что в числе его инструментов (медных и духовых деревянных) находился и контрабас, но почему только один контрабас, этого я уж не знаю. Оркестр этот, говорят, играет здесь три раза в неделю с девяти часов вечера до одиннадцати.

На обратном пути заехали мы с А. П. Новосильским в один из знакомых ему индийских магазинов, где давеча был им заказан шелковый гамак (сетчатая койка), который обещали ему приготовить к вечеру. Хозяин, почтенного вида седобородый индус, встретил нас очень любезно и, извинившись, что гамак еще не принесли из мастерской, просил подождать, пока за ним сбегают, и пригласил нас в особую заднюю комнату при магазине, служащую ему кабинетом и интимною приемной. Радушно пожимая обоим руки, усадил нас на буковые кресла и принялся подчивать холодным лимонадом с кальяном и манильскими сигарами. Здешние индусские и китайские купцы все более или менее знают английский язык, а этот владел им совершенно свободно, и потому у него с Андреем Павловичем, как со старым знакомым, завязалась очень оживленная беседа, принявшая вскоре, как показалось мне, тон какой-то таинственности, по крайней мере, хозяин стал говорить тише, чем вполголоса, но очень выразительно, как бы стараясь убедить в чем-то своего собеседника. Но так как я по-английски не говорю, то мне гораздо интереснее была моя сигара, на белом пепле которой я и сосредоточил пока свое внимание. Минут через двадцать из магазина пришли сказать, что гамак принесен, и мы расстались с радушным хозяином.

— Бывают же чудаки на белом свете! Вы знаете, о чем он говорил мне? — с улыбкой обратился ко мне Андрей Павлович, когда мы поехали далее. — Представьте себе, ни более, ни менее, как об ожидании пришествия русских!

— Куда это? — спросил я.

— Да все сюда же, в Индию! Началось с того, что спрашивает он меня: правда ли, что мы сосредоточиваем во Владивостоке очень сильную эскадру, как пишут в ихних газетах. Я говорю: правда. "Ну, и неужели же, — говорит, — это вы в самом деле против китайцев?" Да, говорю, на всякий случай. "Полноте, из-за чего вам воевать с Китаем? Китайцы вам не враги, у вас здесь есть враги гораздо посерьезнее, и мы все убеждены, что вы готовитесь против Китая только так, для виду, а в сущности совсем для другого". Я ему ответил, что виды правительства мне неизвестны, и что коли прикажут, то будем драться против кого бы то ни было. "Ну, вот это так! Это другое дело!.. Но во всяком случае, — говорит, — будет ли у вас война теперь или впоследствии, а только, по нашему мнению, вам не мешало бы постоянно держать во Владивостоке сильную эскадру". То есть для чего же? — спрашиваю его. "А для решения Восточного вопроса". Признаюсь вам, это неожиданное упоминание Восточного вопроса порядком-таки меня озадачило. Смотри, пожалуй, политик какой выискался! Но все же, думаю, интересно знать, как он это понимает, и спрашиваю: где же мы тут решать его будем? "А здесь, — говорит, — в Сингапуре". Вот-те и раз!.. Я на него даже глаза выпучил. А он мне: "Не изумляйтесь, — говорит, — была бы охота, а дело вполне возможное, — и стал развивать свою мысль. — Представьте себе, — говорит, — что у вас во Владивостоке сильная эскадра и пять-шесть тысяч десантного войска. Пять, шесть или сколько бы там ни понадобилось, больших транспортных пароходов вы всегда можете, в случае надобности, нанять в Сан-Франциско или в Японии. От Владивостока до Сингапура только тринадцать дней пути. В самом начале войны, под прикрытием своей эскадры, вы бросаете эти пятъ-шестъ тысяч десантных войск в Сингапур, ничем, в сущности, не защищенный. Места для высадок тут есть и очень удобные, мы их знаем. План, конечно, смелый, но не невозможный. А затем что? Англичане, конечно, из кожи вон вылезут, но постараются собрать двадцать, тридцать тысяч сухопутного войска, чтобы, в свою очередь, форсировать высадку на Сингапур. Очень возможно, что это им удастся, и они ваш отряд сбросят в море, возьмем наихудшую случайность. Но, во всяком разе, пока-то это еще случится, пройдет по меньшей мере три-четыре месяца, в которые англичане будут собирать свой 20–30 тысячный корпус (в Англии ведь это не так легко делается), да пока-то они перевезут его к Сингапуру, пройдет и еще месяца полтора-два, а всего, стало быть, от пяти до шести месяцев. Но ведь вы в это время, занимая Сингапур, окончательно зарежете всю транспортную английскую торговлю. Ведь Сингапур, это центральный узел всех морских торговых путей между Европой, Африкой и Индией, с одной стороны, и Западною Америкой, Австралией и крайним Востоком, с другой стороны, и мимо этого узла не пройдешь. Ведь ни один английский "купец" не выйдет в море: английский товар будет подорван на одном лишь высоком фрахте да на страховой премии, а главное, что за это время все фрахты из английских рук перейдут в руки германского, французского и других торговых флотов, да и китайцы с японцами кое-чем попользуются. А раз торговля нашла себе новый транспорт, она не вернется к старому. За примером недалеко ходить: та же Северная Америка. Вспомните, чем был ее коммерческий флот до междоусобной войны и что он теперь! Да, удар на Сингапур есть удар прямо в сердце, и мы думаем, что вы одни только в состоянии когда-нибудь нанести его. Но для этого надо быть сильными во Владивостоке". Что вы на это скажете?

— Вы меня это спрашиваете? — отозвался я на вопрос Новосильского.

— Да хоть и вас, пожалуй.

— Что ж, скажу, что это очень смелая и, пожалуй, игривая индийская фантазия.

— Фантазия, да. Конечно, фантазия. Но я и не беру ее с серьезной стороны как проект стратегический. Для меня тут всего интереснее видеть, какого рода "фантазии" разыгрываются в голове их индусов и в каком направлении. И знаете ли, что я скажу вам, — прибавил Андрей Павлович, — не в первый раз уже приходится мне плавать в этих водах и сталкиваться с этим народом. С этим купцом, например, мы ведь старые приятели, да и других таких же есть у меня по разным портам немало. Ну, так вот что: во всех них живет какая-то странная, непонятная для меня вера в то, что спасение придет к ним с Севера. Откуда и когда она возникла, где ее начало и как она распространилась по лицу всей Азии, это для меня необъяснимая загадка. Но факт тот, что вера в какого-то полумифического "Белого Царя", который должен прийти с севера с "русым народом" и возвестить им спасение, эта вера, это чаяние у них доходит до своего рода мессианизма. В нем есть нечто стихийное… И мы сами не подозреваем даже, насколько сильны мы нравственно в Индии этою стихийною верой в нас ее народов! Вот с какой стороны важна для меня "фантазия" моего сингапурского приятеля.

Во втором часу ночи возвратились мы на "Пей-Хо", где только к тому времени прачка-малаец привез наше белье. Утомленный всеми впечатлениями дня, я с наслаждением бросился в свою койку, но несносная работа паровой лебедки, принимавшей в трюм товарные грузы с портовых шаланд, до самого рассвета не давала уснуть спокойно.