С полудня началась неразбериха.
Ванька на улицу. Ванька на площадь.
— В чем дело? Что за шум?
— Эвакуация.
Спросил одного, другого.
— Что за слово?
Объяснили.
— Белые в двадцати верстах. Говорят фронт прорвали.
Ванька с ребятами бегал то туда, то сюда. Смотрел. Из комиссариатов выгружали ящики. В толпе сплетни.
— Золото вывозят. Награбили и вывозят.
Ванька к Савеличу.
— Золото вывозят.
Рассердился Савелич, молоток в угол швырнул.
— Врут, черти! И кто это треплется? Не верь никому. Бумаги вывозят разные, дела.
В обед мать пришла.
— Эвакуация.
Ванька буркнул:
— Знаю.
— Лазарет наш уходит. Велели за расчетом приходить.
Невесело было за обедом.
Мать ела не ела, слезами в тарелку капала.
Ванька сопел, хмурился.
— Выйдет Митька-попович прав. Досадно.
После обеда ушла мать. Уходила наказывала:
— Не уходи со двора. Неровен час...
Ваньке и самому тошно на улицу показываться.
Пошел, сел к голубятне. Стал из старой консервной банки голубям кормушку мастерить.
Мастерит, а тоска гложет сердце.
— Придут белые. Опять плохо будет пролетариату.
Прислушивался к далеким выстрелам.
— Стреляют. Ишь грохают. Интересно, наши или нет.
Случайно перевел Ванька взгляд на свою голубятню. От неожиданности даже банку из рук выронил.
Сидит на голубятне черный турман.
— Не иначе полковничий.
Ванька вскочил, крадучись подошел к полковничьему забору и оглядел двор. На дворе ни души. Только куры возились в навозе да петух затеял драку с индюком.
В иное время Ванька досмотрел бы драку до конца, но не теперь.
По-кошачьи подобрался к веревке, распутал узел и опустил косяк.
Высыпали сизаки. Забегали, заворковали.
Ванька присел в углу двора. Дух притаил.
Турман перекосил на сизаков голову, поглядел, словно подумал, и, перегнувшись через обрез крыши, плавно скользнул в голубятню.
Чвак — хлопнула западня.
Ванька замотал веревку на гвоздь, попробовал.
Крепко ли?
Потом торопливо открыл заднюю дверцу голубятни и нырнул в пропахнувший голубиным пометом ящик. Быстро поймал турмана и сунул его за пазуху.
Через минуту Ванька шарил под крыльцом ключ от хаты.
Ключа не было.
Мать с собою взяла. Побоялась сегодня оставить.
Как же быть?
Решил:
— Пойду к Савеличу.
Савелич собирался в город за стельками, когда вбежал Ванька.
— Ты что, оголец?
Ванька вынул из-за пазухи турмана:
— Вот он, попался. Полковничий.
Захлебываясь, рассказывал.
— Я сижу, глядь, а он на голубятне, ну я его, голубчика, живо...
— Пофортило, значит. Дай-кось, гляну.
— Приручены крепко были, а вот ошибся голубятней. И мой сизак тогда ошибся.
Савелич рассматривал голубя, любовался.
— Хорош, шельмец. Да, это тебе не сизак.
— Я теперь, Петр Савелич, его не отдам.
— Кому отдавать? Твое дело правое. Только чтой-то турман-то, спутан что ли? А! Какое дело...
Савелич поднял турману крыло.
— Смотри-ка.
Тонкий шелковый шнурок проходил под перьями хомутом через шею и обхватывал тельце крест-накрест. Под правым крылом, висел мешочек в две копейки величиной.
— Вот так чудо. Голубю ладонку повесили. Дай-ка посмотрим.
Савелич сапожным ножом перерезал шнурок и снял мешочек. Передал Ваньке турмана.
— Держи. Скажи, хитрость какая. Ладонка и есть. Ну-ка, што в ней?
Осторожно подпорол Савелич края мешочка и вынул в несколько раз свернутую бумажку. Развернул.
— Мать честная. Вот загвоздка-то!
Подошел к окну и завертел бумажку в руках.
Ванька любопытно следил.
— Что написано-то?
Савелич вместо ответа взглянул поверх очков.
— Полковничий, говоришь?
— Турман? А чей же. Кроме во всем городе таких нет.
— Та-та-та. — Савелич щелкнул пальцами. — Теперь понимаем.
Быстро сдернул фуражку с гвоздя, нахлобучил на голову, Ваньку за руку схватил.
— Пойдем.
— Куда? — испугался Ванька.
— Пойдем, говорю. Не бойся, ничего не бойся!
— А как же турман?
— Турман? Мы его под кровать пока. Вот так. Не уйдет!
В Военкомате Савелич торопил дежурного:
— Да ты звони, звони скорее. Разговариваешь.
— Ну, вы, не очень-то! — оскорблялся дежурный.
— Чего не очень? А это видишь? — Савелич совал ему в нос бумажку. — Тут, брат, вон какое, секретно военное дело. А ты путаешься. Тут, может, всей революции судьба. Можешь понимать?
Военкома ждали недолго. Вошел он быстро, словно влетел по лестнице.
— В чем дело?
Савелич к нему.
— Дело секретное, на людях нельзя.
— Пожалуйте в кабинет.
Захлопнул двери на ключ.
— Ну?
Рассказал Савелич. Передал бумажку. Военком прочитал, перечитал и быстро подошел к телефону.
— Срочно ко мне начальника штаба и политкома. Да, да. Жду.
— Присядьте, — предложил военком Савеличу и указал на широкий кожаный диван.
Потом запер записку в стол. Ключ в кулак зажал и выбежал за дверь.
Савелич присел на край дивана.
— Ну, брат, концы. Подвели мы полковнику итоги.
— А записка-то от кого? — спросил Ванька.
— От кого? Ах ты, птенец! От белых записка.
— И на турмане?
— То-то, что на турмане. Почтовые, турмана-то.
Старик поднял вверх палец и покрутил в воздухе.
— Черных туда, белых сюда, — вот и почта. Ну и хитер полковник. Какую штуку удумал.
Скрипнула дверь. За военкомом вошли еще двое. Встревоженные, запыхавшиеся. Один низкий, широкоплечий, в кожаной куртке. Другой высокий, белобрысый, в шинели с красным значком на груди.
Савелич встал.
Военком вынул из стола бумажку. Прочитали все трое, молча переглянулись.
Белобрысый расспросил Савелича, как было дело.
Савелич отвечал бойко:
— Так и так.
На Ваньку показывал.
— Вот Ванюшка поймал турмана-то.
Белобрысый внимательно выслушал. Отошел к стене, где висела карта с разноцветными флажками. Кивком головы подозвал товарищей. Рассматривали, тихо переговаривались.
Савелич подмигивал Ваньке.
— Понимай, какое дело.
Обернулся белобрысый.
— Ну-с, товарищи. С вами мы после говорить будем. Теперь нам некогда. Сперва с полковником счеты сведем да с его друзьями. А пока...
Белобрысый протянул Савеличу руку.
— Спасибо, старик. Большое товарищеское спасибо.
Савелич расчувствовался.
— Я-то? Да я всегда... Потому пролетарий, и сын у меня Сашутка на баррикадах в пятом году...
Белобрысый и Ваньке руку пожал.
— Спасибо и тебе, малыш. Нечего сказать, откопал ты дельце. Ну и голубятник.
Хотелось Ваньке спросить, что в записке написано. Побоялся.
Белобрысый спросил где живут, записал.
— Теперь идите. Я вас вызову, когда придет время.
Выходили из комиссариата сквозь строй любопытных лиц.
В коридоре навстречу — толпа. Ванька вгляделся и уцепился за Савелича.
— Гляди-ка!
Впереди шагали полковник и Корней Давыдыч, а сзади и по бокам красноармейцы с винтовками в руках.
Ванька и Савелич посторонились.
Вышли на улицу.
— Видал? — спросил Савелич.
— Да. Что же им теперь будет?
— Им-то? Не помилуют за эти дела.
— А белых победят теперь?
— Белых?
Савелич свистнул.
— Фью. Теперь белым конец. Вишь как начальники радовались. Теперь у них пики-козыри в руках. Небеспременно быть белым битыми.
Возле полковничьего дома — толпа. Улица встревожена, улица галдит, улица шушукает.
— Обыск.
Конвойные цепью возле дома. Верховые во дворе. Ворота настежь.
Ваньку и Савелича окружают соседи. Слух о записке успел добраться до них.
— Как, да что, да почему?
Савелич рассказывает.
— Так и этак. Переписку вел полковник с белыми. Наши планы, выходит, им открывал или еще что... Смотрел я записку-то, да мелко написано, неразборчиво.
Возмущаются соседи.
— Ах он такой сякой. Примазался, значит, да и пакостил.
По адресу полковника ругань. Ваньку одобряют.
— Вот так Ванька. Молодец. Подцепил почтальона.
Передрягин Силантий Григорьич голову в толпу сунул, пробовал говорить.
— Может, полковник-то не виноват. Мало ли откуда голубь залетел.
Не дали говорить Передрягину.
— Не он? Нет, ты, гражданин Передрягин, оставь защищать. Знаем мы — не он.
Из толпы выкрик.
— Все на один лад сшиты, — что полковники, что купцы.
Плюнул Передрягин, отошел. А вдогонку ему посвистали.
— Так-то лучше.