Прошло десять дней с того вечера, когда будущее подняло свою завесу перед Хоремсебом. Изиса все еще не видела своего господина. Князь, по словам Хамуса, был нездоров. Ему прислуживал только старый Хапу, и ночные развлечения были отменены.
Все слуги были поражены, так как никогда ничего подобного не случалось. Однако никто не смел даже взглядом выразить свое удивление. Все в мрачном отчаянии ждали, когда снова начнутся их мучения.
Один Саргон был в неописуемом волнении. Почему ни Нейты, ни Хоремсеба не было видно с той таинственной ночи, когда доступ ко дворцу и в сад был всем строго запрещен? Что происходило там тогда? Тысячи предположений мучили молодого человека, внушая ему то ревность, то предчувствие какого — то несчастья. Скрежеща зубами, он поклялся, что как только узнает о судьбе Нейты, то бежит, чтобы скорее иоложить конец такому невыносимому положению.
Хоремсеб был действительно болен, душой и телом. Потрясения того ужасного вечера совершенно истощили его силы и до такой степени смутили его ум, что он никак не мог привести в порядок свои мысли. В течение нескольких дней он лежал в постели, мрачный и убитый, обдумывая то, что видел, и стараясь сориентироваться и разобраться в хаосе этой будущей жизни, где были так странно перемешаны величие и страдание.
В конце концов природа взяла свое. Вдохновленный гордостью и тщеславием, он объяснил все к своей чести и славе, добродушно допуская, что в бесконечном течении его жизни могло встретиться и несколько капель горечи. Но организм его был еще слишком истощен, чтобы он мог продолжать обычные развлечения.
Наконец вечером на одиннадцатый день Хамус пришел к Изисе и попросил ее приготовиться разделить ужин с господином. Пытаясь совладать с нервной лихорадкой, девушка нарядилась, чтобы встретить самую опасную минуту своей добровольной миссии. Помогут ли ей боги устоять под действием губительного аромата и уберечься от яда, который подадут ей? Голова кружилась при мысли, что она поддастся влиянию чар и будет вынуждена любить преступника, погубившего ее родных, которого она смертельно ненавидела.
Горячая молитва подкрепила ее. Бессмертные не могли отказать в покровительстве такому правому делу. Поэтому, когда Хамус пришел за ней и отвел ее в галерею, к Изисе вернулись спокойствие и силы, и она приготовилась разыграть любовь и смирение перед тем, кого жаждала погубить. Скоро она увидела князя, приближавшегося в сопровождении своей обычной свиты. Он был очень бледен, но бесстрастен. Его жесткий, ледяной взгляд скользил по галерее, отыскивая свою новую жертву. Охваченная нервной дрожью, Изиса преклонила колени и, скрестив руки на груди, склонила голову до земли. Тонкие, холодные пальцы тотчас же схватили ее руку, и звучный, нежный голос вкрадчиво сказал:
— Встань, прекрасное дитя. До сегодняшнего дня нездоровье мешало мне приветствовать тебя.
Изиса встала, но встретив устремленный на нее пылающий насмешливый взгляд, опустила голову. Хоремсеб улыбнулся:
— Возьми эти розы и следуй за мной, малютка. Но я еще не знаю, как зовут тебя.
— Изиса! — прошептала она.
— Прекрасное имя, — сказал князь. — Своими прелестями ты можешь соперничать с великой богиней, носящей это имя.
Ужин проходил, как всегда. Несмотря на все старания Изисы не вдыхать благоухание отравленных роз, удушливый аромат, распространяемый князем и всем, что его окружало, болезненно действовал на девушку. Какая — то тяжесть и слабость сковали ее тело, и сердце сжималось от тоски и смутного ужаса. После ужина перешли в сад, в павильон. Изиса присутствовала при танцах на лужайке, причем ей удалось вылить в вазу с цветами губительное питье, предназначенное ей. Хоремсеб ничего не заметил и спокойно отправился на прогулку по Нилу.
Следующий день прошел так же, как и накануне. Только вместо зрелища на лужайке, Изиса присутствовала на маленькой, но, впрочем, не менее отвратительной оргии, закончившейся смертью молодой и красивой рабыни. Охваченный внезапным бешенством, Хоремсеб бросился на нее и задушил. Затем, отрезвившись, недовольный случившимся, он положил конец празднику. Впервые противоядие, леденившее кровь, не подействовало на него. Распространяемый им ядовитый аромат стал обоюдоострым оружием. Дремавшие в нем животные страсти пробудились, внушив ему дикое желание вонзить кинжал в эту прелестную грудь и затем прижаться губами к зияющей ране и сладострастно насладиться последним содроганием этой жизни, которая должна была ожить в его жилах.
Однако пить кровь разрешено было только в определенное время. Вспомнив о запрещении Таадара, князь снова заткнул кинжал за пояс, но его жертва погибла, задушенная в смертельных объятиях.
Изиса в ужасе вернулась к себе и всю ночь не могла сомкнуть глаз. Пользуясь этим временем, она написала на папирусе подробный рассказ обо всех ужасах, которые видела.
Утром, пока во дворце все еще спали, Саргон пробрался в сад и подкрался к решетке, окружавшей садик перед комнатой Изисы. Та поджидала его, так как этим способом им уже не раз удавалось обменяться несколькими словами.
Изиса поспешно передала ему письмо и предложила ему тоже подписать его, а затем, положить в трещину стены.
— Если мы оба погибнем в этой разбойничьей пещере, то останется хоть этот документ как обвинение против Хоремсеба и как доказательство всех ужасов, которые здесь происходят, — добавила она.
Саргон поделился с ней своими опасениями об участи Нейты и объявил, что если через несколько дней он не найдет ее, то все — таки бежит отсюда. Затем он указал Изисе на большую вазу, стоявшую в той аллее, по которой ей разрешалось гулять. Она должна будет опускать туда свои письма и брать оттуда его. Договорившись так, они расстались.
В ту же ночь Кениамун принес Нефтисе ужасный документ, подписанный Изисой и принцем хеттов.
— Мне все это знакомо. Я видела почти подобное убийство, — со вздохом сказала Нефтиса. — Саргон хорошо сделает, если сбежит как можно скорее. У нас в руках достаточно доказательств, чтобы погубить изменника!
Нейта перенесла колдовской вечер значительно хуже, чем князь. Несколько суток после этого она чувствовала страшную слабость и не вставала с постели, лежа в каком — то полузабытьи. Однако мало — помалу к ней вернулись силы, и она очень удивилась, почему так долго не приходит Хоремсеб. В ней началась борьба между гордостью и ревностью. Что могло значить подобное пренебрежение? Положим, ей сказали, что он был нездоров, но она ни на минуту не поверила этому объяснению и ломала голову, стараясь отгадать причины такого оскорбительного равнодушия любимого человека. Нейта не знала, что Таадар, желая обеспечить ей полный покой, запретил князю навещать ее.
Несмотря на испепеляющую ревность, Нейта была слишком горда и упряма, чтобы пытаться позвать к себе Хоремсеба. При одной мысли о необходимости вымаливать его присутствие краска стыда заливала ее. Она решила, если случай сведет их, показать князю свое равнодушие и презрение.
Была чудная ночь. Мягкий и благоухающий воздух, небо, усеянное тысячами сверкающих звезд, и величественное спокойствие природы благотворно действовали на раздраженную и больную душу Нейты. Уже довольно долго и бесцельно бродила она по пустынным аллеям, когда вдруг до ее ушей долетело отдаленное пение. Она вздрогнула и остановилась. Охваченная непобедимым желанием увидеть Хоремсеба и узнать, что он делает, она бросилась в ту сторону, откуда неслись мелодичные звуки. Вскоре, когда музыка была уже рядом, Нейта осторожно раздвинула ветки густого кустарника, отделявшего ее от ярко освещенного пространства. Тогда она увидела маленький открытый павильон, в котором она сама присутствовала на танцах и пении рабынь. Хоремсеб, по обыкновению, полулежал на ложе, а у его ног сидела женщина необыкновенной красоты. Золотистые, как спелый колос, волосы шелковистым плащом покрывали ей спину и плечи, а унизанные тяжелыми кольцами и браслетами руки лежали на коленях князя. Хоремсеб, улыбаясь, наклонился к ней и что — то нашептывал. Очевидно, это были слова любви.
Трудно описать, что произошло в сердце Нейты при виде этого. Первой мыслью было, что она открыла истинную причину оскорбительного пренебрежения к себе. Убеждение, что князь предпочел ей другую женщину — ей, которой столько избранных людей поклонялись, как божеству, — точно пламенем охватило мозг безумной гордячки. Гнев и слепая ревность перехватили дыхание. Прижав руки к разрывающемуся сердцу, она дико вскрикнула и без чувств упала на траву.
Несмотря на пение, Хоремсеб и Хамус услышали этот крик. Одним прыжком князь был у кустарника, откуда донесся крик. Раздвинув с помощью евнуха ветки, он очутился у неподвижного тела Нейты. Не узнав ее в темноте, мужчины с любопытством наклонились над лежащей женщиной. Разглядев, наконец, что это дочь Хатасу, Хоремсеб громко рассмеялся.
Приказав Хамусу увести Изису и прекратить представление, он поднял Нейту и унес ее во дворец.
— Скажите, пожалуйста! Эта маленькая безумица ревнует, несмотря на свою гордость! — воскликнул он. — Бедная Нейта! Ты бы скоро утешилась, если бы знала, как напрасна твоя ревность и как дорого заплатит эта женщина за несколько взглядов любви.
Благодаря стараниям князя Нейта скоро пришла в себя, но лежала с закрытыми глазами. Понимая, что самое лучшее, чтобы не раздражать еще больше, — оставить ее одну, Хоремсеб удалился, едва сдерживая улыбку.
Прижавшись головой к подушкам, она горько заплакала. Слезы облегчили ее страдания, но не поколебали намерений. Придя к убеждению, что продолжать жить нет больше смысла, она твердо решила покончить с собой. Вытерев слезы, Нейта встала. На мгновение сверкнула мысль сделать петлю из шарфа, лежавшего на стуле, и повеситься на бронзовом крючке, вбитом в стену. Но Нейта тотчас же отбросила этот проект. Такая смерть страшно обезображивает, а против этого восстало все ее самолюбие. И к чему все это, когда она может утонуть? Не колеблясь больше, она вышла из сада и побежала к пруду.
Подбежав к пруду, девушка увидела, что все огни вокруг дворца уже погашены. Мрачный фасад громадного строения черной массой вырисовывался на темной лазури неба, усыпанного тысячами звезд. Нейта со сверкающим взором и с сердцем, полным горечи, посмотрела на блестящую темницу, где она столько страдала. Затем, быстро отвернувшись, она преклонила колени на первой ступеньке лестницы и, взяв в ладони маленькую статуэтку Изисы из ляпис — лазури, висевшую на золотой цепочке, возвела глаза к небу.
Сначала она молилась молча, но потом, увлекаясь все больше и больше, она стала громко высказывать мысли, проносившиеся в уме. Она умоляла всех божеств царства теней, напоминала бессмертным все, что она сделала для них за всю свою жизнь, перечислила многочисленные жертвоприношения и великолепные дары, предложенные храмам, чтобы боги освободили ее душу от роковой страсти к Хоремсебу. Наконец, подняв руки к небу, она воззвала:
— О, Изиса! О, могущественная богиня! О, Озирис! О, властелин подземного царства, Анубис, покровитель душ! Простите меня, что я самовольно кончаю жизнь, не в силах больше выносить ее. Вы были глухи к моим мольбам и не освободили меня от недостойной любви. Будьте теперь моими покровителями и защитниками от злых духов, которые нападут на меня в царстве ужаса. Ходатайствуйте за меня перед Озирисом в торжественную минуту, когда сорок два судьи будут взвешивать мое сердце и мои поступки. Могущественный Анубис! Не допусти, чтобы мое бессмертное Ка погибло вместе с моей душой, если я буду лишена погребения и если ни один служитель божества не откроет моих глаз и ушей. Мой отец Мэна, и моя мать Тахота, помогите мне и защитите меня.
Она встала, прижала амулет к губам, и хотела сбежать с лестницы, чтобы броситься в воду, как вдруг чья — то сильная рука схватила ее за серебряный пояс и удержала на месте.
У Нейты вырвался сдавленный крик. Ее испуганный взгляд встретился с пылающим и насмешливым взглядом Хоремсеба, который, казалось, пронзал ее до глубины души.
— О, Нейта! Ты решилась умереть от ревности — ты, самая гордая из женщин! Но успокойся, я никогда не любил другую женщину.
Он не добавил: «Я люблю тебя одну!» — потому что в действительности он не любил никого. В этом ледяном и развращенном сердце было место только для обожания самого себя.
Нейта ничего не ответила. Она уловила насмешливый тон князя и чувствовала, что умирает под тяжестью этого унижения. Она будто окаменела. Потом, внезапно отстегнув аграф, удерживающий пояс, она освободилась и бросилась к воде.
Не ожидавший ничего подобного Хоремсеб зашатался и чуть не потерял равновесие. Но, быстро овладев собой, одним прыжком спустился с лестницы и схватил Нейту в ту минуту, когда она опускалась в воду. Прижав ее к себе, он поднялся по лестнице и направился к ближайшей скамейке. Нейта больше не сопротивлялась. Ее силы и решимость иссякли. Она тяжело оперлась головой на плечо князя, и удушливый аромат, идущий от его ожерелья, снова разжег в ее крови разрушительную страсть.
Что касается Хоремсеба, то в его душе боролись гнев и восхищение. Никогда еще, быть может, Нейта не казалась ему такой прекрасной, как в эту минуту.
Снова им овладело дикое желание вонзить кинжал в это нежное, стройное тело и напиться этой благородной крови, которая должна иметь совершенно особый вкус, так как это царская кровь. Под влиянием этого отвратительного зова в нем все вскипело. Он со страшной силой сжал девушку и прижался губами к ее побелевшему рту, но последний проблеск рассудка напомнил ему, что в его руках дочь Хатасу и он рискует уничтожить свою защиту от роковой опасности.
С трудом поборов себя, он выпустил ее из своих объятий и отступил назад. Но каков же был его ужас, когда Нейта упала и осталась неподвижно лежать на земле.
— Я убил ее! — задыхаясь, пробормотал он, проводя рукой по лбу, покрытому холодным потом. Моментально овладев собой, он поднял бездыханное тело и побежал с ним к Таадару. Пока тот внимательно осматривал египтянку, князь рассказал ему все, что случилось. Мудрец поднялся мрачный, со сдвинутыми бровями.
— Безумец! — сурово сказал он, крепко сжимая руку Хоремсеба. — Право, я начинаю думать, что бессмертные хотят погубить тебя. Иначе зачем они омрачают твой рассудок и побуждают уничтожить единственное существо, которое может спасти тебя в минуту опасности? К чему были мои советы и приказания? Знай же теперь, что если через час не удастся привести в себя этого несчастного ребенка, летаргия перейдет в смерть.
Крепко сжав губы, белый, как мел, Хоремсеб ничего не ответил на этот суровый выговор. Он молча помогал мудрецу и только тогда вздохнул с облегчением, когда, после долгих усилий, Нейта пошевельнулась и открыла глаза.
По знаку Таадара князь отошел в глубину комнаты, чтобы больная не могла его видеть. Впрочем, Нейта была еще не в себе. Она не ответила на нежные и дружеские слова мудреца, но без всякого сопротивления выпила поданный ей кубок. Через несколько минут она закрыла глаза и снова окаменела.
— Вот что нужно сделать, — сказал мудрец, жестом подзывая Хоремсеба. — В хорошо проветриваемом месте надо приготовить удобное ложе, на котором будет покоиться этот ребенок. Сок, который я ей дал, погрузил ее на несколько недель в сон. Без такого полного отдыха она умерла бы от воспаления мозга или от разрыва сердца. Так, как умирают твои слуги, не в силах долго выносить насыщенный ароматами воздух, которым они вынуждены дышать. Для поддержания сил ты каждый день будешь вливать ей в рот по десять капель этой эссенции. Это заменит ей пищу. Если губы будут слишком сжаты, ты разожмешь их ножом. Когда наступит время, я разбужу ее, а пока я буду навещать ее через каждые три — четыре дня.
— Нельзя ли поместить ее здесь, в верхней комнате, в которой ты ее один раз уже выходил?
— Нет, она находилась бы слишком близко к священному растению. К тому же ароматы, приготовляемые мной, для великого жертвоприношения, которое мы будем праздновать через восемь дней, очень повредят ей. Ее следует перенести в маленький каменный флигель возле Нила и не закрывать окна занавесями, так как ей день и ночь необходим свежий воздух.
Через час после этого разговора Хоремсеб отнес Нейту во флигель. Уложив девушку удобно на подушках, он закрыл ее покрывалом из газа. Притворив дверь, он вышел и с озабоченным видом направился во дворец. Перед тем как лечь спать, он приказал Хамусу запретить рабам даже приближаться к флигелю. Ему и в голову не приходило, что кто — нибудь осмелится пренебречь его запретом.
Прошло больше пятнадцати дней, с тех пор как Саргон не видел Нейту. Беспокойство принца исподволь сменилось гневом и отчаянием. Напрасно он пробирался во все аллеи, следил за дворцом и павильоном мудреца, иногда даже неблагоразумно рискуя собой — он нигде не находил следов Нейты. Изиса тоже ничего не знала о ней. В своем раздражении Саргон решил было послать Нефтисе приказание немедленно отправиться в Фивы. Там она должна была все раскрыть царице и добиться от нее приказания оцепить и обыскать дворец. Но простой случай открыл ему то, что он искал.
Однажды утром, ожидая приказаний в комнате князя, он увидел, что Хоремсеб вышел в сад. Ловко прячась в кустах, Саргон стал следить за ним. Хоремсеб направился в ту часть сада, которая тянулась вдоль Нила, и вошел в каменный флигель, доступ к которому уже несколько дней был запрещен рабам. Забившись в густой куст, Саргон не сводил глаз с маленького строения.
«Какое новое преступление замышляет он там?» — стучало в голове хетта.
Через несколько минут, которые показались ему вечностью, Хоремсеб вышел. У него был веселый и беззаботный вид. Насвистывая военную песню, князь направился ко дворцу. Саргон проводил его взглядом, причем кулаки его сжались от ярости и отвращения.
— Пой, пой! — прорычал он. — Это твои последние песни, убийца, чудовище, исчадие ада. Скоро правосудие поразит тебя и согнет твою гордую голову. Ты не знаешь, убийца, отравитель, как близок твой конец.
Когда Хоремсеб исчез, хетт подошел к зданию и, отодвинув засов, открыл дверь. Он очутился в небольшой комнате, освещенной двумя большими окнами с поднятыми занавесями. Все убранство комнаты состояло из стола, на котором стояли алебастровая амфора и кубок, и из ложа, где лежала женщина, судя по толстой черной косе, спускавшейся на пол. Эта человеческая фигура была накрыта белым покрывалом.
Не колеблясь ни минуты, Саргон подошел, поднял покрывало, и глухо вскрикнул. Побелевшими губами он тихо позвал: «Нейта», — и пошатнулся. Затем, упав на колени, он наклонился к бледному лицу жены, на котором застыло невыразимое страдание. «Умерла!» — прошептал он, прижимаясь к ее маленьким похолодевшим рукам, сложенным на груди, и обливая их горячими слезами.
Вдруг он вздрогнул, заметив слабое, но ровное дыхание, приподнимавшее ее грудь. Дрожа от счастья, молодой человек вскочил на ноги. Он тряс любимую жену и всячески старался разбудить ее, не переставая повторять:
— Нейта, Нейта, приди в себя! Ты уже не одинока и не покинута. Освобождение близко!
Но его радость быстро сменилась тоской и отчаянием, когда он увидел, что все его усилия напрасны и Нейта по — прежнему лежит неподвижно, с закрытыми глазами, «Они погрузили ее в волшебный сон», — заподозрил он, прислоняясь к стене и сжимая обеими руками голову, Но эта слабость была непродолжительной. «Настало время действовать. Я должен бежать и положить конец этим ужасам. Но горе тебе, колдун проклятый, если это дыхание угаснет, когда я вернусь!» Страшным усилием воли вернув себе спокойствие и силы, Саргон склонился к бледному лицу своей молодой супруги и горячо поцеловал ее. Затем он тщательно закрыл Нейту покрывалом и, заперев дверь на засов, вернулся во дворец. Решив бежать не откладывая, хетт жадно искал случая, чтобы привести свое намерение в исполнение. Но, к великому своему изумлению он увидел, что во дворце готовится что — то необыкновенное. Ему удалось подслушать разговор Хамуса с одним евнухом. Таким образом он узнал, что привели новую партию рабов, из одних женщин и детей, и, кроме того, в отдельном зале были собраны слуги, пораженные одной и той же странной болезнью, уже замеченной Саргоном. Эти несчастные, здоровые с виду, казались какими — то расслабленными. Целыми часами они лежали неподвижно в полузабытьи, из которого их не могли вывести ни угрозы, ни побои. Когда же это оцепенение проходило, их дикие, сверкающие взоры, отвисшие губы и нервный тик придавали им вид идиотов. Он видел также мудреца, который раньше почти никогда не показывался. Тот озабоченно о чем — то говорил с Хапзефом. Немного позже, он сделал еще одно, очень неприятное открытие. Хамус наблюдал за ним, и ему удалось перехватить подозрительный взгляд евнуха, что еще больше подкрепило его решение бежать во что бы то ни стало. Мрачное предчувствие сжало сердце молодого хетта, когда на другой день после обнаружения Нейты, Хамус отвел его в зал к больным рабам и запер там.
Следующий день показался ему вечностью. Он единственный из всех несчастных не мог ночью сомкнуть глаз. Шум открывающейся двери оторвал его от тягостных размышлений. Лежа в углу и притворяясь спящим, он видел, как несколько евнухов с факелами в руках стали обходить спящих. У дверей собирали в кучу тех, кто без труда вставал сам. Кто же не мог проснуться, тем из флакона вливали несколько капель в рот: как наэлектризованные, несчастные вскакивали на ноги, и скоро вся толпа в сопровождении евнухов направилась в сад. Пройдя весь парк, они вышли на площадку, окруженную изгородью из колючего кустарника и густыми деревьями. В центре этой площадки высилась каменная пирамида.
Саргон никогда не видел этого места. Оно было так искусно скрыто в густой чаще, что он даже не подозревал о его существовании. Впрочем, рабам было запрещено появляться в этой части сада, прилегавшей к павильону мудреца. Хетт проникал сюда тайком. А рабы приходили сюда только под наблюдением евнухов. Саргон с любопытством огляделся вокруг. Все было ярко освещено факелами. Недалеко от изгороди, влево от пирамиды, на каменном полу стоял большой сосуд, по — видимому наполненный вином, и алебастровые кубки. Внутри пирамиды слышались металлические звуки и треск, похожий на треск громадного костра. Скоро площадка заполнилась толпой женщин и детей всех возрастов, а также евнухами, наполнявшими кубки и раздававшими их рабам. Опьянение уже начинало овладевать ими, когда появился мудрец и Хоремсеб. Толпа устремилась за ними, сгрудившись перед чем — то вроде жертвенника, возвышавшегося над входом в пирамиду. Хамус принес чеканную амфору и два золотых кубка. Выпив вместе с князем, Таадар запел какую — то дикую песню, и толпа подхватила ее и начала танцевать. Все крутились на месте в дикой пляске.
Саргон не притронулся к отраве, хотя и сделал вид, что пьет. Прокравшись в самый темный угол, он забился под куст. Никто не заметил его, так как движение толпы достигло кульминации и было трудно различить кого — нибудь среди этих обезумевших, вертящихся существ. К тому же евнухи были заняты охраной выходов и наполнением кубков.
Вдруг он увидел, что Хоремсеб схватил одну из женщин и бросил ее на жертвенник. Затем Таадар вытащил из — за пояса кинжал и вонзил его в грудь жертвы. В ту же минуту взгляд хетта упал на открытую высокую дверь пирамиды. С глухим криком он схватился за сердце: восседавший там идол, освещенный красноватым светом факелов, с раскаленными нижними членами, был Молох, бог его народа, которому в раннем детстве он сам поклонялся.
Трудно описать, что происходило в эту минуту в уме Саргона. Тысячи воспоминаний пробудились в нем, и в его душе началась ужасная борьба. Здесь приносят жертвы богу хеттов, божеству его народа, а он хотел выдать этих людей и уничтожить это святилище! Мог ли он сделать это? Осмелится ли он совершить подобное святотатство? Он видел, как мудрец бросил умерщвленную жертву в печь, затем Хоремсеб бросил на дымящиеся руки бога ребенка, оторванного от матери. Саргон знал, что это должно было так происходить и что еще много жертв поглотит ненасытная утроба кровавого бога. Вдруг мысли резко изменились, озарив возбужденный ум молодого человека. Чем обязан он этому богу, который допустил, чтобы победили его народ и убили всех его близких, а его самого дал увести пленником во вражескую страну? И ради такого неблагодарного божества он бросит свое мщение, позволит жить и наслаждаться человеку, которого ненавидит больше всего на свете? Ради него отказаться от Нейты и самому позорно погибнуть? Нет, никогда! Он должен сейчас же бежать, так как Хамус, очевидно, уже подозревает что — то и привел его сюда на смерть.
Но как бежать? Все входы охраняются, а густая изгородь — плотная, как стена. Близость смертельной опасности удвоила все способности Саргона. С ловкостью змеи он подполз как можно ближе к выходу и стал выжидать удобного случая. Его надежды не были обмануты. Убедившись, что несчастные существа, предназначенные Молоху, не в состоянии бежать, два евнуха оставили свой пост и выдвинулись вперед, чтобы лучше видеть жертвоприношение. Этим моментом воспользовался хетт. Одним прыжком он перескочил проход и бросился в тень чащи. Убедившись, что никто его не преследует, он побежал, как олень, преследуемый собаками. С трудом добравшись до знакомой части сада, он написал несколько слов и опустил папирус в вазу, при помощи которой переписывался с Изисой. Затем бросился туда, где прежде чем попасть во дворец в качестве раба, он спрятал кинжал, секиру и веревку.
Ему не пришлось долго искать. Все оказалось на месте. С кинжалом в одной руке и с секирой — в другой Саргон прокрался вдоль стены до двери, ведущей на лестницу к Нилу. Два раба сторожили ее, присев на песке. Как тигр, хетт бросился на одного из них и раздробил ему череп. Прежде чем другой успел опомниться от неожиданности и вскрикнуть, его постигла такая же участь. Не теряя ни минуты, Саргон отодвинул засов и вышел на лестницу. Притворив за собой дверь, он перелез через сфинкса и замер под защитой кустов, чтобы перевести немного дыхание. Самое трудное было сделано. Свежий и чистый воздух реки остудил его смоченный потом лоб. Но земля горела под ногами Саргона. Снова бросился он бежать и остановился только перед домом Нефтисы.
Он разбудил Кениамуна и Нефтису. Они немедленно провели совет. Единогласно было решено, что Саргон и воин сейчас же должны отправиться в Фивы и открыть все царице. Так как Кениамун, предвидя возможность подобного случая, заранее нанял лодку с надежными гребцами, то все было скоро готово. В Мемфисе царила еще ночь, когда молодые люди сели в лодку и быстро направились к столице.
Когда на другой день после этого жертвоприношения Хамус проснулся, бледный и озабоченный его помощник донес, что два раба, сторожившие дверь, выходившую на Нил, найдены убитыми, а дверь — открытой. При этом известии евнух быстро вскочил с кровати. Боясь разбудить Хоремсеба, отдыхавшего от ночных трудов, Хамус лично произвел строжайшее расследование и пришел к убеждению, что бежавший убийца был не кто иной, как раб Карапуза.
— Итак, я был прав, не доверяя этому презренному! — проворчал усталый Хамус, бросаясь на ложе. — Может быть, он совсем не был глух и нем, а только притворялся, чтобы лучше шпионить. Но кто он такой? Как удалось ему ускользнуть вчера? Я просто теряю голову.
Солнце уже садилось, когда свежий и хорошо отдохнувший Хоремсеб приказал подать обед, но аппетит у него совершенно пропал, когда, запинаясь и дрожа, Хамус сообщил ему о ночном происшествии и о своих догадках относительно личности беглеца.
Евнух ожидал приступа гнева и побоев, но, к его удивлению, князь только побледнел и, нахмурив брови, облокотился на стол. После довольно продолжительного молчания он сказал почти спокойно:
— Прежде всего необходимо убедиться, не оставил ли этот предатель во дворце сообщников. С этой целью ты должен установить строгое, но тайное наблюдение за всеми людьми, в которых ты не вполне уверен. Если ты что — нибудь откроешь, тут же извести меня об этом, в какой бы час дня или ночи это ни случилось.
На следующий день, в обычный час Хамус пришел за Изисой и, отведя ее в сад, удалился. Так бывало каждое утро. Девушке предоставлялась полная свобода гулять о течение двух часов, но по известному сигналу она должна была вернуться во дворец.
Не зная ничего о вчерашних событиях и не подозревая, что за ней следили, Изиса направилась к гранитной вазе, куда она опускала свои письма. Убедившись еще раз, что вблизи никого нет, она опустила руку в вазу и вытащила оттуда оставленный Саргоном папирус, который поспешила спрятать в своей одежде. Но каков был ее ужас, когда из чащи деревьев выскочил какой — то человек и, бросившись на нее, грубо вырвал из ее рук свиток.
— А! Презренная предательница! Наконец — то я захватил тебя на месте преступления! Посмотрим, что за письма ты приходила здесь искать, — сказал Хамус, крепко связывая руки и ноги Изисы.
Покончив с этим, он развернул свиток и с удивлением прочитал следующее: «Я сейчас бегу. Если мне удастся выбраться живым из этой пещеры убийц, я в эту же ночь уеду с Кениамуном. Будь осторожна. Только в крайне важных случаях клади письма, куда — ты знаешь. За ними будет приходить Нефтиса и она же будет сообщать тебе необходимые известия».
— Дело осложняется и принимает размеры широко организованного заговора, — проворчал евнух, взваливая Изису себе на плечи. — Немало усилий придётся приложить господину, чтобы выпутаться из этого дела, если этот демон — Нефтиса принялась преследовать его.
Бросив девушку, как тюк, на пол в ее комнате, он запер ее и отправился к Хоремсебу.
Князь спал. Но Хапу, вероятно, получивший инструкции от Хоремсеба, тотчас же побежал будить его. Через несколько минут евнух вошел к своему господину. Рассказав все, он подал князю папирус. Но едва Хоремсеб пробежал его глазами, как с криком ярости вскочил с места.
— Нефтиса! Эта тварь вмешалась в интригу! Но кто же ее сообщник, этот пресловутый Карапуза? Изиса должна знать его.
Дрожа от гнева и нетерпения, Хоремсеб поспешно оделся и отправился в сопровождении Хамуса в комнату Изисы.
От ужаса, что она открыта, Изиса лишилась чувств, и Хоремсеб застал ее лежащей на полу в обмороке. Схватив амфору с водой, князь опрокинул ее на голову девушке. Несколько минут спустя Изиса открыла глаза, но, встретив суровый взгляд князя, она от страха потеряла дар речи. Несмотря на свой гнев, князь скоро убедился, что может убить оцепеневшую Изису, но не заставить ее заговорить о том, что она знает по этому делу, а это — то и было самое главное. Дрожа от беспокойства и гнева, он послал Хамуса к себе за успокоительными каплями и влил их в рот Изисы. Приняв спокойный вид, он убедил девушку, что считает ее орудием в руках Нефтисы, и что, если она хочет спасти свою жизнь и заслужить его милость, она должна откровенно рассказать все, что знает об этом деле.
— Прежде всего скажи мне, кто такой раб Карапуза и с какой целью вы оба пробрались сюда? Затем объясни мне, кто этот Кениамун, о котором он упоминает?
— Это был Саргон, муж Нейты. Кениамун же — это один воин из свиты, помогавший нам… Саргону, в его предприятии, — пробормотала Изиса.
При имени Саргона Хоремсебу показалось, что его поразил удар молнии. В свою очередь, он простоял несколько минут, как окаменевший. Затем он продолжил хриплым голосом допрашивать ее. При каждом ответе ему казалось, что земля разверзается под ним и он уже падает в пропасть, которую предвидела Нейта. Открытие ужасной опасности, носившейся над его головой, в первую минуту заглушило в нем желание мстить Изисе. Его умом овладела одна мысль: сообщить все Таадару и попросить его совета.
Не удостоив даже взглядом полумертвую от страха Изису, он вышел, чтобы бежать к мудрецу. Когда он спускался со ступенек террасы, его взгляд упал на пруд и в его уме пронеслась мысль, что наступил конец ночным праздникам и его очаровательной жизни и если жрецы найдут здесь культ Молоха, это может привести к непредсказуемым последствиям. Перспектива того, что, может быть, ожидало его из — за Нефтисы, его презренной игрушки, вызвала в Хоремсебе припадок безумной ярости. Бегая, как слепой, он бился головой о деревья и затем, упав на землю, катался по ней, грыз песок и рвал на себе одежду и все, что попадалось под руки. Он испускал дикие, звериные крики, пена выступила у него на губах и тело извивалось, как в припадке эпилепсии. У него был такой ужасный вид, что прибежавшие на крик рабы не осмелились приблизиться к нему. Только когда бешенство перешло в глубокий обморок и князь замер неподвижно, рабы подняли его и перенесли в комнаты.
Была глубокая ночь, когда Хоремсеб очнулся от забытья. Бледный и обеспокоенный старик Хапу один дежурил при нем. Князь приподнялся и усилием воли стряхнул оцепенение, сковавшее его тело. Он пытался собраться с мыслями и обдумать свое положение. Теперь он был гораздо спокойнее, и ему пришло в голову, что если удастся скрыть наиболее компрометирующие следы преступлений, не станут уж очень настойчиво преследовать человека его ранга, так как позор упал бы на царский род. Поскольку процедура эта медленная, у него, конечно, хватит времени привести все в порядок до приезда царского комиссара или делегата от жрецов. Что же касается Нефтисы, она дорого заплатит за часы перенесенных им мучений. При одном воспоминании об этой женщине он задыхался. Но прежде всего необходимо было переговорить с Таадаром.
Подкрепленный такими размышлениями и предвкушением утонченной мести, Хоремсеб отправился к мудрецу, которого встретил на пороге павильона.
— Я шел к тебе, сын мой. Несколько часов назад я был у тебя, но слуги не могли мне сказать причины твоего внезапного нездоровья.
— Причина моего нездоровья заключается в неожиданном открытии невероятного заговора, жертвами которого мы стали, — сказал Хоремсеб, садясь вместе с Таадаром к рабочему столу. — Нам изменили, учитель, и, по всей вероятности, мой дворец посетит комиссия жрецов. Если нам не удастся спрятать или уничтожить Молоха и священное растение, мы погибли, так как нас обвинят в святотатстве и колдовстве.
— Уничтожить бога или священное растение?! Но это невозможно! — вскричал Таадар, вскакивая со стула и хватаясь за голову. — Но кто же выдал нас?
— Нефтиса! Презренная догадалась, что Нейта здесь, и выдала эту тайну Саргону. Притворившись глухонемым, хетт проник во дворец, переодетый рабом. При помощи одной молодой девушки, по — видимому влюбленной в него, он все высматривал здесь и бежал в ночь великого жертвоприношения. Затем с другим своим сообщником он отправился в Фивы. Он хочет донести на меня царице. Остается узнать, как примет Хатасу донос на члена царской семьи. Весьма возможно, что из гордости она не допустит публичного скандала, по крайней мере, пока обвинение не подтвердится, а прикажет произвести тайное расследование. Надо, чтобы комиссия не нашла здесь ничего подозрительного. Нейта покажет, что она добровольно последовала за мной, избегая Саргона и его любви, и с помощью бога все обойдется благополучно, — закончил Хоремсеб, принимая свой обычный спокойный и довольный вид.
Мудрец покачал головой:
— Дадут ли тебе время устроить все, как ты хочешь? Одно разрушение пирамиды и уничтожение статуи отнимет много дней. Не будет ли вернее и благоразумнее бежать тебе со мной, захватив самые дорогие сокровища? Выбравшись из Египта, можно все обдумать и устроиться где — нибудь в другом месте, вместо того чтобы подвергаться риску попасть в руки жрецов, которые, как ты сам говорил мне, ненавидят тебя. Не рассчитывай на Хатасу. Ты оскорбил ее в самом дорогом для нее.
— Зато это дорогое ей существо будет защищать меня и выиграет мое дело. Что же касается того, чтобы бежать и вести несчастную жизнь среди чужеземцев, то я не согласен на это. К тому же это средство всегда в наших руках. Прежде испытаем что — нибудь получше. Раньше чем через две недели нас не побеспокоят.
— Пусть будет по — твоему, — сказал Таадар. — Только дай мне несколько часов, чтобы я мог просмотреть свои заметки, как нужно поступать в подобном случае cо священным растением. С чего же ты начнешь? С разрушения пирамиды?
— Нет, я хочу предложить богу еще одну искупительную жертву. До той минуты наше время будет занято другими необходимыми работами, — ответил Хоремсеб, причем на его лице появилось выражение беспощадной жестокости.
На рассвете князь в сопровождении Хамуса отправился к стене и стал искать трещину, указанную Изисой. Найдя ее, он засунул туда руку и вытащил тоненький свиток папируса. Дрожащими от гнева губами Хоремсеб прочел следующее: «Они уехали. Через четыре ночи после сегодняшней я прийду за твоим письмом. Не забудь дать о себе известие».
Трудно описать его ярость на Нефтису. Сначала он хотел даже похитить ее из дома, но по зрелом размышлении нашел это предприятие слишком рискованным, а время — слишком драгоценным, чтобы терять его даром. Нефтиса и так не избежит его рук.
С этой минуты во дворце началась лихорадочная деятельность. Первую работу в глубочайшей тайне выполнили лично Таадар и князь. Они вытащили из бассейна вместе с корзиной таинственное растение и вырыли глубокий ров во влажном и тенистом месте. В этот ров, заполненный водой, они опустили растение, пригнули стебли. Затем засыпали все землей и закрыли дерном. Потом Таадар заполнил губительной жидкостью большие красные и синие флаконы. Уложив в шкатулку семена опасного растения и собрав самые ценные манускрипты, предметы культа и знаки своего священного достоинства, он уложил все это в сундук. И с наступлением ночи сам перенес этот сундук в лодку и отвез его в одно место, о котором мы скажем ниже. Все остальное — сухие травы, мази, флаконы и другие научные предметы — было зарыто в землю.
Покончив с этим, принялись за разрушение здания павильона. Бассейн, в котором росло таинственное растение, был выломан, а каменные плиты и жертвенный алтарь разбиты. Вскоре посреди пруда виднелся только пустынный островок, покрытый кустарником и не имеющий сообщения с твердой землей. Потом, насколько было возможно, уничтожили все, что предназначалось для оргий. Даже дворец изменил радикально свой вид. Сотни треножников, ящичков, а также удушливые ароматы были свалены в подземный погреб и замурованы. Все залы были тщательно проветрены, а решетки, отделявшие комнаты жертв Молоха, сорваны и уничтожены. Со слуг были сняты дорогие одежды и драгоценности и заменены простым полотняным платьем. Присоединив к этим вещам свои лучшие драгоценности, посуду, оружие, золотые крылья, тиару и ассирийские одежды, он зарыл все эти сокровища в разных местах огромного сада.
В этой лихорадочной деятельности время пролетело очень быстро, и наступила наконец ночь, когда Нефтиса должна была явиться за письмом. Хоремсеб был очень доволен. Все шло хорошо, и если ему удастся еще разрушить пирамиду и разбить колосс, которого он намеревался бросить в Нил, то комиссия могла сколько угодно вести свое следствие: все вещественные доказательства его преступлений исчезнут.
Но прежде чем приступить к этой последней работе, он хотел заполучить Нефтису и отомстить ей каким — нибудь утонченным мучением. При одной мысли о том, чего стоила ему измена этой девушки, о поломанном образе жизни, который он обожал, о страданиях, опасностях и унижении, которые, быть может, его ожидали, — он ненавидел ее всеми фибрами души. Он почти задыхался от дикой жажды мести.
Как только солнце село, Хоремсеб в сопровождении Хамуса вышел из дворца по лестнице сфинксов. Оба мужчины прокрались вдоль стены и спрятались в кустах, в нескольких шагах от трещины.
Долго пришлось им ждать. Было уже довольно поздно, когда они заметили какую — то осторожно приближавшуюся фигуру. Это была Нефтиса. Закутавшись в темный плащ, она пришла за новостями от подруги. Подойдя к расщелине, она опустилась на колени и стала искать свиток пергамента. В эту минуту две сильные руки схватили ее, быстро опрокинули назад, и, прежде чем она успела крикнуть, толстый шарф окутал ее голову. Чувствуя, что ее уносят, девушка стала отчаянно отбиваться. Она понимала: что — то было открыто и очутиться сейчас за этими стенами, во власти Хоремсеба, — значило умереть, и притом умереть изощренной ужасной смертью. Истощенная борьбой, задыхаясь под шарфом, Нефтиса почувствовала какую — то тяжесть и лишилась чувств.
Несмотря на ее сопротивление, Хоремсеб сам поднял ее и, с помощью евнуха, унес в сад. Пока Хамус тщательно запирал дверь, князь бросил свою ношу на землю и сказал:
— Зажги факел, Хамус! Надо убедиться, не ошиблись ли мы дичью.
Евнух повиновался.
— Нет, это действительно та ехидна! Она в обмороке от страха, — сказал с презрением Хоремсеб. — Возьми ее, Хамус, и неси за мной к пирамиде. Посмотрим, как она будет беседовать с богом! Ты приказал разжечь очаг?
— Да, господин, — ответил Хамус, взваливая Нефтису на плечи.
Подойдя к пирамиде, евнух опустил свою поклажу на землю и исчез. Прислонившись ко входу, Хоремсеб то сурово смотрел на свою жертву, то прислушивался к треску пламени во внутренностях колосса, которого эта женщина хотела уничтожить.
Хамус скоро вернулся, неся с собой закрытую корзинку и сосуд с водой. Пока князь открывал корзинку, наполненную розами, и вынимал красный флакон, евнух смачивал водой лицо и грудь девушки, стараясь привести ее в себя.
Видя, что Нефтиса пошевелилась, Хоремсеб высыпал на нее все розы из корзинки. Девушка вздрогнула и открыла блуждающие глаза. Удушливый аромат подействовал на ее мозг и вызвал на бледных щеках лихорадочный румянец. Но встретив мрачный, угрожающий и полный беспощадной жестокости взгляд князя, она умоляюще подняла руки и прошептала:
— Пощади!
— Пощадить тебя? Тебя — предательницу, шпионку, воровку? — ответил Хоремсеб с пронзительным смехом. — Пощадить тебя, которая донесла на меня и изменила мне? Скажи лучше, какую муку придумать, чтобы сполна заставить тебя заплатить за поступок, на который ты отважилась? Отрезать ли твой предательский язык или выколоть твои змеиные глаза?
Голос у него оборвался от гнева. Скрежещущий зубами, с пеной у рта, он был отвратителен и ужасен. Несколько мгновений выхваченный из — за пояса кинжал сверкал так близко от Нефтисы, что она ощутила холод стального лезвия. Девушка была парализована страхом.
Казалось, что он одним ударом покончит с ней, но, быстро одумавшись, Хоремсеб снова заткнул оружие за пояс. С холодным гневом, еще более зловещим, чем бешеное раздражение, он схватил кубок и, поднеся его Нефтисе, сказал с кровавой иронией:
— Пей! Смени свою ненависть на любовь. Тебе будет приятней умереть, любя меня!
Девушка в ужасе отступила.
— Оставь меня! Я не хочу пить этот яд.
— Пей! — прохрипел Хоремсеб. — Или я вырву тебе глаза! — И схватив Нефтису за затылок, он влил ей в рот всю жидкость из кубка.
Несколько минут несчастная казалась уничтоженной. Потом дрожь пробежала по ее телу, лицо раскраснелось, а большие зеленоватые глаза вспыхнули огнем, устремившись на князя, готового с выражением дикого зверя броситься на свою добычу. Вдруг она кинулась к нему и, обхватив его колени, закричала сиплым голосом, в котором слышались и ненависть и любовь:
— Хоремсеб! Подари мне один поцелуй любви, дай мне один только поцелуй, и я умру, не проклиная тебя!
Князь с жестоким самодовольством смотрел на прекрасное создание, трепетавшее у его ног. Потом, выхватил кинжал и, наклонившись к ней, он прошептал с сардонической улыбкой:
— Получи поцелуй, какого заслуживают предательницы!
С душераздирающим криком Нефтиса откинулась назад. Кровь ручьем хлынула у нее из раны в боку. С яростным хохотом Хоремсеб схватил свою жертву и, поднявшись по лестнице, бросил ее на колени колосса.
Нефтиса еще не была мертва. Жестокое страдание вывело ее из оцепенения. Она извивалась на раскаленном ложе с нечеловеческими воплями. Но скоро силы оставили ее, с губ слетело ужасное проклятие и она перестала двигаться. Только изредка конвульсивное подергивание показывало, что жизнь не оставила еще этот молодой и сильный организм.
Зрелище было до такой степени ужасно, что даже Хамус бросился лицом на землю, затыкая уши, чтобы не слышать шипения крови на раскаленном металле, и стараясь не вдыхать отвратительный запах горелого мяса. Хоремсеб даже не шевельнулся. Бесстрастно, скрестив руки на груди, он наслаждался своим мщением. Ни одна струна этого бронзового сердца не дрогнула, при виде того, как раздувалось прекрасное тело, как лопалась кожа и обугливались руки и ноги. Затем вспыхнула масса золотистых волос и окружила ложе смерти огненным облаком. В это мгновение князь встретился с вперившимся в него взглядом жертвы. Эти неподвижные, налитые кровью глаза уже не принадлежали больше человеческому существу. Выражение страдания и проклятия мучавшейся до безумия сущности сосредоточились в этом ужасном взоре, пылающем огнем, который, тяжелый как свинец, пронизал и парализовал душу чародея.
Хоремсеб отвернулся, передернувшись. Он не знал, что в этот ужасный миг переполненная ненавистью душа на тысячи лет соединилась с ним и что этот роковой взгляд на протяжении веков будет преследовать его, давя его последующие жизни, отравляя его покой и лишая иногда рассудка.
Когда князь поборол свою слабость, он снова взглянул на казненную, но ужасные глаза уже погасли, Нефтиса умерла.
Хоремсеб вышел и позвал Хамуса. Землистый от страха евнух поднялся, весь дрожа.
— Прикажи сейчас же погасить огонь, а тело предательницы брось пока в пустую печь. Потом распорядись, чтобы люди немедленно приступили к разрушению пирамиды.
Терзаемый страшным смятением, Хоремсеб вернулся в свою комнату и бросился на кровать. Чувствуя себя разбитым от усталости, он закрыл глаза, но в его уме снова ожила только что виденная сцена. Полуугасший взгляд Нефтисы все еще был прикован к нему, запах горелого тела душил князя, а густой черный дым носился вокруг, сковывая его и перехватывая дыхание. С глухим криком князь вскочил с кровати, и его дикий взгляд упал на старого Хапу, который, дрожа всем телом, подавал ему таблички.
— Господин, какой — то человек, приехавший из Фив, желает немедленно поговорить с тобой. Он так настаивал, что я осмелился разбудить тебя.
Князь схватил таблички и поспешно открыл их. Там было написано одно только слово: «Мэна», — но этого было достаточно, чтобы лицо князя покрылось смертельной бледностью.
— Введи незнакомца! — приказал он рабу.
Несколько минут спустя Хапу ввел в комнату человека, закутанного в темный плащ, который совершенно закрывал его лицо. Как только раб удалился, пришедший сбросил плащ. Это был брат Нейты. Смятая и перепачканная одежда доказывала, что он спешил сюда изо всех сил.
— Ты привез важные новости? — спросил Хоремсеб, пожимая руку своему гостю и предлагая ему сесть.
— Да, то, что я сообщу тебе, до такой степени важно, что предупреждая тебя, я рискую собственной головой. Сославшись на семейное дело, я взял отпуск и тайно прискакал сюда, чтобы предупредить тебя. Ты погиб, князь, если тебе не удастся бежать. Говорят, Саргон обвинил тебя перед Хатасу в святотатстве, невероятных убийствах и в похищении Нейты, которую ты держишь здесь в качестве пленницы.
— Это правда, Нейта здесь, но она добровольно последовала за мной, чтобы скрыться от мужа, которого боится и ненавидит. Но расскажи мне подробно, что там такое случилось?
— Никто точно не знает, что там произошло. Саргон имел аудиенцию у царицы. Тутмес присутствовал на ней и, по неизвестным причинам, заколол кинжалом хетта, который умер два часа спустя, У его смертного ложа Хатасу собрала чрезвычайный совет, которому раненый сделал подробное донесение, обвиняя тебя в невероятных преступлениях. Твое имя на устах у всех, и Фивы бурлят самыми разнообразными слухами. Я узнал от Сатати, что комиссия, составленная из Рансенеба, Ромы и нескольких других жрецов, отправляется в Мемфис, где при содействии великого жреца Аменофиса, произведет расследование в твоем дворце.
Знакомый тебе Кениамун сопровождает Рансенеба. Он везет приказ коменданту Мемфиса, чтобы тот предоставил в распоряжение жрецов военную силу, в том случае, если для твоего ареста будет недостаточно отряда телохранителей, которым командует Антеф. Я опередил комиссию, которая, я думаю, прибудет не раньше завтрашнего утра. Итак, у тебя есть время бежать. Если ты хочешь послушаться моего совета, то постарайся поскорее оставить Египет. Здесь твоя жизнь не стоит даже кольца серебра, и, право, нужна была вся моя бескорыстная преданность тебе, чтобы рискнуть предупредить в подобную минуту.
— Я вознагражу тебя, Мэна, за твою преданность. Если же мне удастся избежать опасности и оправдаться, будь уверен, я дам тебе целое богатство, — ответил Хоремсеб, смертельно побледневший во время рассказа воина.
— Ты надеешься избегнуть такой опасности и сохранить свое положение?! — поразился Мэна. — Ты не заблуждаешься? Говорят, что против тебя должна еще свидетельствовать Нефтиса, и что она раскроет ужасные вещи.
— Нефтиса ничего не скажет, так как она мертва. В остальном же мне помогут боги, и я надеюсь, что все устроится хорошо, — сказал Хоремсеб, вставая. Достав шкатулку, наполненную драгоценностями, и мешок колец золота, он дал их Мэне.
— Прими это, как первый знак моей благодарности. А теперь отдохни. Конечно, ты пожелаешь повидаться с Нейтой?
— Нет. Нет надобности, чтобы она знала, что я здесь. Раз ты говоришь, что она жива и здорова, я совершенно спокоен на ее счет. К тому же я сию минуту должен расстаться с тобой. У меня есть еще одно дело в городе, и, кроме того, мне необходимо как можно скорее вернуться в Фивы. Но, кстати, ты говорил, что Нефтиса умерла. Ты, случайно, не знаешь, где она жила здесь?
— Конечно, знаю, — Хоремсеб назвал место. — Но выпей, по крайней мере, кубок вина. Это подкрепит тебя. Подожди! Я сам принесу тебе вина и заодно отдам кое — какие приказания.
Как только князь вышел, Мэна подбежал к стоявшему у кровати столу, на котором лежали ожерелья и браслеты, снятые Хоремсебом. Спрятав их в свой пояс вместе с несколькими безделушками из ляпис — лазури и малахита, он вернулся и запахнул плащ, насмешливо пробормотав, оглядываясь кругом:
— Дурак! С петлей на шее он мечтает устроить свои дела, вместо того, чтобы бежать, как бежит олень от стаи собак! Я думал, что он хитрый. Что же касается его вина, то покорно благодарю! Оно легко может помочь мне никогда не вернуться в Фивы.
В эту минуту вернулся Хоремсеб и подал ему кубок вина. Мэна взял его и сделал вид, что отпил. Поставив его на стол, он сказал с деланной проникновенностью:
— Благодарю тебя, князь! Но извини, мне дорога каждая минута. Прощай! Да позволят мне боги снова увидеться с тобой, когда ты освободишься от всех докучных дел.
Оставшись один, Хоремсеб в изнеможении опустился на стул и закрыл глаза. Он чувствовал необходимость собраться с мыслями и принять какое — нибудь решение. Его первоначальный план был неосуществим. Разрушить за ночь пирамиду и уничтожить колосс было невозможно. Но он не мог смириться с перспективой окончательно потерять свое положение и состояние и скитаться несчастным беглецом вдали от Египта. Эта безжалостная душа, ослепленная тщеславием, самообожанием и фантастическим упрямством, не могла и в мыслях допустить, что с князем Хоремсебом будут обращаться как с простым преступником. Вдруг он вспомнил о смерти Саргона. Это обстоятельство подсказало ему новый план спасения.
Князь встал и пошел к Таадару. Старый ученый жил теперь во дворце. С мрачным и озабоченным видом он ходил по комнате, и нисколько не был удивлен тревожными вестями, которые передал ему Хоремсеб.
— Что же? Ты все еще сомневаешься, бежать ли? — спросил он.
— У меня есть другой план, который кажется более удобным. Я пришел сообщить тебе, что Саргон умер. Теперь ничто не мешает мне жениться на его вдове и тем обеспечить себе верную защиту. Поэтому прошу тебя, разбуди Нейту. Я переговорю с ней, и через несколько часов мы с ней уедем в Сэс. Там великий жрец храма, мой дядя, обвенчает нас и даст убежище моей жене, пока она не отправится в Фивы к Хатасу хлопотать о моем деле. Если же я увижу, что мне грозит опасность, я присоединюсь к тебе у Сапзара, где мы и будем скрываться, пока не утихнет буря.
Таадар молча выслушал его.
— Хорошо. Я разбужу Нейту. После вашего отъезда я сделаю здесь последние распоряжения и отправлюсь к Сапзару. Когда девушка будет готова принять тебя, я пришлю за тобой.
— Нет, ты лучше пришли ее в мою комнату. А пока я покончу с неотложными делами и приготовлю все к нашему отъезду.
Вернувшись к себе, Хоремсеб позвал Хамуса и Хапзефа. Раб получил приказания, касающиеся поездки. Затем в сопровождении евнуха князь отправился в комнату Изисы. Там по его приказанию Изису связали и перенесли в лодку, куда сели Хоремсеб и Хапзефа. Они отъехали на середину реки. Хоремсеб ударил кинжалом Изису и выбросил ее окровавленное тело за борт.
Вернувшись в свою комнату, истощенный усталостью и волнением князь задумчиво облокотился на стол, но через минуту встал, взял маленькую красную амфору и вылил ее содержимое в кубок вина, который он предлагал Мэне. Едва он закончил эту процедуру, как портьера приподнялась и на пороге появилась взволнованная и нерешительная Нейта. Благодаря продолжительному укрепляющему сну, к пленнице вернулись ее прежняя красота и свежесть. С радостным криком князь бросился к ней и страстно прижал ее к груди.
— Возлюбленная моя, как ты огорчила меня своей безумной ревностью! Знай же, дорогая моя, что я люблю тебя одну. Ты — владычица моего сердца и моего дома. Но как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, только я чувствую какое — то утомление и пустоту в голове, — ответила Нейта, склоняя голову на плечо князя.
— В таком случае, выпей этот кубок. Вино подкрепит тебя. Мне нужно поговорить с тобой, дорогая моя, об очень важных вещах.
Нейта послушно выпила. Почти мгновенно на ее лице появился лихорадочный румянец. Хоремсеб с видимым удовольствием наблюдал за ней. Он был уверен, что никакая сила не отнимет теперь у него Нейту. Яд возбудил в ней безумную страсть, которая отдаст ее в его безраздельную власть.
— Что ты хотел сказать мне? Это радостная или печальная весть, Хоремсеб? — спросила она, поднимая на него взгляд, полный любви и страха.
— Я хотел сказать тебе, что мне грозит смертельная опасность, так как меня предали.
Нейта вскрикнула. Настал момент, который она предвидела. Тщетно умоляла она Хоремсеба отказаться от преступной жизни, которая, в конце концов, должна была погубить его.
— Кто предал тебя?
— Саргон, твой муж! Переодевшись рабом, он пробрался в мой дом, все высмотрел и донес на меня Хатасу. Но Саргон жизнью заплатил за шпионство: Тутмес заколол его кинжалом. Завтра в сопровождении солдат сюда приезжает комиссия жрецов, чтобы арестовать меня по обвинению в святотатстве, колдовстве и других неслыханных преступлениях. Станешь ли и ты обвинять меня, Нейта? Передашь ли им, что видела здесь? Или ты меня настолько любишь, что сохранишь тайну и ничего не скажешь жрецам, когда они будут тебя допрашивать?
Страшно побледнев, Нейта в испуге отступила назад. На ее выразительном лице читалась мучительная борьба между правдой, которую она привыкла говорить, и ложью, которой от нее требовали. Сердце князя сжалось. Если сила чар не подчинит эту гордую и честную натуру, его последняя надежда будет разбита.
С глубоким вздохом Нейта заломила руки. Она понимала, что раскрыть истину — значит приговорить к смерти Хоремсеба. Но как она будет жить, когда угаснет этот пламенный взор? Когда на веки умолкнет мелодичный голос? Она обхватила голову руками и вскрикнула, заливаясь слезами:
— Нет! Нет! Никогда, ни одним словом я не изменю тебе, мой возлюбленный. Я скорее умру, чем выдам жрецам то, что могло бы обвинить тебя. Для твоего спасения я готова тысячу раз пожертвовать своей жизнью. Но ты беги, беги!
Хоремсеб страстно прижал ее к себе.
— Благодарю! Но прежде чем бежать, я хотел бы на всю жизнь соединиться с тобой. Желаешь ли ты этого, Нейта? Саргон умер. Теперь ничто не мешает тебе стать моей женой и спасительницей!
— Конечно, хочу! Но каким образом наш брак может спасти тебя? — прошептала Нейта.
— Ты будешь защищать перед Хатасу своего мужа и добьешься, что она простит ему его ошибки.
— О, я так буду умолять ее, как никогда еще не просила. Но, несмотря на свою доброту, станет ли меня слушать царица в таком важном деле?
Хоремсеб со сверкающим взором наклонился к ней.
— Если есть на свете существо, которому Хатасу ни в чем не откажет, так это ты, ее ребенок от Наромата, единственного человека, которого она любила.
— Царица — моя мать? — переспросила пораженная Нейта. Но вспомнив необъяснимую любовь царицы и слова Саргона о соединяющей их таинственной связи, она поверила князю. Обвив руками шею Хоремсеба, она с жаром воскликнула:
— Да, да! Царица, не захочет разбить счастье своего ребенка. Она спасет тебя. О, только бы поскорее нам обвенчаться, чтобы я имела право защищать тебя!
Хоремсеб подробно объяснил ей задуманный план, и через час закрытая лодка увозила их в Сэс.
Хоремсеб приказал Хапзефу держать дворец закрытым и во что бы то ни стало разрушить бога. Когда же он сел в лодку и очертания его жилища слились с темнотой, князь в мрачном изнеможении опустил голову. У Нейты замерло сердце от зловещего предчувствия, и она разрыдалась на груди Хоремсеба.