Утром последнего дня, который ему оставалось прожить на этом свете, Хоремсеб был переведен из подземной темницы в другую, ближе к месту казни. Это был каменный мешок без потолка. Только навес из досок закрывал половину камеры. Под этой крышей стояли каменный стол и скамейка и лежал пук соломы. Днем воздух и солнечный свет свободно проникали в это последнее убежище осужденного. Теперь же над темницей небо раскинуло свой темно — синий купол, сверкавший мириадами звезд, и бронзовая лампа над столом распространяла свой бледный, колеблющийся свет.
Хоремсеб сидел, облокотившись на стол и закрыв лицо руками. В душе его происходила ужасная борьба, и он всем существом дрожал от тоскливого страха, который испытывают все смертные в ожидании разлучения тела с душой.
Придя в себя после долгого обморока, князь чувствовал полное изнеможение, но эта благодетельная апатия скоро рассеялась и уступила место отчаянию и страшному возбуждению. Он был осужден на смерть. Но если то, во что он верил, было справедливо, то он не мог умереть, и это самое желанное бессмертие, для достижения которого он погубил столько невинных жизней, становилось бесконечной мукой по кровавой иронии судьбы. И каждый час приближал его к той ужасной минуте, когда, замурованный в тесной нише, лишенный воздуха и пищи и отделенный от всего живущего мира, он будет томиться в бесконечной агонии. Он скрежетал зубами, и тело его покрылось холодным потом. И если при таких нечеловеческих условиях он все — таки умрет, какие муки ожидают его душу, когда ее телесная оболочка, лишенная бальзамирования и погребения, рассыплется в прах? При этой мысли им овладел страх смерти и неизвестности в загробном существовании, одинаково волновавший людей всех времен, так как человеческие чувства никогда не меняются. Теперь, как и тысячи лет назад, ненависть и любовь, жадность и гордость были вечными причинами наших падений, и преступники всех эпох, как и все при приближении смерти чувствовали себя в глубине души подавленными. Врожденный инстинкт ответственности за свои поступки пробуждался в их уснувшей совести и заставлял их дрожать перед готовой поглотить их бездной, где им уже нельзя будет грешить, как на земле, но где, может быть, они не избавятся от последствий своих преступлений.
Весь день прошел для Хоремсеба в этих нравственных муках. Когда наступила ночь и его окружили мрак и молчание, им овладело новое чувство острой горечи — чувство полного одиночества. В этот ужасный час, когда отверженный, опозоренный, осужденный, он готовился покинуть этот мир, ни одно живое существо не оплакивало его, ни одна мысль с участием и любовью не была обращена к его темнице. В этом Египте, где судьба дала ему такое высокое положение, все гнушались его и жаждали его смерти. Презрение и проклятия будут связаны с его именем, пока оно не будет забыто. Впервые чувство полного одиночества с невыразимой тоской сдавило бронзовое сердце Хоремсеба, и он с хриплым стоном сжал свою голову, будто хотел раздавить ее.
Погрузившись в горькие думы, он не заметил, как открылась и закрылась дверь темницы и на пороге появилась женщина. Несколько мгновений Нейта смотрела на него с молчаливым отчаянием. Неужели этот несчастный узник, сидевший на каменной скамейке, был действительно Хоремсеб — утонченный, ужасный и обольстительный чародей? В ее уме, как видение, восстал волшебный дворец в Мемфисе. Страшная жалость и прилив сильной любви наполнили сердце молодой женщины. Поставив шкатулку на землю, она отбросила плащ и покрывало, и, подойдя к нему с протянутыми руками, сдавленным голосом позвала его. Молодой человек вздрогнул и выпрямился. При виде Нейты он на мгновение, казалось, окаменел, потом со сверкающим взором бросился к ней и прижал ее к груди. С минуту оба молчали. Оправившись первым, Хоремсеб подвел Нейту к скамейке и, усадив ее рядом с собой, сказал с небывалой искренностью:
— Нейта! Ты одна осталась мне верна, бедное дитя мое, ты, которую я так мучил! Но, ведь ты меня простила, не правда ли, за то, что я сделал тебя несчастной?! Ах, отчего я не послушался твоего пророческого голоса, предупреждавшего меня, что над моей головой носятся позор и несчастье…
От волнения он не мог больше говорить. Может быть, в первый раз любовь и признательность согрели его ледяное сердце.
Когда Нейта подняла на него взгляд, полный любви, и когда князь увидел струившиеся по ее лицу слезы, он страстно прижал ее к себе.
— Отчего я не могу жить для тебя, чтобы исправить мои ошибки? Но все кончено, Нейта! Соберись с силами и мужественно перенеси удар, который поразит тебя через несколько часов.
Нейта вздрогнула, вспомнив о шкатулке.
— Не отчаивайся, дорогой мой, я принесла тебе освобождение! — она взяла шкатулку и поставила ее на стол. — Взгляни! Это прислал тебе один твой друг. Мне сказали, что в этой шкатулке находится твое спасение.
С нервным волнением князь открыл шкатулку и посмотрел, что в ней содержится; затем, развернув папирус, он с жадностью прочел его. Вдруг яркий румянец залил его лицо и с губ сорвался сдавленный крик радости и торжества. В порыве дикой страсти, он схватил Нейту и, как перышко поднял над головой.
— Спасительница моей жизни! Божественная посланница, приносящая мне свободу! — ликовал он, покрывая ее страстными ласками.
— Ты бежишь, Хоремсеб? — спросила сияющая Нейта. — И ты возьмешь меня с собой, неправда ли?
— Да, я бегу, но не так, как ты думаешь. И кто знает? Может быть, мне дано будет обладать тобой и заплатить тебе за этот час самопожертвования целой жизнью любви и привязанности. Я избегну их ненависти под видом смерти. Здесь, перед тобой, я засну, но это будет не смерть, а чудный сон, полный спокойных и счастливых грез. Больше я ничего не могу сказать тебе, так как ты бессознательно, во сне, можешь выдать истину, и тогда я погиб. А теперь к делу! Время дорого, за тобой могут прийти каждую минуту.
Подойдя к столу, Хоремсеб взял кусок полотна, намочил его в воде и вытер руки и пылающее лицо Нейты. Затем он вынул один из флаконов и кубок. Прочтя еще раз письмо мудреца, он изорвал его в мелкие клочки.
В эту минуту открытая дверь темницы осветилась таким нежным, но ярким светом, что в нем совершенно растворился красноватый свет лампы. Это взошла луна, любимое светило Хоремсеба. При виде ее у князя вырвалось радостное восклицание. Подняв руки к серебряному диску, он певучим голосом восторженно произнес воззвание к Астарте. Затем, повернувшись к удивленной Нейте, он радостно сказал ей:
— Теперь — к делу. Царица ночи услышала мои молитвы, Сочувствующая и радостная, она явилась успокоить своими нежными лучами, вдохнуть в меня мужество и убаюкивать меня в таинственном сне.
Он вздохнул полной грудью и провел руками по волосам. Затем, схватив флакон, он вылил в кубок половину содержащейся в нем жидкости. Остальной жидкостью он растер себе лоб, виски и грудь. Сделав это, он подал кубок Нейте:
— Пей!
— Это смерть? — спросила, дрожа, молодая женщина. — Впрочем, лучше смерть, чем жизнь без тебя.
— Это не смерть, а покой, отдых и уничтожение чар. Твое сердце, надеюсь, останется верным мне, — ответил Хоремсеб, пламенно глядя в глаза Нейте, подносившей кубок к губам.
Едва Нейта выпила кубок, как ее охватило какое — то незнакомое чувство, и ледяной холод пробежал по ее жилам. Охваченная слабостью, она зашаталась, но князь поддержал ее и посадил на скамейку, освещенную теперь луной. Потом он взял из шкатулки второй флакон и вылил его в кубок. Приятный и живительный аромат распространился по темнице. Тогда, сев рядом с Нейтой, он вложил ей в руки кубок:
— Из твоих рук я хочу получить таинственное питье, сулящее мне жизнь и будущее. Если же я умру, я избегну, по крайней мере, позора и обману ожидания гордых жрецов! Быть замурованным живым! Какое ужасное мучение!
Дрожащая и страшно расстроенная Нейта поднесла кубок к губам любимого человека. Но едва он допил, как кубок выскользнул из ее ослабевших рук и разбился о каменные плиты.
— Благодарю! — пробормотал Хоремсеб и, обнимая Нейту, прибавил: — Оставайся так! Я хочу уснуть, любуясь твоим очаровательным личиком и твоим взглядом, полным любви.
Он прислонился к стене и засмотрелся на свое любимое светило, с которым, казалось, его связывали какие — то таинственные узы. Это была среброликая поверенная его грез, молчаливая свидетельница его преступлений и отвратительных оргий во дворце в Мемфисе. В этот роковой час, когда, опозоренный и покинутый всеми, он не знал, что ожидает его: жизнь или смерть, — луна осветила его темницу, и в ее холодных лучах запечатлелись ужасные и безумные мысли осужденного. Бесстрастно, не забывая ничего, несет луна из века в век этот отпечаток. Повсюду, в каждом новом образе, узнает она того, кто поверял ей свое горе и свои радости, снова молча закрепляя таинственные узы прошлого. Воплотившийся человек меняет свой вид, цвет, положение. Он забывает, где, в каком веке, после каких важных событий и под тяжестью каких чувств видел он, как эта молчаливая поверенная посетила его на смертном ложе или в темнице. Он не знает, в какие часы тоски его тленные глаза были устремлены на этот серебряный диск. Но луна это знает, и она снова нашла Хоремсеба под видом несчастного короля, трагический конец которого взволновал весь мир.
Странная тяжесть овладела Хоремсебом, и он машинально прижал к себе Нейту.
Вдруг Нейта отшатнулась, и глаза ее широко открылись.
Отбиваясь, как сумасшедшая, она оттолкнула Хоремсеба. Но ослабевшие ноги отказались служить ей. Она опустилась на землю и, склонив голову на колени князя, лишилась чувств. Осужденный слабо сопротивлялся ей. Глубокое оцепенение сковало все его тело. Точно сквозь облака, он видел, как Нейта опустилась перед ним, затем ему казалось, что он, как перышко, кружится в какой — то черной пучине — и он потерял сознание.
Четверть часа спустя, дверь открылась, и дежурный почтительно сказал:
— Тебе пора уходить, благородная женщина.
Не получив ответа, он вошел и в изумлении остановился, увидев, что молодая женщина лежит, как мертвая. Предполагая, что она от сильного волнения лишилась чувств, он быстро подошел, но при первом же взгляде на стекловидные глаза узника, дотронувшись до его похолодевшей руки, он глухо вскрикнул и бросился вон из темницы.
У Рансенеба сидели еще двенадцать жрецов и разговаривали о завтрашней казни. Они горько сожалели, что им не удалось получить драгоценных указаний относительно таинственного любовного растения. Среди этих поздних собеседников были также Рома и Аменофис, которые в эту ночь были гостями Рансенеба.
Стремительно вошедший в сопровождении дежурного Аменефта прервал все разговоры. Бледный, дрожа всем телом, старый жрец рассказал про посещение Нейты и к чему оно привело. Все вскочили и бегом бросились в темницу.
Несколько минут спустя, мрачные и сосредоточенные жрецы окружили странную группу. Дрожа от отчаяния и ревности, Рома оторвал Нейту от ненавистного соперника, и с помощью одного из присутствовавших тщетно пытался привести ее в чувство.
К Хоремсебу подошел старик — врач и, осмотрев его, объявил, что тот умер. Относительно Нейты он сказал, что она жива и только в глубоком обмороке. Он посоветовал немедленно унести ее с этого рокового места и оказать ей необходимую помощь. Исполняя это предписание, Рома отнес Нейту в носилки и сам проводил ее во дворец Саргона. Он не хотел в такой неурочный час являться в царскую резиденцию.
Когда Рома ушел, жрецы стали совещаться. Они внимательно осмотрели шкатулку, пустые флаконы и клочки папируса, но эти вещи мало что объясняли.
— Молодая безумица, очевидно, принесла ему какой — то неизвестный яд, который и убил его, а также письмо от одного из сообщников. Но кто мог ей самой дать эти вещи? — сказал Рансенеб.
— Это мог сделать только презренный хетт. Очевидно, он скрывается в Фивах и владеет таким же таинственным ядом, как и его проклятое растение. — Он наклонился и ощупал труп. — Странная смерть! Ни малейших следов страдания, гибкие члены и, в то же время, смертельная бледность, ледяной холод и остановившееся сердце.
После краткого совещания решено было скрыть это происшествие, известное только очень немногим, и совершить казнь, как будто ничего не случилось. Во исполнение этого решения, все совершилось по заранее составленной программе. В присутствии назначенных свидетелей Хоремсеб, поддерживаемый двумя мужчинами, как будто он очень ослабел от страха, был отнесен на маленький двор. Здесь в толстой стене было выбито длинное, узкое углубление. Не потерявшее еще своей гибкости тело было посажено на короткую скамейку и прислонено к стене. Рабочие поспешно стали закладывать кирпичами отверстие ниши, и скоро с глаз присутствующих скрылся ужасный чародей, заставлявший так много говорить о себе, вызвавший столько страданий, смертей и… разговоров.
В этой тесной нише должно было обратиться в прах это тело, так жаждавшее роскоши и удовольствий, и этот гордый и жестокий мозг, бывший таким изобретательным в кровавых наслаждениях.
* * *
Вместе с одним своим другом — жрецом Рома вынес Нейту из темницы чародея и отнес ее во дворец. Молодая женщина не приходила в себя. Приказав замолчать кормилице, беспрерывно кричавшей от ужаса и горя, Рома уложил Нейту на кровать и принялся хлопотать около нее.
Он видел шкатулку, пустые флаконы и клочки папируса. Он слышал замечания жрецов относительно незнакомого яда, убившего князя. Этот яд могла принести Хоремсебу только Нейта. Но от кого получила она таинственную шкатулку? Когда она ее взяла?
Терзаемый этой мыслью, Рома увел в соседнюю комнату кормилицу и, схватив ее за руку, сурово спросил:
— Кто сообщил твоей госпоже об осуждении чародея?..
Перепуганная насмерть кормилица ничего вразумительного ответить не смогла.
Нейта продолжала находиться между жизнью и смертью. Ужасные обстоятельства ее пребывания в Мемфисе, яд, который она приняла и вдыхала, испытания ужасами и страстью и так уже сильно пошатнули здоровье женщины. А последнее свидание с Хоремсебом и сильная реакция противоядия, которое тот дал ей, окончательно потрясли ее слабый организм. Пожираемая горячкой, преследуемая в бреду видениями недавнего прошлого, несчастная Нейта раскрывала отвратительные сцены, при которых она присутствовала во дворце в Мемфисе, и имя Хоремсеба не сходило с ее уст.
Все знаменитые врачи Фив были собраны у кровати больной. Роанта и Сатати с необыкновенной самоотверженностью ухаживали за ней с помощью верной кормилицы, не позволявшей ни одной служанке прикоснуться к своей обожаемой госпоже.
Часто у дворца Саргона останавливалась царская лодка или царские носилки. С мрачным взглядом и с озабоченным видом государыня склонялась над своим любимым ребенком, почти безнадежное состояние которого приводило ее в отчаяние. Когда она думала об этом так богато одаренном существе, которое беззаботным и счастливым пробудилось к жизни, как распустившийся цветок, и которое находилось теперь в состоянии худшем, чем смерть, когда она смотрела на Нейту, погубленную преступной игрой человека, которому она ничего не сделала и который, зная, кому он наносит удар своими преступными дерзкими руками, разбил эту невинную жизнь, — страшный гнев наполнял ее душу и ее руки невольно сжимались в кулаки. Ей хотелось бы предать мукам этого презренного и насладиться его страданиями, а он нашел возможность избежать наказания, воспользовавшись своей жертвой, по какой — то горькой иронии судьбы, как орудием для спасения.
Прошло около трех недель после смерти Хоремсеба. Однажды, после обеда старый врач храма Амона — Ра навестил больную. Его сопровождал Рома. Оба жреца боязливо наклонились к Нейте.
Истощенная и исхудавшая молодая женщина отдыхала, закрыв глаза, совершенно безучастная ко всему окружающему.
— Приближается конец. Если не случится какой — нибудь неожиданной реакции, это слабое дыхание прекратится завтра с восходом солнца, — прошептал печально старик.
Страшная бледность залила лицо молодого жреца. Он тоже очень похудел, и в его обыкновенно таких мягких и спокойных глазах светилось теперь горькое отчаяние.
— В таком случае, я останусь здесь до конца и буду ей давать капли, которые ты принес, — ответил он нерешительным голосом.
— Хорошо, оставайся! Только, если ее теперешнее состояние продолжится, ты не беспокой ее. Часа через два я вернусь, и тогда мы посмотрим.
Счастливый тем, что в такой торжественный час остался один с любимой, с этим дорогим существом, которое готовился навсегда потерять, молодой человек опустился на колени и сжал в руках ее маленькую похолодевшую ладошку, лежавшую на тонком шерстяном одеяле. Нейта, казалось, была погружена в какой — то летаргический сон. Глаза ее были полузакрыты, дыхание едва заметно, а на лице лежал уже отпечаток смерти.
С затуманенными от слез глазами молодой жрец наклонился к ней. Никогда еще она не была так дорога ему, как в эту минуту. Что в том, что подлым колдовством у него похитили ее сердце! Все — таки, ее первая и чистая любовь принадлежала ему. О! Если бы он мог продлить эту угасавшую жизнь, даже без всякой надежды лично для себя! Люди, конечно, были бессильны это сделать, но разве боги, которым он поклонялся и служил, не могли избавить ее от смерти?
Лихорадочно пожав маленькую ручку Нейты, Рома возвел глаза к лазурному небу, и из его измученной души вознеслась горячая молитва ко всем силам добра.
Пламенная молитва Ромы, свободная от всякого эгоистического чувства, пылко возносилась к небесам. Вся его душа сосредоточилась на одном желании — спасти от смерти женщину, которую он любил больше самого себя. Он не знал, что порыв воли, исходивший из его души, соединяясь с божественными флюидами, теплыми и живительными потоками спускался на организм больной, производя чудо воскрешения, о котором он молил.
Погруженный в свою молитву, Рома не заметил, как поднялась портьера, и в комнату бесшумно вошла Хатасу. Мрачная, с отчаянием в душе, пришла она провести последние минуты у постели своей дочери. Доктора сказали ей, что нет никакой надежды. При виде человека, стоявшего на коленях около Нейты, она удивилась, но узнав Рому и видя его озаренное состояние, она поняла, что он молится. Ею тоже овладело желание молиться.
Смиренное и полное веры благочестие было совершенно чуждо гордой душе дочери Тутмеса I, смотревшей на себя как на посланницу богов. Неудачи и страдания, поражавшие ее в жизни, возбуждали в ней гнев и возмущение. За свои победы она платила богам карами и жертвами, достойными и ее и их. Чтобы получить исцеление Нейты, она принесла жертвы во всех храмах Фив, но ей не приходило в голову помолиться самой. В эту минуту, при виде неподвижного лица, верной и вдохновенной молитвы во имя любимого человека, душа ее смягчилась, и она почувствовала себя слабой и бессильной, как самый бедный из ее подданных. Против неумолимой силы, готовившейся похитить любимое существо, ей осталось только одно средство — молитва. Опустив голову и сложив руки на груди, Хатасу, может быть, впервые молилась от всей души.
Пока два любящих сердца молились за Нейту, легкий румянец окрасил прозрачные щеки молодой женщины и дыхание сделалось яснее. Веки ее сомкнулись, и оцепенение перешло в глубокий сон.
Подняв голову, царица тотчас же заметила эту перемену и вздрогнула. Она поспешно подошла к кровати и с новой надеждой наклонилась над больной. Это движение вывело Рому из его экзальтированного состояния. Он быстро отступил, чтобы приветствовать Хатасу по установленному этикету, но та благосклонно обернулась к нему и сказала, положив ему руку на плечо:
— Твоя молитва, Рома, просветила меня, и я присоединила свои мольбы к твоим. Может быть, бессмертные боги даруют нам жизнь Нейты, в чем отказывали до сих пор, несмотря на наши жертвы и на усилия наших врачей? Я убеждена также, что ни одно сердце не бьется с такой верностью Нейте, как твое. Она тоже всей душой любила тебя, пока яд не помутил ее рассудок. Клянусь тебе в этот торжественный час, что если Нейта выздоровеет, я сделаю ее твоей женой.
Дрожа от охвативших его разнообразных чувств, молодой жрец преклонился и поблагодарил царицу, затем он прижал теплую руку Нейты к своим губам. Когда полчаса спустя пришел врач он убедился, что Нейта спит глубоким сном и что ее тело покрылось обильной испариной. Радость вспыхнула у него в глазах, и он воскликнул:
— Дочь Ра! Великое чудо совершилось, по воле твоего божественного отца: Нейта будет жить!
* * *
Молодая жена Саргона скоро совершенно поправилась, по крайней мере физически. К ней вернулась ее прежняя свежесть, сон, хороший аппетит, но в нравственном отношении в ней произошла большая перемена. Насколько прежде Нейта была вспыльчива, упряма и капризна, настолько теперь стала она послушна, апатична и молчалива.
Целыми часами мечтала она, лежа на своем роскошном ложе. Она не была печальна. В блестящих глазах было видно спокойствие и никакой заботы. Она равнодушно относилась ко всему и действовала как — то машинально. Рома часто навещал ее, окружая, как и прежде, молодую женщину своими заботами и любовью. Рассеянная благосклонность, с которой Нейта относилась к нему, не обескураживала молодого человека. Эту нравственную вялость он приписывал действию яда. Так как молодая женщина никогда не произносила имя Хоремсеба и никогда не справлялась о нем, Рома надеялся, что время, этот великий целитель, изгладит все роковые воспоминания и что Нейта найдет, наконец, счастье в его объятиях.
Эту надежду в глубине души разделяла с ним и царица, сначала очень беспокоившаяся переменой, происходившей в Нейте. Брак с молодым и красивым человеком, бывшим ее первой, истинной любовью, должен был стать лучшим лекарством для ее изболевшейся души. Под влиянием этого чистого чувства она должна была возродиться к новому счастью.
Хатасу приписывала чудесное выздоровление горячим молитвам Ромы. С того дня, как она застала его у постели больной, вернее, умирающей, царица оказывала молодому жрецу особенное благоволение. В благодарность за услуги, оказанные им во время непонятных страданий в Фивах посредством роз, она дала ему важную должность при дворце и отличала его при всяком случае. Никто не сомневался, что такая очевидная милость фараона предвещала Роме блестящую карьеру.
Однажды, месяцев через восемь после смерти чародея, царица возвратилась с какой — то религиозной церемонии и удалилась в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть. Она выслала всех, за исключением Нейты. Когда они остались одни, Хатасу поцеловала дочь и нежно сказала ей:
— Уже давно, дорогое дитя мое, я собираюсь серьезно поговорить с тобой. Я вижу, что силы твои восстановились и что ты опять прекрасна и свежа, как и прежде, а между тем, твое сердце, по — видимому, пусто и твоя веселость исчезла. Я полагаю, что только истинная любовь и новые обязанности могут возвратить силы твоей утомленной душе.
— Ты хочешь, чтобы я вышла замуж, но за кого? — спросила Нейта, вздрогнув, и глаза ее боязливо устремились на лицо царицы.
— Да, я хотела бы этого, но только с тем условием, что твое сердце одобрит мой выбор. Но выслушай, что внушило мне эту мысль. Во время твоей последней болезни мы однажды, ожидая рокового исхода, думали, что ты погибла. Когда Аменефта предупредил меня, что нет уже никакой надежды, я с отчаянием в душе пришла провести последние минуты возле тебя. Войдя в твою комнату, я увидела стоявшего на коленях у твоей кровати мужчину, который молился так, как я еще никогда не видела. Подобное воззвание должно было дойти до трона бессмертных, и на лице молящегося отражалось присутствие божества. Меня тронуло какое — то незнакомое чувство, и я поняла, что не всегда достаточно одних жертв и приношений, но что если мы хотим быть услышанными, необходимо приносить к ногам богов наше истерзанное, полное смирения сердце. В первый раз я с горячей молитвой обратилась к божеству. Молившийся у твоей кровати был Рома.
Пока мы оба умоляли Ра даровать тебе жизнь, с тобой произошло чудо: предсмертная агония перешла в благодатный сон, и, когда пришел Аменефта, он объявил, что ты спасена. Тогда я обещала молодому жрецу, что если ты выздоровеешь и если твое сердце подтвердит мои слова, я дам его тебе в мужья, а ему — тебя в супруги.
Во время этого рассказа, яркая краска залила щеки Нейты. Черные глаза ее сверкали, как прежде, когда она спросила Хатасу:
— Ты думаешь, что Рома любит меня и что брак со мной сделает его счастливым?
— Я в этом убеждена! Его любовь перенесла самые жестокие испытания. И кто может быть более достоин тебя, как не человек, любовь которого вырвала тебя у неумолимой смерти? Однако, дорогая моя, ты не считай себя нисколько связанной моими словами. Один раз, думая сделать тебя счастливой, я не достигла цели. Теперь ты свободна, и только если ты любишь его и если ты сама желаешь этого брака, я вложу твою руку в руку Ромы.
Нейта на минуту задумалась. Затем, наклонившись к руке царицы, она пробормотала:
— Твоя воля — воля твоего народа! Твоя мудрость управляет всеми египтянами, от первого и до самого последнего. Неужели же одна дочь твоя станет искать другой власти? Пусть совершится все, как ты говоришь, и пусть спасенная Ромой жизнь принадлежит ему!