Русские чаще всего возвращались на родину из Кафы старым Муравским шляхом: на Перекоп, Молочные Воды, Конские Воды, Овечьи Воды, верховья реки Орель.
Но на этот раз смоленские купцы не решились идти Муравским шляхом.
— В нынешнем году, — говорили они, — неурожай в Крыму, а в орде усобицы. Без того не будет, чтобы не казаковать в Диком Поле татарам. Надо иного пути искать!
Решили податься к Днепру, на Правобережную Украину, а оттуда на Смоленск.
Никитин снарядился в зимнюю дорогу: купил татарского коня, тулуп, тёплую барашковую шапку.
В конце декабря купцы покинули Кафу. Скоро началась крымская степь. Холодный ветер гудел над пустой равниной. В Перекопе стояла татарская застава. Купцы заплатили пошлину за выход из Крыма и вступили в Дикое Поле.
Всё сильнее дул ветер, всё унылее казалась степь на пороге зимы. Начались заморозки. Пошёл снег. Сначала привычные татарские кони добывали траву из-под снега, но когда легли сугробы, они часто оставались без корма.
Караван вышел к Днепру. Река ещё не стала. В белых, заснеженных берегах она казалась иссиня-чёрной. Пришлось ждать морозов.
Татары-проводники соорудили из приднепровского ивняка шалаши, обложили их кошмами. Питались только кониной и зайчатиной.
Никитин плохо переносил непогоду и мороз. Видно, за годы жизни в тёплых краях отвык от холода. Часто его знобило, и он по целым дням лежал в шалаше, завернувшись в тулуп и надвинув на глаза шапку.
Наконец ударили морозы, и Днепр стал. Караван переправился через реку и пошёл на север вдоль правого берега.
К Киеву добрались на рождество, в самые морозы.
Киев — мать русских городов — был подвластен тогда Литовско-Польскому государству. На улицах то и дело попадались спесивые паны в дорогих заморских сукнах и собольих шапках. У крепостных ворот стояли усатые наёмники — рейтары.
Город запустел от татарских набегов, усобиц княжеских и разорения литовского. Крепостные стены опоясывали пустыри. Кое-где на холмах виднелись одинокие церкви и монастыри. Когда-то эти холмы были застроены домами киевлян. Теперь город сжался на небольшой полоске над Днепром, а на горе Киселёвке, высоко над бедными мещанскими слободками и монастырями Киева, возвышался замок литовских наместников.
В Киеве пришлось переждать самую лютую стужу. Лишь когда потеплело, караван двинулся на север через Гомель к Смоленску.
Карта пути Афанасия Никитина от Трапезунда до Пропойска.
Никитин впервые попал в Литовскую Русь. В убогих хатках нищие крестьяне ютились вместе с низкорослыми, худыми коровёнками, тощими овцами. В грязных городишках прозябала беднота. Над хибарками поднимались замки литовских и польских вельмож.
Зачастую на дорогу вылетали на разгорячённых конях паны с арапниками в руках, а за ними скакали с собачьими сворами верховые челядинцы. Шла весёлая охота по матёрому волку и лисице. И долго после того, как охотники исчезали в снежной дымке, издалека доносились звуки рога и улюлюканье доезжачих.
Прошли Гомель. Близилась распутица. Купцы торопились, чтобы дойти до родины по санному пути. Они гнали коней, сокращали остановки.
Но Никитин начал уставать. Всё труднее становилось ему подниматься по утрам. Чаще клонило ко сну.
Когда караван прибыл в маленький городишко Пропойск, Никитин решил отстать от попутчиков.
«Отлежусь здесь, а потом и подамся на Русь», думал он.
Он остановился в бедном, захудалом монастыре. Монахи, видя, что купец привёз из дальних стран немало добра, поместили его в отдельной келье. Здесь было спокойно и тихо.
Наступила весна. Стояли серенькие тёплые дни. Пришёл великий пост, и над монастырём уныло гудели колокола.
Никитину становилось хуже. Он быстро уставал, но в монастыре был свой устав, и все обитатели его — монахи, случайные путники, прохожие, оставшиеся на ночлег, — все задолго до света сходились в полутёмную церковь к заутрене.
Здесь было сыро, пахло свечами, ладаном, мокрой овчиной и прелыми валенками. Священник и монахи пели простуженными, охрипшими голосами. Свечи мигали. Со стен глядели тёмные лики святых.
Однажды, отстояв заутреню, Никитин пошёл в трапезную. Но ему не хотелось ни постных щей, ни солёной рыбы, ни каши. Он вышел на крыльцо трапезной и сел на ступеньках, чтобы хоть немного погреться на солнце. Его знобило, поясница и голова его болели.
Перед ним тянулся мокрый забор. Галки назойливо кричали на берёзах, и так же назойливо гудел великопостный звон.
Афанасий почему-то вспомнил последний день в Дабуле — глубокое синее небо, тонкие пальмы, белую пыль на дороге, темнокожих женщин, продававших напудренные пылью янтарные дыни, крик разносчика воды и дальний шум прибоя…
Никитин зябко запахнулся в тулуп и ушёл в свою келью.
Весна не принесла исцеления больному. Слабость нарастала с каждым днём. Афанасий Никитин умер, не дойдя до родной Твери.