Однажды, когда Афанасий тесал доску для ханской беседки, к нему подбежал запыхавшийся Юша.
— Беда, дяденька Афанасий, беда! — зашептал он, хотя кругом никто не понимал по-русски. — На майдане человек стоит, в трубу трубит и кличет русских. Не иначе, как бакинский хозяин послал нас искать.
Никитин молча дотесал плаху, потом отпросился у старшего и, надвинув на лоб папаху, пошёл к майдану.
В середине базарной площади, около грязного пруда, стоял человек в жёлтой одежде. Он трубил в трубу и кричал громко и заунывно:
— Да помилует аллах того, кто укажет нам русского человека, прибывшего из Баку с мальчиком. Человек невысок, борода тёмная, мальчик худ и тонок. Ищет их чужеземный купец. Тому, кто найдёт этого человека, будет награда.
Схватив за руку Юшу, Никитин зашагал прочь, подальше от глашатая.
— Куда пойдём, дяденька? В лес убежим? — спрашивал Юша.
— В чём есть бежать нельзя: истомимся от дождя и холода в лесу, — ответил Никитин. — Надо домой идти, одежду взять и уходить тогда из города. Давно ли кричит? — спросил он.
— Нет, когда я давеча по майдану шёл, начал, — ответил Юша.
— Помилуй нас, боже! Может быть, соседи ещё не прознали — успеем уйти, — сказал Никитин.
Когда они подошли к своей хибарке и Афанасий отворил дверь, несколько человек набросились на него, повалили, скрутили руки и заткнули рот. Поймали и Юшу.
— Слава аллаху! Идём за наградой.
Оставив одного сторожить пленников, остальные ушли.
«Господи боже мой, — думал Никитин, — пропадём! Повезут нас в Баку, отрубят уши и прикуют навечно к колодцу. А Юшу продадут куда-нибудь подальше».
Вдруг послышался шум. Кто-то гневно кричал, кто-то виновато оправдывался.
— Псы гончие, жалкие бродяги! Кто велел вам хватать их, кто велел вязать? Велено было найти, а вы?.. Прочь, псы!
Дверь с треском распахнулась. Кто-то перерезал верёвки, стягивавшие руки Афанасия и Юши.
В дверях стоял самаркандец Али-Меджид.
* * *
В саду караван-сарая было тихо. Чуть слышно журчал фонтан. Ручеёк вился меж камней и исчезал под корнями тутового дерева.
Сизый дым тянулся из-за невысокой глинобитной ограды — в соседнем саду жгли кизяк и сухие ветки, чтобы защитить от холода нежные инжирные[17], абрикосовые и персиковые деревья.
У фонтана на коврах сидели двое. Один был высок и худ. Борода его была слегка подкрашена хной, белая чалма бережно уложена на голове, зелёный халат из тяжёлой парчовой ткани переливал синью и серебром. Другой, невысокий, плотный, сидел с непокрытой головой. В русых волосах его и окладистой бороде поблескивали седые нити. Его туркменская папаха лежала рядом. Он был одет в тёмную русскую рубаху и шаровары. Ноги его были обуты в мягкие козловые сапоги из Дербента.
Дастархан[18] был разостлан между собеседниками. На нём — рис в глубоких чашах, вода в узких глиняных кувшинах, дыня, нарезанная ломтями, сладости на подносах.
Видимо, давно уже сидели эти два человека. Риса оставалось мало, собеседники уже принялись за сладости и сухие печенья, запивая их ледяной водой из маленьких синих чаш.
— Слава аллаху, я нашёл тебя! — промолвил высокий. — Когда шахский джигит сказал мне в Бухаре, что ты здесь бедствуешь, ни днём, ни ночью не знал я покоя. Спешил в Чапакур, спешил разыскать тебя и отблагодарить за то, что ты для меня сделал. Как расплатиться с тобой, Афанасий? Что отдать тебе — какие сокровища, какие сады?
— Что ты, Али-Меджид! Всего-то двенадцать зёрнышек… — смущённо отозвался Никитин.
— У тебя их всего было пятнадцать, а ты на меня потратил двенадцать. Мы с тобой купцы, Афанасий. Двенадцать из пятнадцати — это четыре пятых! Следовало бы и тебе отдать столько же из своего добра, да я жаден, друг дорогой, клянусь аллахом! — засмеялся он. — Отдать столько мне жалко. Это — лавки, и склады, и сады, и дома, и товары в Бухаре, и в Багдаде, и в Астрахани, и в Ширазе, и в караванах, что бредут по пустыням, и в судах, что плывут по морям…
Засмеялся Афанасий.
— А помочь тебе я хочу, — продолжал самаркандец. — Что хочешь делать, скажи? Стосковался по родине? Поезжай на Русь! Возьми денег, возьми товаров.
— На Русь мне податься нельзя, — сказал Афанасий задумчиво: — у меня там долги великие. В долгу я, как в море — ни берегов, ни дна не видно. Двенадцати зёрен не хватит, чтобы до Руси добраться, а лишнего от тебя я не хочу.
— Почему гнушаешься моей помощью? — вскричал Али-Меджид. — Я должен тебе больше, чем за двенадцать зёрен. Возьми ещё, друг!
— Лишнего мне не надо, — упрямо возразил Афанасий.
— Как же я могу помочь тебе? — спросил самаркандец.
— От помощи я не откажусь, — проговорил Афанасий. — Ты говорил прежде, что хочешь в Ормуз ехать. Возьми меня с собой! Все говорят, оттуда товар дорогой идёт. Давно я надумал побывать в Ормузе. Да как одному в такой путь пускаться? Денег у меня нет, чужих обычаев я не знаю, персиан плохо понимаю. Горе на чужбине безъязычному!
— Да благословит тебя аллах! — вскричал Али-Меджид. — Так и сделаем! Я поеду по здешним городам, буду скупать мазандаранские товары — бирюзу и шелка. А ты будешь моим подручным, поучишься и торговле и языку. Покажу тебе, где купить и продать выгодно. Аллах нам поможет.
Так Афанасий Никитин и Али-Меджид решили поехать в город Ормуз.
Путь до города был не близок. Ормуз находился на маленьком островке у берега Персидского залива. Для того чтобы до него добраться, надо было пересечь почти всю Персию, проехать через несколько больших персидских городов. По этой дороге странствовало немало купцов: из Индии привозили перец, изделия из слоновой кости, драгоценные камни, из арабских земель — искусно выделанное оружие и другие товары. И хотя этот путь нельзя было назвать безопасным, купцы с товарами могли путешествовать здесь смелее, чем на побережье Кавказа и в низовьях Волги.
Персидские шахи старались наказывать разбойничьи шайки, мешавшие торговле.
Начались странствования Афанасия и Юши по персидским просторам.