— Заметил ли ты человека, который сейчас вышел от меня? — спросил поспешно сенатор.
— Да, синьор. Это Антонио, рыбак с лагун.
— Тебе приходилось иметь с ним дело?
— Никогда, синьор.
— Но ты ручаешься, что он?..
— Молочный брат вашей светлости.
— Я тебя не спрашиваю о его детстве, о его происхождении, но о его настоящем положении, — резко оборвал синьор Градениго, избегая проницательного взгляда Джакопо. — Ты слышал о нем что-нибудь от рыбаков?
— Нет, синьор, по роду моей службы мне не приходится вращаться среди рыбаков…
— Скажи, в качестве кого тебе известен Антонио?
— В качестве человека, уважаемого среди его собратьев, человека ловкого, трудолюбивого, — одним словом, знатока своего дела.
— Не хочешь ли ты сказать, что он контрабандист?
— Нет, он занят с раннего утра до позднего вечера ловлей рыбы в лагунах, и ему некогда заниматься другими делами.
— Тебе известна, Джакопо, строгость наших законов, касающихся государственных доходов?
— Как же, я знаю, что приговор святого Марка всегда очень суров, если нарушаются его денежные интересы.
— Я не спрашиваю твоего мнения на этот счет! Так вот, этот человек имеет привычку искать популярности у своих собратьев и заниматься делами, о которых могут судить только представители власти.
— Синьор, он стар, а с годами люди становятся смелее.
Сенатор недоверчиво посмотрел на браво, словно желая прочесть в его лице точное значение его слов.
— Несмотря на годы, этот человек неосторожен в своих словах, и я боюсь как бы он не повредил, себе этим. Я люблю этого человека; вполне естественно быть несколько пристрастным к тому, кто был вскормлен с тобой одной и той же грудью.
— Вы правы, синьор.
— Так вот, ради этого я хотел бы, чтобы он был осторожнее и сдержаннее. Тебе известен его взгляд на призыв во флот всех молодых людей ия рыбаков?
— Я знаю, что у него отняли внука, который работал вместе с ним.
— Да, чтобы с честью, а может быть, и с выгодой служить республике!
— Может быть, синьор.
— Ты сегодня не разговорчив, Джакопо! Но, если ты знаешь этого рыбака, посоветуй ему быть осторожнее. Ведь Сенату может наскучить недовольство тех, о благосостоянии которых он заботится с отеческой любовью.
Браво поклонился в знак согласия, а сенатор с беспокойством ходил по комнате.
— Ты слышал о постановлении суда по делу генуэзца? — спросил он. — Приговор был вынесен немедленно, и, хотя говорят о вражде между нами и Генуэзской республикой, Европа, надеюсь, может убедиться в беспристрастии нашего суда. Ну, скажи, что говорят о нашем беспристрастии и особенно о быстроте суда? Заметь, ведь нет и недели, как это дело представлено на суд.
— Ничего нельзя сказать против той быстроты, с которой республика наказывает обиды.
— Да, у нас правосудие идет навстречу общественным нуждам. Итак, быстрота последнего постановления служила темой для разговоров этой ночью?
— Синьор, венецианцы не знают, как нахвалиться своим правительством.
— Действительно, ты так думаешь, Джакопо? А мне кажется, что они охотнее высказывают недовольство. Положим, осуждать и скупиться на похвалы — это в натуре человека. Этот приговор не должен пройти мимо внимания венецианцев. А у кого постоянно перед глазами будут примеры справедливости, тот в конце-концов полюбит эту добродетель. Немногие республики способны на такое беспристрастие, когда дело идет об их интересах.
— Каким образом республика может отвечать за какого-нибудь торговца, синьор?
— Через посредство своих граждан. Тот, кто налагает наказание на своих подданных, страдает несомненно. Ведь какой палец ни укуси, все равно больно. Не правда ли, Джакопо?
— Так-то оно так! Но и пальцы бывают разные, синьор.
— Тот, кто тебя не знает, Джакопо, может тебя принять за противника нашего строя. Ни один воробей не упадет в республиканской Венеции, не причинив горя сердцу Сената… Скажи мне теперь: ропот торговцев относительно уменьшения золота все еще продолжается? Теперь не так легко разжиться цехинами[24], как раньше, а между тем жадность влечет их к золоту.
— Ну, нет, судя по лицам, которые я встречал за последнее время на Риальто, нельзя сказать, что их дела плохи.
— Гм… Так вот оно как… Среди них, правда, немало таких, которые дают взаймы нашим молодым людям под проценты.
— Я слышал, что синьор Джакомо приносит им дохода больше, чем остальные.
— Что? Мой сын, мой наследник! Не обманываешь ли ты меня?
— Известно, что ваш сын слишком широко распоряжается деньгами…
— Это важное сведение. Очень важное! Надо как можно скорее убедить юношу в важности последствий его неблагоразумия… А ростовщик, пользующийся его неопытностью, будет наказан. И, в назидание, долг будет конфискован в пользу должника. Я считаю своей святой обязанностью заняться этим делом. Ну, а приходилось тебе за это время выступать в твоей главной роли — «исправителя чужих ошибок»?
— Важного делать ничего не приходилось… Есть один, который сильно ко мне пристает, но я еще не знаю, чего он от меня добивается.
— Твое дело щекотливого свойства, но не забудь — награда обеспечена.
При этих словах глаза браво блеснули гневным огнем.
— Сенат бывает суров, — продолжал сенатор, — но его милости безграничны, и его прощение искренно. Мне трудно убедить тебя в этом, Джакопо… Нет, каково это!.. Скажите на милость, этот выродок тратит свое добро на пользу ростовщиков! Не могу я этого допустить… Но ты мне еще не сказал, Джакопо, кто именно ищет твоих услуг… О нем надо донести.
— На него нечего доносить, потому что он хочет иметь дело с тем, с кем почти преступно быть в каких-нибудь сношениях.
— Лучше предупредить преступление, чем довести его до наказания такова должна быть цель всего правления. Так ты не хочешь назвать его имени?
— Это один благородный неаполитанец, который уж давно живет в Венеции из-за дел, касающихся значительного наследства.
— А, это дон Камилло Монфорте. Не правда ли, неприятная личность?
— Он самый, синьор.
Молчание было нарушено звоном часов с колокольни. Пробило одиннадцать часов…
— Хорошо, Джакопо. Твоя верность и твоя аккуратность не останутся без награды. Не забудь про рыбака Антонио: его ропот может навлечь на него недовольство Сената: кроме этого, следи за тем, что происходит среди торговцев на Риальто. Что касается этого иноземца, возьми скорее твою маску и плащ и присоединись к любителям вечерних развлечений… Ступай к ним на площадь.
Браво быстро исполнил приказание с ловкостью человека, привыкшего к переодеваниям, и со спокойствием, которому мог бы позавидовать и сам сенатор. Дон Градениго нетерпеливым движением руки торопил Джакопо.
Когда дверь за браво закрылась, сенатор посмотрел на часы и начал ходить по комнате. Час спустя послышался стук в дверь, и человек в маске вошел в кабинет.
— Очень счастлив видеть вас у себя, дон Камилло, — сказал сенатор в то время, как пришедший снимал плащ и маску. — Судя по времени, я думал, что буду лишен удовольствия видеть вас сегодня.
— Простите великодушно, но вечерняя свежесть, уличное оживление, несмотря на боязнь лишить вас драгоценного времени, задержали меня дольше, чем я рассчитывал. Но я надеюсь на вашу всем известную доброту, синьор Градениго.
— Точность властителей южной Италии — не самое значительное среди их качеств, — ответил сухо сенатор. — Молодежь обыкновенно думает, что жизнь длинна, и не дорожит убегающими минутами, между тем нам угрожает старость, и мы уже стремимся загладить потери юности. Однако, не будем терять времени. Можем ли мы рассчитывать на что-нибудь от испанца?
— Я все сделал, чтобы возбудить благоразумие этого человека и доказать ему всю необходимость приобрести уважение Сената.
— Вы действовали разумно, синьор. Сенат — это щедрый казначей для того, кто ему верно служит, но он заклятый враг того, кто вредит государству. Я надеюсь, что ваше дело о наследстве приходит к концу.
— Да, мне хотелось бы самому так думать. Я все сделал, чтобы подвинуть процесс, а он, между тем, подает не больше надежд, чем здоровье чахоточного. Если я не покажу себя достойным сыном святого Марка в деле испанца, то только по неопытности в политических делах, но никоим образом не от недостатка усердия.
— Вам надо действовать осторожнее, чтобы заслужить расположение патрициев, дон Камилло, и новыми заслугами перед посланником доказать вашу преданность государству. Ваша любящая душа почувствует себя удовлетворенной, узнав, что служа своей стране, она служит и интересам человечества.
Дон Камилло не был убежден в верности последнего заявления, но учтиво поклонился сенатору.
— Приятно быть так убежденным, — ответил он. — Мой родственник из Кастилии способен покориться рассудку, откуда бы ни раздавался его голос. Хотя он отвечает на мои доводы намеками на упадок республики, но я вижу в нем достаточно уважения к государству, которое так долго устрашало Европу своим могуществом и энергией.
— Венеция — не то, что представлял из себя когда-то этот город островов, тем не менее, и теперь она далеко не лишена силы, — заметил внушительно сенатор.
— Это верно, синьор. Теперь могу я спросить ваше мнение относительно средств для утверждения прав, которых я так давно добиваюсь? Могу я рассчитывать на свидание с почтенными отцами города? Я думаю, что в таком случае мои права были бы вскоре восстановлены.
— Это невозможно! — ответил поспешно сенатор.
— Я заранее знал, что эта просьба будет отклонена, — ответил герцог. — Прощайте, благородный синьор.
Сенатор проводил своего гостя до передней. Вернувшись в кабинет, он закрыл дверь и начал в раздумье ходить по комнате. Вдруг дверь, скрытая под обоями, осторожно отворилась, и показалось лицо нового посетителя.
— Войди! — сказал сенатор, не выказывая удивления при этом появлении. — Время прошло; я тебя жду.
Развевающееся длинное платье, седая борода, резкие, правильные черты лица, быстрый и подозрительный взгляд с выражением проницательности и подобострастия, — все в этом человеке обличало торговца с Риальто.
— Войди, Осия, и облегчи себя от твоей словесной ноши. Есть что-нибудь новое насчет общественного благополучия?
— Все по-старому, и все спокойно, и я не рассчитывал на свидание с вами в этот вечер, ваше сиятельство. Но в то время, как я собирался ко сну, ко мне пришел посланный от Совета; он принес мне кольцо с приказанием разобрать герб и другие символы, которые находятся на камне, вставленном в кольце.
— Печать с тобой? — спросил сенатор, протягивая руку.
— Вот она. Это прекрасная, ценная бирюза, ваше сиятельство.
— Откуда взялось кольцо? И почему тебе его прислали?
— Его нашли, синьор, насколько я мог понять, в месте, похожем на то, откуда спасся Даниил…
— Ты хочешь сказать, из Львиной Пасти?
— Я думаю, что это самое хотел сказать агент Совета относительно этого кольца.
— Я вижу как-будто каску с забралом. Чей бы это мог быть герб? Не венецианцев ли?
— Камень, редкой красоты и должен принадлежать богатому человеку. Посмотрите на этот благородный блеск, синьор, какая ровность темно-голубого тона!
— Бирюза очень хороша. Но кому она принадлежит?
— Удивительно, когда подумаешь, сколько денег содержит в себе такая маленькая вещичка. Мне приходилось видеть, как платили огромные суммы за игрушки и менее изящные, чем эта.
— Ты, — кажется, никогда не забудешь свою лавочку и торговлю на Риальто? Я тебе приказываю назвать фамилию, которая носит этот герб.
— Благородный синьор, я повинуюсь. Герб этот принадлежит роду Монфорте, последнему сенатору из этой фамилии, умершему приблизительно пятнадцать лет тому назад.
— А это кольцо с печатью?
— Оно в числе других драгоценностей, должно быть, досталось его родственнику и преемнику (если Сенату будет угодно, чтобы был преемник этого старинного имени) — дону Камилло.
— Дай мне перстень, его надо рассмотреть как следует. Что ты мне еще скажешь?.. Да вот, я слышал, что наша благородная молодежь часто обращается к ростовщикам Риальто за деньгами, которые они им дают под проценты. Обрати внимание на то, о чем я тебе говорю, потому что может выйти очень серьезное дело, если недовольство Сената падет на кого-нибудь из вас! Тебе не приносили еще других драгоценностей неаполитанца, кроме этой?
— Очень много под залог, но ничего выдающегося.
— Посмотри вот, — продолжал синьор Градениго, вынимая из потайного ящика маленький листок бумаги, к которому был приклеен кусок воска. — Что ты можешь сказать о том, кто употребляет эту печать?
Ювелир взял бумагу и поднес ее к свету, чтобы разглядеть отпечаток на воске.
— Это выше моей мудрости! — сказал он. — Здесь ничего нет, кроме галантного девиза, который молодые люди часто употребляют, чтобы обольстить дам.
— Это — сердце, пронзенное стрелой; а вон надпись: «Думай о сердце, пронзенном любовью»…
— И больше ничего! Я не думаю, чтобы эти слова имели много значения, синьор.
— Может быть. Ты ни разу не продавал вещи с такой надписью?
— Да нам приходится их продавать каждый день. Я не знаю более распространенного девиза.
— Я бы не пожалел ста цехинов тому, кто откроет мне хозяина этой именно печати.
Осия хотел было уже вернуть печать, когда синьор Градениго объявил это. Услышав эти слова, торговец опять приблизил бумагу к лампе.
— Я продал сердолик посредственной ценности с этим девизом жене испанского посла, но, продавая, я не отметил камня. Потом один молодой человек из фамилии равеннского легата[25] купил у меня аметист с такой же надписью… А вот, кажется и значок, сделанный моей рукой на камне.
— Ты нашел примету? О каком значке ты говоришь?
— Ничего особенного, благородный синьор, кроме маленькой черточки в одной из букв.
— И ты продал эту печать…
Осия медлил ответом; он боялся лишиться обещанной награды, если выскажется слишком скоро.
— Ну, если это так необходимо знать вашей светлости, то я посмотрю в моих книгах. В таком важном деле Сенат не должен быть введен в заблуждение.
— Конечно, дело это важное, награда служит доказательством этому.
— Ваше сиятельство изволили говорить о ста цехинах… Но меня это мало интересует, когда дело касается блага государства…
— Я в самом деле обещаю сто цехинов.
— Изволите видеть, ваше сиятельство, я продал кольцо с печатью и с этим девизом женщине, служащей у первого дворянина из свиты папского нунция… Но это кольцо не может быть оттуда, потому что женщина по своему положению…
— Ты уверен? — вскричал с живостью синьор Градениго.
Торговец украдкой посмотрел на сенатора и, угадав, что это уверение ему приятно, поспешил подтвердить:
— Так же верно, как то, что я Осия. Эта безделушка долго оставалась непроданной, и я ее уступил по своей цене.
— Это рассеет все мои сомнения. Ты будешь награжден, и если у тебя записано еще что-нибудь на этот счет в твоей секретной торговой книге, дай мне немедленно знать. Ступай и будь аккуратен, как всегда, Осия. Я начинаю уставать от беспрерывных забот этого вечера.
Торговец, торжествуя в душе, почтительно раскланялся с сенатором и исчез в той двери, откуда пришел.
Вечерний прием сенатора был закончен. Он тщательно осмотрел замки потайных ящиков, потушил огни, запер двери и вышел. В продолжение некоторого времени он оставался еще в главных покоях своего дома, затем в обычный час улегся спать.