Взяв тюремные ключи, Джельсомина захватила лампу и поднялась к себе в мезонин. Оттуда, миновав несколько темных, извилистых коридоров, она через Мост Вздохов вошла во Дворец Дожей. Там она направилась к дверям, служившим входом и выходом для всех обыкновенных посетителей и обитателей дворца. Не желая попасться кому-нибудь на глаза, она потушила свою лампу и, наконец, очутилась на широкой темной лестнице. Спустившись по ней, она вошла в крытую галлерею. Алебардщик с любопытством посмотрел на нее, но пропустил ее, не спросивши имени. Когда она проходила верхней террасой дворца, кто-то подбежал к Львиной Пасти и опустил в нее донос. Джельсомина невольно остановилась, пока не скрылся доносчик. Идя дальше, она увидела другого алебардщика, стоявшего наверху Лестницы Гигантов.
— Что, теперь не опасно выйти из замка? — спросила она у толстого далматинца.
— Часом раньше это было бы опасно, красавица, но теперь им заткнули глотку, и все они ушли в церковь.
Джельсомина не колебалась больше; она спустилась с лестницы и вошла вскоре под своды главных ворот. На минуту она остановилась, чтобы убедиться в тишине на площади, по которой ей предстояло итти.
Тайные агенты полиции были слишком напуганы восстанием рыбаков, чтобы не прибегнуть к обыкновенным своим уловкам. Желая придать площади ее обычный ночной вид, они выпустили на нее нанятых шутов и певцов, и толпы гуляющих немедленно появились в разных местах Пьяццы. И в ту минуту, когда Джельсомина входила на Пьяцетту, обе площади были запружены народом. Небольшие группы еще взволнованных рыбаков стояли у паперти собора.
Кутаясь в свою мантилью и заботливо поправляя маску, Джельсомина быстро подвигалась к центру Пьяццы.
Она быстро дошла до площади святого Николая. Здесь обыкновенно находились наемные гондолы; однако, сейчас там не было ни одной: боязнь или любопытство отвлекли гондольеров от места их обычной стоянки. Джельсомина вошла на мост и лишь оттуда заметила одну гондолу, приближавшуюся со стороны Большого канала. Нерешительный и неуверенный вид девушки привлек внимание гондольера, и он привычным жестом предложил ей свои услуги. Так как она совсем не знала улиц Венеции, то воспользовалась его предложением. В одну минуту она спустилась по лестнице, прыгнула в лодку и, сказав слово «Риальто», скрылась в каюте. Гондола двинулась в ту же минуту.
Джельсомина была уверена в успехе своего предприятия, потому что она нисколько не боялась быть узнанной простым лодочником. Ее намерения ему не были известны, и в его интересах было безопаснее провезти ее, куда она желала. Подвигаясь вперед, она чувствовала, как свежий воздух канала оживлял ее. Взглянув мельком на дворцы и гондолы, стоявшие вдоль берегов, она решилась посмотреть на гондольера.
Его лицо было закрыто маской, так искусно сделанной, что при неверном свете луны можно было с первого взгляда подумать, что он вовсе без маски.
Обычай носить маску был распространен не только среди патрициев и их служащих, но и наемные гондольеры пользовались иной раз маской. Такой способ скрывать лицо мог, пожалуй, возбудить некоторое опасение, но, подумав немного, Джельсомина решила, что этот человек возвращался, должно быть, с прогулки с каким-нибудь влюбленным, потребовавшим, чтобы все окружающие его были в масках.
— Куда прикажете вас везти, синьора? — спросил гондольер. — К набережной или к дверям вашего дворца?
Сердце Джельсомины сильно забилось. Ей нравился этот голос, хотя она и знала, что звук его обязательно изменялся, проходя через маску. Так как ей никогда не приходилось заниматься чужими и особенно такими важными делами, она вся дрожала от волнения.
— Знаешь ли ты дворец дона Камилло Монфорте, калабрийского синьора, живущего в Венеции? — спросила она после минутного колебания.
Этот вопрос, казалось, настолько поразил гондольера, что он не мог скрыть невольного волнения.
— Синьора, — спросил он, — прикажете везти вас туда?
— Да, если ты знаешь, где этот дворец.
Гондольер ударил веслом, и лодка поплыла между высокими стенами. Очутившись в одном из узких каналов-переулков, Джельсомина убедилась, что гондольер хорошо знал город. Он остановился около калитки и прыгнул на лестницу, чтобы помочь молодой девушке выйти из лодки. Джельсомина ему велела подождать и поднялась по ступеням.
Всякий, более опытный, чем Джельсомина, мог бы сразу заметить беспорядок, царивший в доме дона Камилло. Служащие недоверчиво смотрели друг на друга и, казалось, не знали, что им делать. Когда дочь тюремного смотрителя вошла в переднюю, они все поднялись, но никто не пошел ей: навстречу. Маскированная женщина не была редкостью в Венеции, потому что все женщины пользовались маской, выходя на каналы; но, судя по виду слуг дона Камилло, казалось, что они на этот раз не без удивления смотрели на вошедшую.
— Я не ошибаюсь, это дворец герцога Монфорте, калабрийского патриция? — спросила Джельсомина, чувствуя необходимость быть решительной.
— Точно так, синьора.
— Дома ваш господин?
— И да, и нет, синьора. Как прикажете о вас доложить?
— Если его нет, то вам не придется ничего ему докладывать, если же он у себя, то я желаю его видеть.
Служащие, казалось, совещались между собою. В это время гондольер в расшитой куртке вошел в переднюю. Его добродушный вид и веселый взгляд вернули Джельсомине ее бодрость.
— Вы состоите на службе дона Камилло Монфорте? — спросила она в то время, когда гондольер проходил мимо нее, направляясь к каналу.
— Я состою у него гондольером, прекрасная синьора, — ответил Джино, поднося руку к колпаку и поднимая глаза на лицо той, с кем он говорил.
— Можете ли вы ему сказать, что одна женщина очень желает с ним поговорить наедине?.. Не забудьте сказать, что женщина.
— Боже мой! В Венеции не оберешься женщин, которые пристают с такими просьбами… Но сейчас вы выбрали самое неудобное время для свидания с доном Камилло.
— Вам приказано так отвечать всем женщинам, приходящим во дворец?
— Чорт побери! Вы предлагаете странные вопросы, синьора. Мой хозяин принял бы, может быть, в случае необходимости одну особу вашего пола, которую я охотно бы назвал, если бы не скромность гондольера, которая не позволяет это сделать.
— Если он может сделать это снисхождение для одной… Но вы слишком смелы для служащего. Почему вы знаете, может быть, я та самая?
Джино вздрогнул. Он осмотрел фигуру Джельсомины, снял шапку и поклонился.
— Я ровно ничего не знаю относительно этого, — сказал он. — Может быть, вы — имперский посланник или даже сам дож… С некоторого времени я не смею утверждать, что я что-нибудь знаю в Венеции.
Гондольер, привезший Джельсомину, вошел в это время в переднюю; он подошел к Джино и сказал ему на ухо:
— Теперь не время отказывать кому бы то ни было. Проводи синьору к герцогу.
Джино больше не колебался. С видом превосходства, свойственным слуге-любимцу, он растолкал толпившуюся вокруг них дворню и сам повел Джельсомину к хозяину. Трое из низших служащих немедленно же исчезли из передней, когда Джельсомина ступила на первую ступень лестницы.
В это время дворец дона Камилло имел неприветливый вид. Комнаты его были слабо освещены, большая часть картин, украшавших стены, была снята, и по всему было видно, что обитатель этих хором не намеревался долго в них оставаться. Но Джельсомина не обращала внимания на эти подробности, идя за Джино в комнаты, занимаемые доном Камилло. Наконец, гондольер остановился и с поклоном отворил дверь.
— Это — комната для приема дам, — сказал он. — Войдите, синьора; я пойду сообщу господину об ожидающем его счастье.
Джельсомина вошла. Ее сердце сильно забилось, когда она услышала, что дверь за ней заперли двойным поворотом ключа. Она была в передней и, по свету, выходившему из соседней комнаты, поняла, что ей следует пройти дальше. Но едва она переступила порог этой комнаты, как очутилась лицом к лицу с другой девушкой.
— Аннина! — вскричала с удивлением простодушная дочь тюремщика.
— Джельсомина! — ответила ее двоюродная сестра. — Скажите пожалуйста, тихая, скромная Джельсомина!..
Обиженная и удивленная этими словами, Джельсомина сняла маску, чувствуя, что ей не хватало воздуха.
— Какими судьбами ты здесь? — промолвила она, едва понимая, что говорит.
— А ты как сюда попала? — спросила Аннина насмешливо.
— Я пришла сюда из сострадания… с поручением.
— Оказывается, мы обе здесь по одной причине.
— Я не знаю, что ты хочешь этим сказать, Аннина. Это ведь дворец дона Камилло Монфорте, благородного неаполитанца, который предъявляет свои права на звание сенатора?
— Да, дона Камилло, — самого красивого, изящного, богатого… и самого непостоянного из всех кавалеров Венеции.
Джельсомина с испугом слушала свою двоюродную сестру. Аннина с тайным удовольствием смотрела на ее побледневшие щеки и осунувшееся лицо. В первую минуту она сама верила тому, что сказала, но испуганный и огорченный вид Джельсомины дал новое направление ее подозрениям.
— Но, надеюсь, ты не услышала ничего для тебя нового, — ответила она поспешно. — Я жалею только, что ты ошиблась в своих ожиданиях, встретив здесь меня, вместо дона Камилло.
— Аннина! От тебя ли я это слышу?
— Согласись сама, что не за кузиной же ты пришла в его дворец.
Джельсомина давно свыклась с горем, но никогда раньше она не знала унижений стыда. Она залилась слезами и, не будучи в силах долее держаться на ногах, опустилась на стоявший возле стул.
— Я не хотела тебя обидеть, — сказала хитрая дочь виноторговца, — но все-таки нельзя отрицать, что обе мы находимся в частном кабинете самого веселого кавалера Венеции.
— Я же тебе сказала, что пришла сюда из сострадания…
— Из сострадания… к дону Камилло?
— Нет, Аннина, я пришла сюда из сострадания к одной благородной, прекрасной девушке из фамилии Пьеполо.
— А почему девушка из фамилии Пьеполо обращается к посредничеству дочери тюремного смотрителя?
— Почему? Причиной этому — несправедливость властвующих. Во время бунта рыбаков эта девушка с ее воспитательницей были выпущены на свободу рыбаками, и вот, скрываясь от толпы и от далматинцев, они вбежали в тюрьму. Там они искали убежища…
Джельсомина не могла больше ничего прибавить. Желая оправдаться, оскорбленная до глубины души двусмысленностью своего положения, она зарыдала. Как ни была несвязна ее речь, она сказала достаточно, чтобы дочь виноторговца отгадала не только смысл поручения, возложенного на двоюродную сестру, но и то положение, в котором находились беглянки.
— И ты веришь всей этой басне, Джельсомина? — сказала она. — Ну, смею тебя уверить, что настоящее ремесло мнимой девицы из фамилии Пьеполо и ее, будто бы, воспитательницы — не тайна для распутников, гуляющих по площади святого Марка.
— Ты не говорила бы так, Аннина, если бы видела, как красива и хороша эта девушка. И для чего бы им тогда понадобилось скрываться в тюрьме?
— О, у них нашлись причины бояться далматинцев. И я тебе могу сказать еще больше о тех женщинах, которых ты приняла во вред себе самой. Та, которая называет себя Флориндой, известна, между прочим, как контрабандистка. Она получила в подарок от неаполитанского герцога, дона Камилло, вино с его Калабрийских гор. И вот, искушая мою честность, она предложила мне его купить; она думала, что я решусь помочь ей в надувательстве республики.
— Неужели это правда, Аннина?
— С какой стати я стала бы тебя обманывать? Разве мы с тобой не родные? Несмотря на то, что дела на Лидо мне мешают, часто видеться с тобой, ты не должна сомневаться в моих родственных; чувствах к тебе… Ну, слушай дальше. Я дала знать властям; вино было отобрано, и мнимые благородные дамы должны были скрыться в тот же день. Предполагают, что они собираются бежать из города вместе с их приятелем, распутным доном Камилло. Принужденные скрыться где попало, они поручили тебе известить его, чтобы он мог притти к ним на помощь.
— А ты зачем здесь, Аннина?
— Меня удивляет, почему ты меня не спросила раньше об этом. У дона Камилло есть один гондольер, по имени Джино. Так вот он долго, но безуспешно ухаживал за мной, и вот, когда эта самая Флоринда раскричалась за то, что я донесла на нее властям, — а между тем я сделала то, что обязана делать каждая честная венецианка, — тогда Джино посоветовал своему хозяину схватить меня, отчасти ради мести, отчасти надеясь заставить меня отречься от моей жалобы… Я думаю, ты слышала о смелости и грубости этих господ, когда они бывают обмануты в своих расчетах.
— Но ведь на самом деле существует синьора Пьеполо, Аннина?
— Конечно. Но надо же было этим вероломным женщинам встретиться с такой наивной девушкой, как ты. Лучше бы им иметь дело со мной.
— Они мне говорили о тебе, Аннина.
Аннина посмотрела на свою кузину взглядом змеи, чарующей свою жертву.
— Я уверена, что они не сказали ничего хорошего обо мне! Мне было бы даже неприятно, если бы подобные женщины хорошо обо мне отзывались.
— Да, видно, что они не любят тебя, Аннина.
— Они, может быть, тебе говорили, что я на жалованьи у Совета?
— Именно.
— Нет ничего удивительного. Порочные люди не могут поверить, что другие живут честно. Но я слышу шаги неаполитанца. Вглядись хорошенько в этого развратника, Джельсомина, и ты почувствуешь к нему то же презрение, как и я.
Дверь распахнулась, и вошел дон Камилло Монфорте. Джельсомина поднялась и ждала приближения герцога. Он заметно был поражен ее красотой и скромностью, но, боясь быть обманутым, нахмурился, когда обратился к ней.
— Ты хотела меня видеть?
— Да, я желала бы, благородный синьор. Но… Аннина…
— А, понимаю. Встретившись с другой женщиной, ты переменила свое намерение.
— Да, синьор.
Дон Камилло посмотрел на нее с любопытством и в то же время с сожалением.
— Ты еще слишком молода для подобного ремесла! — сказал он. — Вот тебе деньги, и иди, откуда пришла… Подожди минутку, однако… Знаешь ты эту Аннину?
— Она родная племянница моей матери, ваша светлость.
— Вот достойные сестрицы! Можете обе убираться. Вы мне не нужны. — Послушай, — сказал он тихо и с угрозой, взяв за руку Аннину и отводя ее в сторону. — Ты видишь теперь, что меня надо бояться не меньше, чем твоего Сената. Советую тебе быть осторожной и на деле и особенно на словах: мне доносят о каждом твоем движении, ни одно твое слово не пройдет мимо моих ушей…
Аннина поклонилась и, взяв под руку едва державшуюся на ногах Джельсомину, поспешно вышла с нею из кабинета. Очутившись у гондолы, Джельсомина вздохнула свободнее. Лодочник ждал на ступеньках подъезда. В одну минуту лодка увезла их от места, которое они покидали с радостью, хотя по разным причинам.
В растерянности Джельсомина забыла у дона Камилло свою маску. Как только гондола въехала в Большой канал, она высунулась в окно палатки, чтобы подышать свежим воздухом. Лунный свет падал ей на лицо и освещал ее глаза и щеки, покрывшиеся легким румянцем. Вдруг, она заметила, что гондольер приподнял свою маску и подал ей знак.
— Карло! — хотела она крикнуть, но другой знак заставил ее замолчать.
Джельсомина отошла от окна и, успокоившись немного, обрадовалась, что в такую тяжелую минуту она находилась с человеком, которому вполне доверяла.
Гондольер, не спросив, куда их следовало везти, направил гондолу в порт. Это не показалось странным обеим девушкам: Аннина думала, что он довезет их до площади, а Джельсомина предполагала, что тот, кого она называла Карло и кто, по ее мнению, был простым наемным гондольером, доставит ее прямо к тюрьме.
Слова Аннины о характере дона Камилло и обеих женщин, скрывшихся у нее, произвели тяжелое впечатление на Джельсомину. Она сгорала от стыда при мысли, что ее возлюбленный может изменить о ней свое мнение. Успокаивала она себя мыслью, что он достаточно ее знает, чтобы не подумать плохо о ней. Но ее деликатность требовала, чтобы она рассказала всю правду. В подобные минуты ожидание бывает тяжелее самого оправдания. Как бы с намерением подышать свежим воздухом она вышла из каюты и приблизилась к гондольеру.
— Карло! — сказала она ему тихо, видя, что он продолжает грести в молчании.
— Что, Джельсомина?
— Ты удивлен моим поведением?
— Я хорошо знаю твою кузину и уверен, что она тебя обманула. Но придет время, и ты узнаешь всю правду.
— Ты меня не узнал, когда я тебе крикнула с моста?
— Нет. Я в то время искал только пассажира.
— Но скажи мне — почему ты так не любишь Аннину?
— Потому что нет женщины хитрее и лживее ее в Венеции.
Джельсомина вспомнила, что ей говорила донна Флоринда. Аннина. правда, сумела ей внушить полное доверие и без труда убедила ее, что обе женщины, которым она дала приют в своей квартире, были только лживые обманщицы. Но теперь, находясь в присутствии человека, которому она доверяла больше всех на свете, и слыша его открытое обвинение, Джельсомина почувствовала необходимость все рассказать. Вполголоса она передала мнимому Карло все происшествия этого вечера и то, что говорила ей Аннина о женщинах, оставшихся в тюрьме. Джакопо слушал ее очень внимательно.
— Довольно. Теперь я все понял, — сказал он, когда раскрасневшаяся от волнения Джельсомина кончила рассказ. — Будь осторожнее с Анниной, потому что она фальшивее самого Сената.
Джельсомина вернулась в каюту гондолы, и гондола продолжала свой путь, как-будто ничего не случилось.