Юдифь угадала, каким образом могла быть убита молодая индеанка. Старик Гуттер и Генрих Марч проснулись спустя несколько минут после того, как она отправилась из ковчега за своей сестрой. Чингачгук сообщил все подробности относительно индейского лагеря и объяснил, почему не было на ковчеге обеих дочерей. Последнее обстоятельство нисколько не обеспокоило Гуттера: он знал проницательный ум и сметливость своей старшей дочери и, с другой стороны, был убежден в том, что минги не сделают никакого вреда слабоумной Гэтти. Притом его чувства вообще уже давно притупились от продолжительной привычки ко всякого рода опасностям. О Зверобое, повидимому, он жалел очень мало, так как между ними при совершенном различии в образе мыслей никогда не могло быть дружеских отношений. Сообщения об индейском лагере, без сомнения, привели бы его в восторг, если бы они ему были сообщены раньше похищения Вахты. Теперь же он ясно видел опасность новых покушений и с сожалением должен был на эту ночь отказаться от них. С такими мыслями он вышел на переднюю часть парома, где ожидал его Скорый Гэрри. Чингачгук и Вахта остались позади.
— Зверобой, чорт побери, глупее всякого ребенка, — заворчал старик. — Он забрался один-одинешенек к этим дикарям и попал в их западню, как лань. Не на кого жаловаться, если он своей шкурой поплатится за эту бессмысленную дерзость.
— Вот так-то и всегда бывает на свете, старый Том, — отвечал Гэрри. — Каждый обязан платить свои долги и отвечать за свои грехи. Странно, однако, что такой ловкий и проворный малый попался в западню, как глупая крыса. До сих пор, признаюсь, я был лучшего мнения об его уме. Что же делать? Надо быть снисходительным к невежеству новичка. А куда запропастились твои дочери, старичина? Я обегал весь ковчег и не нашел ни одной.
Гуттер в коротких словах рассказывал все, что проведал от Чингачгука о своих дочерях.
— Вот тебе и праздник из-за этой глупой девчонки! — вскрикнул Марч, заскрежетав зубами. — Я тебе давно говорил, что надо за нею смотреть в оба. Вот, когда мы с тобой были в плену у этих скотов, ей не мешало бы в ту пору о нас вспомнить. Однако, красотка Юдифь не пошевелила пальцем для нашего спасения. Я готов присягнуть, чорт побери, что она с ума сходит от этого Зверобоя, хотя он и безобразен, как скелет! Смотри, дядя Том: я не позволю издеваться над собой, как над бессмысленным болваном, и ни за что не снесу такой обиды. Однако, пора, я думаю, сняться с якоря и подъехать поближе к этому мысу. Посмотрим, что там делается.
Гуттер не возражал. В одну минуту якорь был поднят, парус распущен, и ковчег при попутном северном ветре подъехал к мысу, так что можно было рассмотреть мрачный контур окаймлявших берег деревьев. Однако, при всей зоркости привычного глаза нельзя было разглядеть ни малейшего предмета в тени на берегу. К несчастью, в эту минуту молодой часовой приметил контур паруса и верхушку каюты. Невольное восклицание вырвалось из его груди, и в то же мгновение Скорый Гэрри спустил курок своего ружья. Пуля, пущенная наудачу, попала в грудь молодой индеанки.
В тот момент, как Гэрри сделал этот необдуманный выстрел, лодка Юдифи была от ковчега футов на сто. Крик раненной индеанки обнаружил результаты выстрела, и Гэрри понял, что его жертвою сделалась женщина. Он захохотал, как сумасшедший, но в то же время устыдился своего бесполезного злодейства. Гуттер был очень недоволен и бормотал про себя упреки неосторожному товарищу. Выгоды от этого убийства не было никакой, и, вдобавок, казалось очевидным, что война примет теперь самый мстительный характер. Чингачгук быстро вскочил с своего места. Его красная кровь разыгралась, и он готов был мстить за смерть одноплеменницы. Но он тотчас же опомнился и угрюмо занял прежнее место. Не так поступила Вахта. Она бросилась с кормы ковчега, перебежала каюту и, очутившись возле убийцы, проговорила с необыкновенным воодушевлением:
— Зачем стрелять? Что тебе сделала гуронка? За что ты ее убил? Что станут делать гуроны? Какая тебе честь и слава? Ты не сражался, не сдирал волос, никого не взял в плен, ничего ты не выиграл. Кровь, еще кровь! Что, если бы так убили мать или сестру? Жесток ты, белый человек, и нет в тебе души! Ты велик, как сосна, гуронка мала, как береза! Зачем большому дереву сокрушать гибкую трость? И, ты думаешь, гурон забудет это? Нет, краснокожий ничего не забывает. Помнит он друга, помнит и недруга.
Первый раз в жизни Скорому Гэрри заглушённая совесть пропела весьма неприятную песнь. Он ничего не ответил на гневную речь краснокожей девушки и удалился с видом человека, который не хочет вступать с женщиною в бесполезный спор.
Между тем ковчег подвигался вперед, и когда факелы запылали под деревьями, он был уже далеко. Прошел час в глубоком молчании, и никто не чувствовал желания начинать разговор. Вахта бросилась на постель в каюте. Чингачгук заснул на передней части парома. Лишь Гуттер и Генрих Марч бодрствовали, управляя ковчегом. Была тихая, спокойная ночь, хотя густые облака загромождали горизонт.
Начинало светать. Гуттер поворотил нос ковчега к замку с решительным намерением провести в нем по крайней мере еще один день, Чингачгук уже встал, Вахта хлопотала около кухонной посуды. Дул попутный ветер, и можно было надеяться, что скоро ковчег сам собою подплывет к замку. В эту минуту в самой широкой, части озера увидели лодку Юдифи. Гуттер вооружился подзорной трубой и скоро убедился, что его дочери спокойно спят на дне лодки. Радостное восклицание невольно вырвалось из его груди, но тотчас же он опять принял угрюмый вид, как-будто ничего особенного не случилось. Спустя минуту Юдифь встала, и отец ее видел, как она оглядывалась вокруг, выясняя свое положение. Еще минута — и на другом конце лодки появилась Гэтти. Затем подзорная труба перешла в руки Чингачгука, еще не знакомого с этим инструментом. Когда он приставил ее к своему глазу, изумление и восторг ярко отразились на его красном лице. Однако, как осторожный и гордый воин, он сумел победить в себе эти чувства и притворился хладнокровным. Зато Вахта, когда оптический инструмент был приставлен к ее глазу, предалась наивному и самому необузданному восторгу; она засмеялась, запрыгала и захлопала руками в одно и то же время, пораженная таким явлением, которое ей не грезилось и во сне. В несколько минут красная девушка выучилась отлично владеть «чудным» инструментом и попеременно со своим женихом осматривала озеро, горы, берега до тех пор, пока, наконец, их исключительное внимание не остановилось на замке. Когда подъехали они к этому жилищу Канадского Бобра, Чингачгук оставил свою возлюбленную и с озабоченным видом подошел к белым людям, находившимся на корме парома.
— Ну, красная кожа, говори, что у тебя на уме! — вскричал нетерпеливый Гэрри. — Белку, что ли, ты увидел на дереве или жирную форель под ковчегом? Вот теперь ты на опыте узнал, что может сделать белый человек из своих глаз, и перестанешь удивляться, отчего мы издалека видим индейские земли.
— Не надо ходить к замку, — сказал Чингачгук выразительным тоном. — Гурон там.
— Вот тебе и новость, старичина Том! Стало-быть, опять нас с тобою ожидает западня. Гурон там! Мудреного нет ничего, и я, пожалуй, не прочь от этой догадки. А, впрочем, что ж такое? Замок перед нами: я смотрю во все глаза и не вижу ничего, кроме свай, столбов, коры, воды и закрытых окон.
Гуттер вооружился трубою и, осмотрев замок, решительно объявил, что не согласен с мнением могикана.
— Ну, стало-быть, ты ухватил трубу не за тот конец, делавар, — сказал Генрих Марч. — Я и старик Том не открываем никаких следов.
— На воде не бывает следов! — вскричала Вахта с одушевлением. — Остановить судно — и ни шагу дальше. Гурон там!
— Наладили одно и то же, да и все тут! Так вот вам и поверят! Надеюсь, могикан, когда ты женишься на своей любезной, между вами всегда будет такое же согласие. Где же этот гурон, чорт бы его побрал! Неужто прицепился к замку, завяз в трещине или повис на сваях? Во всей колонии нет тюрьмы крепче и надежнее этого логовища Канадского Бобра; ну, а уж насчет тюрем-то я большой знаток, было бы вам известно.
— Не видишь мокассина? — вскричала Вахта с одушевлением. — Зачем не смотришь? Легко его видеть.
— Дай-ка сюда трубу, Гэрри, и опусти покамест парус, — сказал старик Гуттер. — Индеанка не без причины вмешалась в этот разговор. Ну, да, я в самом деле вижу мокассин на воде возле палисада, и это, пожалуй, верный признак, что дикари гостили без нас в моем замке. Впрочем, и то сказать: мокассины не большая редкость; я сам ношу их, носит и Зверобой. Гэтти тоже иногда надевает мокассины вместо башмаков. Одна только Юдифь презирает эту обувь.
В самом деле, множество предположений могло возникнуть относительно появления этого мокассина. Быть-может, его обронили как-нибудь при переправе из замка на ковчег, или он сам собою приплыл с берега по направлению ветра, или бросил его тут индейский шпион, посланный для дозора.
Во всяком случае, старик Гуттер вовсе не радовался этой находке, тогда как Гэрри по обычной беззаботности не придавал ей никакого значения. Могикан объявил, что мокассин этот, по крайней мере, так же подозрителен, как неизвестный след, отысканный в лесу. Чтоб разом порешить все недоумения, Вахта вызвалась съездить за ним на лодке, чтоб потом сообща решить, ирокезский он или нет. Белые охотники приняли это предложение, но Чингачгук решительно воспротивился ему и объявил, что не девушка, а испытанный воин должен пуститься на это предприятие, если все признают его необходимым.
— Ну, так ступай сам, могикан, если ты слишком трусишь за свою возлюбленную, — сказал Генрих Марч. — Надо непременно достать этот мокассин, иначе старый Том уморит нас голодом на этом проклятом судне. И неужели заправский охотник испугается какой-нибудь оленьей шкуры, выделанной для ноги дикаря? Какой вздор! Решай скорее, Чингачгук, кому из нас прокатиться на лодке.
— Красный человек в поход. Его глаза быстрее бледнолицых. Понимает лучше хитрости гуронов.
— С этим я не соглашусь никогда, чорт побери! Уши, глаза и нос белого человека лучше в тысячу раз, чем у индейца, когда дело идет о тайных дозорах. Впрочем, ступай, если хочешь, удерживать не стану: окажи нам эту собачью услугу.
Не говоря ни слова, Чингачгук сел в лодку и отчалил от ковчега к величайшему огорчению своей невесты. Осторожность могикана отнюдь не могла быть неуместною при настоящих условиях. Если неприятель в самом деле засел в замке, делавару приходилось ехать некоторым образом под дулами вражеских карабинов, не имея никакого прикрытия, необходимого во всякой войне. Словом, предприятие было чрезвычайно опасно, и если бы Чингачгук был немного поопытнее в военном деле, или если бы с ним был друг его, Зверобой, он никогда не отважился бы на такую опасность, потому что ожидаемые выгоды были слишком несоразмерны с очевидным риском. Но гордость индейского воина соединилась на этот раз с соперничеством против белой расы и вдобавок его увлекла лестная надежда, что милое создание будет любоваться его величественной осанкой.
Подъезжая к палисадам, Чингачгук не отрывал глаз от слуховых окон, пробитых в стенах замка. Каждую минуту ожидал он, что увидит ружейные дула или услышит выстрелы. Однако, он доехал до самых свай без всяких приключений. Здесь он был до некоторой степени в безопасности, потому что мог в случае нужды укрыться между палисадами. Мокассин уже находился от него в нескольких шагах, но вместо того, чтобы его подобрать, он решился обогнуть замок, намереваясь осмотреть все пункты, где неприятель мог укрыться. Ничто, однако, не подтверждало его подозрений. Молчание царствовало повсюду в оставленном доме; все двери были заперты, все окна заколочены. Самый проницательный и опытный глаз не открыл бы здесь присутствия врагов, если бы не этот оставленный мокассин.
Чингачгук не знал, что делать. Подъехав ко входу в замок, он хотел сначала взойти на платформу и приставить глаз к отверстию слухового окна, но рассудил, что это не поведет к добру, и, постояв немного на одном месте, поехал опять к палисаду. Наконец он подобрал одним из весел мокассин и благополучно воротился в ковчег, где с величайшим нетерпением ожидала его Вахта.
— Ну, что, Великий Змей, какие новости ты привез нам от канадских бобров? — спросил Генрих Марч. — Видел ли ты их зубы, когда объезжал вокруг этого дома?
— Все спокойно и тихо. Ни гу-гу!
— И прекрасно. Значит, старый Том распустит парус, и мы завтракаем в его доме. Что же стало с мокассином?
— Вот он, — отвечал Чингачгук, показывая товарищам свою добычу.
Когда осмотрели мокассин, Вахта начала утверждать решительным тоном, что эта обувь принадлежала гурону. Гуттер и могикан немедленно согласились с ее мнением. Это, однако, отнюдь не было доказательством, что гуроны действительно засели в замке, так как мокассин мог быть оставлен шпионом, который, исполнив свое дело, воротился в ирокезский лагерь.
При таких обстоятельствах Гуттер и Скорый Гэрри без дальнейших околичностей решились выполнить свое намерение. Снова распустили парус, и ковчег поплыл к замку. Повсюду царствовало мертвое молчание, и казалось по всему, что в этих стенах не было ни одной живой души. Гэрри вскочил на платформу и объявил хвастливо, что он готов теперь смеяться над всем племенем гуронов.
— Ну, старичина Том, — вскричал Генрих Марч, — твой дом пустехонек, как орех, который за полчаса перед этим побывал в зубах у белки, с чем тебя и поздравляю. Взбирайся смело на платформу, и еще разок мы попируем здесь на славу. Только твоя дочка, чорт побери, совсем отбивается от рук. Если и впредь дела пойдут не лучше, я брошу тебя одного на произвол этих ирокезов, и управляйся с ними, как умеешь.
Отворив наружную дверь, старик Гуттер и Генрих Марч вошли в комнаты замка, оставив своих спутников в ковчеге, С минуту продолжалась глубокая тишина, потом послышался шум, произведенный падением какого-то тяжелого тела. Раздались громкие ругательства Гэрри. Все смешалось и потонуло в общей свалке, происходившей внутри здания. Внезапный шум походил на рычание тигров, запертых в одной и той же клетке и раздирающих друг друга. Чингачгук не знал, что делать. Все ружья хранились в ковчеге, так как Гуттер и Генрих Марч отправились без карабинов, но он не мог ни воспользоваться ими, ни передать их своим товарищам. Сражавшиеся в буквальном смысле были посажены в клетку, и для них не было никакой возможности вырваться на свежий воздух. С другой стороны, Вахта стесняла все движения могикана и мешала ему делать, что он хотел. Чтобы выпутаться из этого затруднения, он велел ей взять оставшуюся лодку и присоединиться к дочерям Гуттера, которые подплывали ближе и ближе к ковчегу, не подозревая никакой опасности. Но Вахта отказалась наотрез от исполнения воли своего возлюбленного, и разве только одни побои могли в эту минуту столкнуть ее с ковчега. Не видя никакой возможности помочь своим друзьям, Чингачгук принужден был отчалить от платформы, и, употребив огромное усилие, он отъехал на несколько саженей. Юдифь и Гэтти догадались, что дело скверно, и остановились на своем челноке недалеко от ковчега.
В замке продолжалась борьба на жизнь и смерть. Прошло не более трех минут от начала борьбы и первого крика Гэрри, но в этот короткий промежуток разъяренные противники, очевидно, ослабели, и шум от их движений почти совсем заглох. Наконец отворилась наружная дверь, и борьба с новой силой и ожесточением возобновилась на платформе при ярком блеске солнца.
Дверь отворил гурон, за ним стремительно выскочили на свежий воздух трое его товарищей. В ту же минуту с ужасной силой было выброшено на платформу тело еще другого дикаря. Затем появился Марч, неистовый, как тигр, освободившийся на минуту от преследования своих многочисленных врагов. Гуттер был уже в плену, и его скрутили по рукам и ногам. Последовала пауза, подобная минутной тишине перед бурей. Противники, имевшие одинаковую нужду в передышке, смотрели друг на друга, как борзые собаки, дожидавшиеся первого сигнала, чтобы начать свою драку.