В Диаманте путешественникам показывают развалины двух дворцов, которые никогда, впрочем, не были достроены. Большие оконные отверстия зияют без рам, высокие стены стоят без крыш, а ворота всегда завалены досками и соломой. Оба дворца стоят на одной и той же улице, один против другого, одинаково недостроенные и запущенные. Вокруг них не видно лесов, и никто не может проникнуть внутрь. Кажется, что они построены только для голубей.
Послушайте, что мне рассказывали про них:
«Что такое женщина, синьора? Ножки ее так малы, что она проходит по свету, не оставляя после себя следа. Для мужчины она все равно, что его тело. Она следует за ним всю его жизнь, а он и не замечает ее.
«От женщины нельзя требовать многого. Ведь она целый день сидит взаперти, как невольница. Она не умеет даже правильно написать любовной записки. Она ничего не может сделать как следует. Когда она умирает, не знаешь даже, что написать на могильном камне. Все женщины одинаковы в своем развитии.
«Но однажды в Диаманте прибыла женщина, которая была настолько выше всех остальных, насколько столетняя пальма выше травы. Она владела тысячами лир и могла распоряжаться ими, как хотела. Она никому не уступала дороги. Она не боялась ненависти толпы. Она была величайшее чудо, когда-либо виданное простыми смертными.
«Разумеется, это не была сицилианка. Она была англичанкой. Приехав, Она сейчас же сняла весь первый этаж гостиницы для себя одной. Для нее это было пустяки! Все Диаманте было недостаточно велико для нее.
«Разумеется, Диаманте было мало для нее. И, поселившись в нем, она начала распоряжаться в городе, как королева. Синдик вынужден был повиноваться ей. Разве она не заставила его поставить на площади каменные скамьи? Разве не по ее приказанию стали мести каждый день улицы?
«Когда она просыпалась, все молодые люди Диаманте уже толпились у ее дверей, чтобы сопровождать ее на прогулку. Сапожники и каменщики побросали свои дела, чтобы служить ей проводниками. Они продавали шелковые одежды своих матерей и покупали дамские седла своим ослам, чтобы она могла кататься на них к замку и Тrе Castagni. Они продавали дома и покупали лошадей а экипажи, чтобы катать ее в Рандаццо и Николози.
«Все мы были ее рабами. Дети начали просить милостыню по-английски, а слепые старухи у дверей гостиницы донна Пепа и донна Тура надели белоснежные покрывала, чтобы понравиться ей.
«Вокруг нее царила жизнь и движение, процветали ремесла и рукоделья. Те, кто не знал никакого ремесла, рыли землю и отыскивали в ней старинные монеты и глиняную утварь для продажи англичанке. В городе появились фотографы, которые работали на нее. Продавцы коралловых и черепаховых изделий выросли вокруг нее как из-под земли. Священники Santa-Agnese откапывали для нее древний театр Диониса, находившийся некогда позади их церкви; и все владельцы полуразрушенных вилл выкапывали из глубоких подвалов остатки мозаичных полов и торжественно приглашали ее вглянуть на них.
«В Диаманте и раньше бывали иностранцы, но все они приезжали и уезжали, и никто из них не достигал такого могущества. И скоро в городе не осталось ни одного человека, который не возлагал бы всех своих надежд на английскую синьорину. Ей удалось даже оживить Уго Фавара. Вы знаете Уго Фавара, адвоката, который мог бы стать великим человеком, но ему не посчастливилось, и он вернулся на родину совершенно разбитый. Она поручила ему заведовать ее делами. Он был нужен ей, и она взяла его.
«Никогда в Диаманте не было женщины, которая занималась бы подобными делами. Она захватила все, как шильная трава весной. Сегодня нет и признака травы, а завтра она уже разрослась в целый куст. Скоро нельзя было и шагу ступить, чтобы не попасть в ее владения. Она покупала именья, дома в городе, миндалевые рощи и поля лавы. Ей принадлежали на Этне местечки с прелестными видами, и она же скупала бесплодные пустоши на равнине. А в городе она начала строить два больших дворца. Она хотела жить в них и управлять своим королевством.
«Никогда больше уже не встретится подобная женщина. И всего этого ей было мало. Она хотела еще вступить в борьбу с бедностью, подумайте, синьора, с сицилийской бедностью! Сколько денег раздавала она каждый день и сколько раздаривала по праздникам! Большие повозки, запряженные парой волов, отправлялись в Катанию и возвращались нагруженные одеждой и разными другими предметами. Она решила, что в городе, где она правит, никто не должен ходить в лохмотьях.
«Но послушайте, чем кончилась ее борьба с бедностью и что сталось с ее королевством и дворцами.
«Она устроила пир для бедняков Диаманте, а после пира — спектакль в греческом театре. Все было устроено так, как сделал бы древний царь. Но слыхано ли, чтобы такие затеи приходили в голову женщине?
«Она пригласила всех бедняков. Тут были и обе слепые от дверей гостиницы и старая Ассунта от собора. Тут был и человек с почтового двора, лицо которого, пораженное раком, всегда было повязано красным платком, и идиот, приставленный к воротам греческого театра. Тут были и погонщики ослов, и безрукие братья, которые в детстве взорвали бомбу и лишились пальцев, и инвалид с деревянной ногой, и старик столяр, который был так стар, что не мог уже работать.
«Странно было видеть всех этих бедняков, выползших из своих нор. Сюда сошлись и старухи, которые целыми днями пряли в темных переулках, пришел шарманщик, шарманка которого была величиной с орган, пришел и молодой странствующий мандолинист из Неаполя, известный своими выдумками. Все слепые, расслабленные, все не имеющие крова, все, кто собирал себе на обед щавель, растущий при дороге, каменщик, зарабатывающий в день одну лиру, на которую он должен был прокормить шестерых детей — все были приглашены и пришли на праздник.
«Нищета вывела свои полки перед английской синьориной. У кого есть такое войско, как у нищеты! Но на один день английская синьорина могла победить его.
«Она основательно приготовилась к борьбе и победе. Вся площадь была заставлена накрытыми столами. Все каменные скамьи, тянущиеся вдоль стен собора, были уставлены бочонками с вином. Пустой женский монастырь она обратила в кухни и столовые. Вся иностранная колония в Диаманте повязалась белыми фартуками и раздавала кушанья. А остальные жители Диаманте, которые живут в достатке, прохаживались по площади в качестве зрителей.
«О, в зрителях недостатка не было! Зрителями были и величественная Этна и сверкающее солнце! И красные горы и древний храм Вулкана, посвященный теперь Сан-Паскале! И никогда еще им не приходилось видеть, чтобы все Диаманте было сыто. Никто из них не думал до сих пор, что сами они стали бы прекраснее, если бы ими любовались люди сытые, которым голод не кричит в уши и не гонится за ними по пятам.
«Но заметьте себе одно! Как ни была замечательна и могущественна эта синьорина, она была все-таки очень некрасива. Несмотря на всю свою власть, она не была ни привлекательна, ни приветлива. В ее приказаниях не было ласки, и не было радости в ее наградах. У нее было тяжелое, неповоротливое тело, и такой же тяжелой и неповоротливой была и ее душа.
«Но в день обеда для бедняков она словно преобразилась. На нашем острове живет рыцарский народ. Никто из всех бедняков не дал ей почувствовать, что она оказывает ему благодеяние. Они поклонялись ей, но только как женщине.
«Они сели за ее стол, как равные ей. Они обращались с ней, как гости с хозяйкой. «Сегодня я оказываю тебе честь, приходя к тебе. А завтра ты окажешь мне эту честь». — Да, именно так, а не иначе.
«Она стояла на высокой лестнице ратуши и оглядывала столы. И, когда старому столяру, сидевшему на верхнем конце стола, наполнили стакан, он поднялся с своего места, поклонился ей и сказал:
— Пью за ваше здоровье, синьорина!
Его примеру последовали и другие: они прижимали руку к сердцу и кланялись ей. Может быть, для нее было бы хорошо, если бы она раньше в своей жизни встречала такое выражение рыцарских чувств. Зачем мужчины ее родины заставили ее забыть, что женщины созданы для поклонения?
«Здесь, казалось, все пылали к ней тихим обожанием. Так обращаются с женщинами на нашем благородном острове. Чем только они не одарили ее за кушанья и вина, какими она угощала их! Они наградили ее молодостью, живостью ума и великой честью быть обожаемой. Они говорили ей речи: «Благородная синьорина, вы, приехавшая к нам из-за моря, вы, полюбившая Сицилию»… и так далее, и так далее. И она показала, что умеет краснеть. И, когда кончили говорить, на устах английской синьорины заиграла улыбка. Она помолодела на двадцать лет. Вот чего ей не хватало в жизни!
«Тут был молодой погонщик ослов, который всегда провожает английских дам к Тre Castagni. И он всегда влюбляется в них, прежде чем с ними расстаться. И теперь его глаза вдруг открылись на великую благодетельницу. Не одно только стройное тело и нежная кожа достойны поклонения, можно поклониться также силе и энергии. Погонщик ослов вдруг уронил ножик и вилку и, опершись локтями на стол, пристально уставился на нее. Его движение заразило всех. Английской синьорине становилось жарко от всех этих горящих взоров, направленных на нее.
«Но не только бедняки поклонялись ей. Адвокат Уго Фавара подошел и шепнул ей, что она была истинным провидением для его бедной страны и для него. «Если бы я раньше встретил женщину, подобную вам»… — сказал он.
«Представьте себе старую птицу, которая много лет сидит в клетке, взъерошенная, потерявшая перья и окраску. И вдруг кто-то приходит, ласково гладит и возвращает ей прежний блестящий вид. Представьте себе это, синьора!
«Тогда и мандолинист из Неаполя взял свою мандолину и запел. Вы знаете, как при пении он разевает свой большой рот и какие безобразные слова он произносит. Большею частью он похож на извивающегося червя. Но разве вы не заметили, что из глаз его смотрит ангел? Ангел, оплакивающий свое падение и преисполненный блаженного безумия. В этот вечер он был ангелом. Он вдохновенно поднял голову, его вялое тело окрепло и выпрямилось в гордой осанке. Его мертвенно бледные щеки окрасились румянцем. И он пел, пел так хорошо, что казалось, звуки подобно искрам слетают с его губ и ликующе разносятся по воздуху.
«С наступлением ночи все отправились в греческий театр. Это было главной частью праздника. И чего только там не было!
«Она пригласила русскую певицу и немецкого куплетиста, английских боксеров и американского фокусника. Но что все это было в сравнении с серебристым лунным светом и воспоминаниями, связанными с этим местом! Сидя на каменных скамьях своего древнего театра и глядя на прекрасную панораму, открывающуюся перед ними между полуразрушенными колоннами театра, они снова почувствовали себя греками, носителями культуры.
«Бедняки не скупились на выражения радости, охватившей их. Они были неутомимы в криках восторга и рукоплесканиях. Выходившие на эстраду сходили с нее при громких выражениях одобрения.
«Кто-то попросил андийскую синьорину также выступить. Ведь весь этот восторг относится только к ней. Она должна испытать его на себе. Ей говорили, как это опьяняет, возносит и радует.
«Эта мысль понравилась ей. Она сейчас же согласилась. Когда-то в молодости она пела, а англичанки никогда не смущаются петь. В другое время она не сделала бы этого, но она была в таком хорошем настроении и ей так хотелось спеть что-нибудь всем этим людям, которые так любят ее.
«Она выступила последней. Вы можете себе представить, что значит выступать на такой древней сцене! Здесь была зарыта живой Антигона и принесена в жертву Ифигения. Но английская синьорина бесстрашно вступила на нее, чтобы принять все знаки восторга.
«Когда она вышла, разразилась целая буря. Все готовы были протоптать землю, чтобы выразить ей свой восторг.
«Это была чудная минута. Она стояла на сцепе, Этна служила ей задними планом, а море боковыми кулисами. Перед ней на заросших травою скамьях сидела побежденная нищета, и она чувствовала, что все Диаманте лежит у ее ног.
«Она выбрала Беллини, нашего Беллини! Она хотела быть любезной и поэтому она спела Беллини, который погребен здесь под Этной и которого мы знаем наизусть ноту за нотой.
«Ну, разумеется, синьорина, она не умела петь! Она вышла на сцену, только чтобы принять поклонение толпы. Она хотела дать выразиться любви народа к ней. И она пела плохо и фальшиво. А слушатели знали каждую ноту.
«Мандолиниста из Неаполя первый стал строить гримасы и взял на мандолине такую же фальшивую ноту, как и спетую англичанкой. Потом начал смеяться в свой платок человек, у которого был рак на лице. А потом и погонщик ослов начал громко аплодировать.
«Тут поднялись все. Это было несправедливо, но они этого не понимали. На земле древних греков не должны выступать варвары, поющие фальшиво. Донна Пепа и донна Тура смеялись так, как они еще не смеялись в своей жизни. «Ни одного верного звука! Клянусь Мадонной и Сан-Паскале, ни одного верного звука!»
«Раз в жизни наелись они досыта. И это опьянило их и помутило их рассудок. А почему же им и не смеяться? Ведь их кормили не затем, чтобы потом терзать их уши! Разве они не могли защищаться смехом, разве они не вправе свистать и шикать? И почему бы им не хохотать до безумия, развалившись на скамьях. Ведь они не рабы английской синьорины.
«Это ошеломило ее. Это было так неожиданно, что сразу она не могла даже понять, почему свистят? Должно быть, внизу происходит что-нибудь, чего она не видит. Она допела арию до конца. Она была уверена, что этот смех к ней не относится.
«Когда она замолчала, разразилась целая буря аплодисментов. Теперь она начала понимать. Факелы и лунный свет светили настолько ясно, что она видела, как люди корчились от смеха. Теперь, перестав петь, она слышала их насмешки и издевательства. Все они были обращены на нее. Она бросилась со сцены. Ей казалось, что Этна дрожит от смеха и море сверкает улыбками.
«Но дело принимало дурной оборот. Бедняки никогда еще так не веселились, и они хотели прослушать ее еще раз. Они вызывали ее, они кричали: «Браво! Бис! Да capo!» Они не хотели лишить себя такого удовольствия. А она почти теряла сознание. Вокруг нее ревела целая буря. Они кричали, ревели, требуя повторения. Внезапно все превратилось в древний цирк. Она должна была выйти на растерзание диким зверям.
«Шум и крики становились все громче и неистовее. Другие участники представления испугались и просили ее уступить. Ей казалось, что они убьют ее, если она не исполнит их желания.
«Она поплелась на сцену и очутилась перед лицом толпы, незнающей пощады. Она пела, потому что народ хотел веселиться. Это было ужаснее всего! Она пела, потому что боялась их и не смела им противоречить. Она была среди них одинокой чужестранкой, ее некому было защитить, и это наводило на нее страх. А они все смеялись и смеялись.
«Во все время ее пения стоял стон от криков, свистков и хохота. Никто не жалел ее. Может быть, она в первый раз в жизни почувствовала потребность в чьем-нибудь участии…
«Разумеется, она на следующий же день собралась уезжать. Она не могла больше оставаться в Диаманте. Но когда она сказала об этом адвокату Фавара, он стал умолять ее остаться и попросил ее руки.
«Он хорошо выбрал время. Она дала ему свое согласие и вышла за него замуж.
«Но с этого времени она перестала строить дворцы и бороться с нищетой. Ее не привлекало больше быть королевой Диаманте. Поверите ли, она перестала даже показываться на улице и жила замкнуто у себя в доме, как истинная сицилианка.
«Она жила в маленьком домике, обнесенном высокою стеною, и ее никто не видел. Говорили, что она совершенно изменилась. Но никто не знал, была ли она счастлива или нет, жила ли она взаперти из ненависти к людям или желая быть настоящей замужней сицилианкой.
«А разве не всегда так бывает с женщинами? Они начинают строить дворцы и бросают их неоконченными. Женщины, ничего не умеют сделать как следует!»