Необходимость принятия мер к своевременному закреплению внешней обстановки преступления и следов, которые грозят с течением времени исчезнуть. — Существенный дефект дознания по делу Розановой: непринятие мер к выяснению вопроса о том, где и у кого находилась потерпевшая перед смертью последние 36 часов (в небольшом селении). — Серьезные упущения, допущенные при наружной осмотре трупа и производстве судебно-медицинского вскрытия. — Установление доказательств, относящихся к выяснению объективной стороны и субъективного момента исследуемого события. — Значение технически правильного фиксирования результатов исследования. — Методы фиксирования данных осмотра (протокол, глазомерная съемка, фотографирование). — Несогласованность экспертиз по одному и тому же вопросу, как результат неполноты дефектного расследования.
Если предыдущий очерк показывает нам пример планового расследования, сумевшего с самого начального момента полно и всесторонне охватить все моменты исследуемого события и конкретные методы и пути к разрешению стоявшей перед расследованием задачи, то в настоящем очерке мы хотим указать пример такого расследования, при котором с самого начала был допущен ряд таких дефектов, которые помешали закрепить в достоверных актах обстановку преступления и вместе с тем выяснить существеннейшие моменты делами которые в конечном результате крайне затруднили раскрытие истины и возможность получения твердых и вполне ясных выводов по делу.
В данном случае в значительной степени эти недочеты, как это будет видно из дальнейшего изложения, явились последствием, во-первых, отсутствия строго обдуманного плана, по которому должно было идти расследование и, во-вторых, чрезвычайно поучительной в методологическом отношении переоценки кажущейся простоты исследуемого события, допущенной при расследовании.
Вместе с этим в процессе начального расследования, когда закрепление первичных доказательств имеет особенно важное значение, мы здесь сталкиваемся с нередко наблюдаемыми упущениями как при производстве наружного осмотра трупа и осмотре места преступления, так и при производстве судебно-медицинского вскрытия, — и притом такими упущениями, которые относятся как к существу актов, так и к полноте фиксирования всего того, что этими актами устанавливалось.
Та несогласованность экспертиз, которая имела место в данном деле, с одной стороны, подчеркивает те требования, которые должны предъявляться экспертизе при разрешении спорных вопросов о причинах смерти (отравление или самоотравление), а с другой — указывает на то громадное значение, которое имеет для правильных выводов экспертизы качество начальных актов расследования в смысле их полноты, достоверности и всесторонности.
Из обширных материалов данного судебно-следственного казуса мы останавливаемся здесь на важнейших этапах дознания и следствия и на сюжете исследуемого события лишь постольку, поскольку это, по нашему мнению, безусловно необходимо для наглядного выявления указанных выше пробелов расследования и тех положительных выводов, которые вытекают из анализа актов дознания и следствия и имеют значение для установления и оценки доказательств не только для данного дела, но и для всякого сложного аналогичного случая.
* * *
В пятницу 5 июня 1925 г. в с. Грузинах Новгородской губ. в местности, известной здесь под названием Провиантской Горки, на расстоянии 50 шагов от квартиры капельмейстера N полка Цвингеля, женою последнего замечен был труп неизвестной женщины.
Дознание быстро справилось с задачей по выяснению личности покойной. Ею оказалась Мария Розанова, недавно окончившая акушерский техникум в Новгороде и 1 июня получившая назначение в Грузинскую больницу акушеркой. Дознание далее выяснило, что, приехав в Грузины утром 2 июня, Розанова остановилась у сестры милосердия Терентьевой. Вечером пришла к подруге своей Лялиной на Батановку, здесь осталась ночевать, а на другой день (3 июня) ушла на службу, а около 6 часов вечера зашла к Терентьевой, взяла из своих вещей какой-то пакетик или письмо и ушла, сказав, что скоро придет, но не пришла.
5 июня утром Розанова была найдена мертвой около дома Цвингеля, проживавшего на Провиантской Горке.
Где же была Розанова с б часов 3 июня по утро 5 июня?
Этого первоначальное дознание не установило. Более того, материалы дела показывают, что и определенных мер к выяснению данного вопроса ни дознанием, ни следствием вовремя предпринято не было.
Вовремя они, весьма вероятно, дали бы какие-либо результаты. Ведь «село Грузины настолько мало, что каждый знает, что другой делает, а тем более новый человек». А покойная именно была совершенно новым человеком в Грузинах.
Но ни в день обнаружения трупа, ни в ближайшие дни и даже недели широкого опроса граждан, на предмет выяснения возможной встречи кого-либо из них с Розановой в районе небольшого села (в среду вечером или в четверг), произведено не было.
И 35–36 часов между моментом, когда последний раз Розанову видели живой, и моментом обнаружения ее трупа на Провиантской Горке так и остались неразгаданными.
Позднейшие попытки найти ключ к загадке, естественно, уже не могли дать тех результатов, какие можно в таких случаях ожидать только при условии своевременно принятых мер.
Наружный осмотр трупа был произведен милиционером и врачом Грузинской больницы без промедления, в 9 часов 20 мин. утра 5 июня. По протоколу осмотра труп находился на открытом месте полянки, в 50 саж. от дома, в котором жила семья Цвингель. Труп лежал на правом боку, грудью и животом прилегая к земле; правая щека находилась на вытянутой правой руке, пальцы которой полусогнуты, ладонь направлена к земле. Левая рука, касаясь тела, согнута под острым углом, с согнутыми пальцами, ладонью вниз. Левая нога совершенно вытянута, а правая согнута под тупым углом. Покойная была одета в черный поношенный суконный жакет, черную поношенную юбку, лифчик, кофточку, рубашку, панталоны и чулки. Около сажени от трупа, за его спиной, лежал туфель с французским каблуком с правой ноги. Второго туфля нигде не найдено. В 1–1¼ арш. от головы лежала гребенка. В ушах серьги с красными камнями. Верхняя одежда помята, запачкана песком; нижняя часть юбки запачкана коровьим калом, кучи которого находились в расстоянии 1 четверти от трупа. «Нижние части одежды мокрые. Правый чулок мокрый, а левый сухой. Панталоны запачканы кровью, имеющей „бледный оттенок“. Окоченение трупа полное. Правая часть лица посиневшая, правая „прилегающая“ часть тела „красносинюшная“. Нижняя губа припухлая и красная. Кончик языка стиснут зубами. Изо рта сочится кровянистая жидкость. Никаких признаков насилия не обнаружено».
Производившие осмотр в конце протокола пишут: «причину смерти установить таким поверхностным осмотром не представляется возможным».
Осмотр действительно произведен в достаточной мере поверхностно. Одним из существеннейших пробелов его является отсутствие точного описания состояния одежды.
Накануне обнаружения трупа, в четверг, до глубокой ночи, лил с небольшими перерывами большой дождь. Спрашивается, в каком состоянии находилась одежда покойной? Была ли она мокрая или сухая?
В протоколе осмотра на данный вопрос, к сожалению, членораздельного ответа мы не находим.
«Нижние части одежды были мокрые?» Ну, а верхние?
Пробелы протокола осмотра впоследствии пришлось восполнять свидетельскими показаниями. Показания их, естественно, не могли восстановить картины с той точностью, как это было возможно бы сделать путем осмотра. В то время как по показанию одних свидетелей (священника Никольского, супругов Цвингель), одежда на покойной была мокрая, по показанию других, наоборот, одежда была настолько сухая, что исключала предположение о возможности продолжительного пребывания Розановой до смерти под дождем.
Производивший осмотр милиционер Клименко впоследствии на допросе показал:
«Вся одежда ее в верхней части была сырая, но не мокрая. За день до обнаружения трупа весь день и ночь шел сильный дождь. Так что внешнее состояние платья Розановой ясно указывало, что труп этот мог пробыть здесь всего лишь несколько часов».
Некоторые свидетели впоследствии указывали, что в волосах покойной были какие-то листья. В протоколе осмотра о листьях ничего не сказано. Протокол же осмотра местности вовсе составлен не был.
Каковы же условия местности? Дают ли они вероятность предположения (или, наоборот, исключают предположение) о том, что труп, если бы находился в месте своего обнаружения продолжительное время, мог оставаться никем не замеченным?
Подробный местный осмотр только и мог ответить на этот вопрос.
Но, как это ни странно, вопрос первоначально остался без всякой серьезной проработки и лишь впоследствии из крайне поверхностно составленного протокола осмотра выяснилось, что труп лежал на открытой поляне, что с крыльца дома Цвингеля его можно было, при некотором внимании, заметить; можно ли было заметить его, проходя от дома к мережам, из протокола опять-таки не понять. Вместо подробного местного осмотра в деле имеется весьма примитивный рисунок местности.
Как раз недалеко от места обнаружения трупа, как указывалось, находится пруд. На берегу его находились принадлежащие различным гражданам лодки, частью под замком, частью на привязи. Лодочники опрошены тогда же не были (это сделано позднее). Даже находившаяся вблизи лодка осмотрена не была. По крайней мере в материалах первоначального дознания и следствия никаких следов подобных изысканий нет.
Между тем, милиционер, который перевозил труп в покойницкую больницы, да и сам милиционер Клименко (производивший дознание) впоследствии, на допросе у ст. следователя показали, что у них складывалось убеждение, что труп привезли на лодке.
* * *
Вскрытие произведено в полдень 7 июня, т. е. более, чем через 18 часов после обнаружения трупа, при чем специальный судебно-медицинский эксперт, обслуживавший Новгородский уезд, приглашен не был.
Результаты вскрытия в протоколе описаны дословно так:
«Внутренний осмотр: По удалении кожных головных покровов и по вскрытии коробки черепа был вынут мозг покойной и на таковом оказалось: видимых изменений не имеется, кровоизлияний не обнаружено, но заметно наполнение вен кровью. В легких и сердце ничего ненормального не обнаружено. По вскрытии брюшной полости на желудке серозная оболочка насыщена кровью, а также вокруг привратника и желчного пузыря наблюдается излияние желчи. При насильственном открытии рта язык оказался немного высунутым и слегка прикушенным, слизистая оболочка рта бледна и цела. При выворачивании нижней губы заметны кровоподтеки как на губе изнутри, так и на вене. По вскрытии пищевода заметно в нижней его части кровоизлияние (гиперемия слизистой оболочки). При осмотре половых органов обнаружено, что девственная плева не цела, с внутренней стороны наблюдается двустороннее перерождение яичника. Матка значительно уплотнена и гиперемирована. Следов изнасилования не имеется. Для определения содержимого желудок был изъят».
Легко понять, в какой степени неудовлетворительно подобное вскрытие. Сердце, желудок, кишечник не вскрывались. О печени, почках и других органах, на которые приходится обращать сугубое внимание во всех случаях, когда возникает предположение о возможности отравления, в протоколе ни слова.
Выражение протокола «девственная плева не цела» не дает необходимого для принятия или, наоборот, для отрицания предположения о возможности изнасилования, нет представления ни и форме девственной плевы и имевшихся на ней разрывах, ни о числе их, ни о степени свежести.
Далее, что за характер имели «припухлость и кровоподтеки нижней губы и десны»?
Для химического анализа был взят желудок. И только. В протоколе забыли упомянуть о том, в каком растворе и какой концентрации консервировали желудок и внутренности трупа, что употреблено в качестве дезинфицирующей жидкости.
Результаты столь поверхностного вскрытия не замедлили сказаться. Вместо того, чтобы пролить свет на причину смерти Розановой, первое вскрытие внесло в дело воистину невообразимую путаницу. Как указывалось, для химического исследования был направлен только желудок; при химическом анализе в нем оказалось такое ничтожное количество сулемы, что возникло серьезнейшее сомнение в том, не внесена ли сулема случайно мытыми в сулеме перчатками или какими-нибудь предметами.
Прокурорский надзор вынужден был предложить произвести эксгумацию, т. е. вырытие трупа из могилы и вторичное его вскрытие, которое и было произведено губернским судебно-медицинским экспертом 9 июля, т. е. более, чем через месяц со дня обнаружения трупа на Провиантской Горке.
В летнее время не только лишний день, но и лишний час кладет на труп неизгладимый отпечаток, затемняющий истину.
Протокол вторичного вскрытия констатирует сильнейшую степень разложения трупа.
Если первый анализ показал ничтожные следы ртути, то второй, наоборот, обнаружил ртути до 2 граммов, т. е. в таком большом количестве, которое, при отсутствии к тому же заметных изменений в полости рта и кишок, по мнению губернских экспертов, доказывало случайное случайное сулемы при первом вскрытии, вследствие неопытности производившего вскрытие врача. Таким образом, исключалась возможность как отравления, так и самоотравления! Следствию пришлось усиленно заняться распутыванием того узла, который получился в силу недостатков первого вскрытия.
Какая жидкость была употреблена в качестве дезинфицирующей при вскрытии? Не была ли это сулема? В чем был консервирован труп? Производившие первое вскрытие врач и следователь отрицали употребление сулемы в качестве дезинфицирующей жидкости, и как могла попасть сулема в брюшную полость объяснить затруднялись. Сестра милосердия Терентьева на допросе в декабре показала:
«После вскрытия мы руки мыли сулемой, принесенной из больницы сиделкой Чулкиной. Сулемы был целый таз. Куда делась сулема потом — не знаю».
Что в тазу была сулема подтвердил и милиционер Клименко. Впоследствии Тереньева изменила свое показание, говоря, что вода или сулема была в тазу, она не знает, что таз принесла дежурная в тот день сиделка Чулкина. Чулкина (допрошена 27 февраля 1926 г.) показала, что она подала воду в кувшине, что же находилось в тазу — не знает.
Таким образом, вопрос о сулеме так и остается под большим сомнением.
В итоге губернская экспертиза дала следующее заключение: «Сомневаясь в возможности отравления Розановой сулемой, не может отрицать, на основании вышеприведенных данных, причину смерти и от шока, после удара кулаком в подбородок (припухание и кровоподтек нижней губы), зажатия рта (зажатый между зубами конец языка) и изнасилования (кровь на белье и острые края разрывов девственной плевы)».
В обоснование своего заключения губернский судебно-медицинский эксперт обращает внимание и на следующие подробности осмотра: 1) кровоизлияние и припухлость нижней губы вряд ли может говорить за ушиб от падения тела. Такие ушибы получаются на выступающих частях лица, как нос, скула, надбровные области; 2) острые края двух разрывов девственной плевы[1] свидетельствуют о недавнем происхождении их; 3) измятость и запачканность в песок верхнего платья при лежании тела на поляне может говорить за пребывание Розановой в другом месте, имеющем песок; 4) мокрый чулок правой ноги с находящейся здесь же туфлей и сухой чулок с левой ноги, с потерянной и ненайденной туфлей, свидетельствуют, что покойная была принесена, а не пришла сама, потерявши в дороге левый туфель; 5) полное сохранение прически покойной трудно вяжется с представлением об отравлении сулемой, когда, согласно клинической картине, должно было бы произойти нарушение порядка не только в прическе, но и в завязках и застежках платья; 6) значительное количество сулемы, найденное во внутренностях Розановой при большом количестве жидкостей в полостях, дают основание думать за случайное попадание сулемы при вскрытии.
С другой стороны, загадочное исчезновение в течение 36 часов, нахождение трупа вдали от квартиры, припухание и кровоподтек на нижней губе и десне, зажатый между зубами и прикушенный язык, недавность разрывов девственной плевы, измятость платья при сохранении прически, кровь на белье, сухость левого чулка при потерянной туфле могут говорить за насилие, предшествовавшее смерти.
* * *
«Еще перед вскрытием трупа — заявляет следователь Б-в при допросе, — начальник милиции мне сообщил, что в числе вещей Розановой найден дневник, из коего видно, что Розанова намеревалась покончить жизнь самоубийством, а, в частности, отравиться сулемой». В дневнике имеются характерные записи.
«Читаю роман Арцыбашева, — пишет Розанова, — и вот там переживания некоей Нины. Как они похожи на мои. Такая же увлекающаяся, страстная натура, веселая, но струсившая в решительный момент. В конце-концов она все же отдалась, и вот мне кажется, что и меня ждет такая же участь».
В дневнике неоднократно упоминается о выпивках, в которых принимала участие Розанова.
В дневнике от 13 февраля Розанова пишет:
«В последнее время мучат какие-то кошмары. Хочу умереть. Много бы кажется дала за то, чтобы умереть естественной смертью, но, к сожалению, ничем меня не пробрать. Кроме насморка, ни одна болезнь не пристает. Так страшно иногда и подумать о самоубийстве. Мне кажется, что я почти должна это сделать. Думаю и о способе его. Револьвер, к сожалению, никак не могу достать. Был как-то Т. с ним, да… убрал под замок. Подожду еще удобного случая, в крайности на дежурстве в доме „Матери и ребенка“ стащу сулемы. Только вот мучиться долго от нее. Так, ведь, пожалуй, это и хорошо. Может быть, мне простит бог за мои муки. Я бы давно застрелилась, да проклятая робость мешает. Да и мама беспокоит. Что же ей останется в жизни? Почему же собственно я не хочу жить. Я хочу быть красивой, богатой, умной, любимой тем, кого я люблю. Вот это жизнь. Я же неумна и некрасива и не богата, а что главнее всего— нелюбима. Вот это так ужасно сознавать…».
Все это, естественно, порождало предположение самоубийства.
Если, к тому же, иметь в виду показание подруг покойной о том, что у Розановой находился пакет с кристалликами сулемы, которого, затем, в числе вещей не оказалось, что она 3 июня, зайдя к Терентьевой, забрала «не то письмо, не то пакетик», то мы и получим объяснение тех пробелов первоначального расследования, о которых уже было упомянуто выше. Ясно, версия о самоубийстве была принята с самого начала, как нечто почти установленное.
Создался такой объективно-предвзятый подход, когда истина дана, а не задана, когда от вывода идут к доказательствам и фактам, а не наоборот. Отсюда недостаточное внимание в выполнении элементарных требований техники расследования.
А элементарнейшие требования уголовной техники не были соблюдены не только в отношении первого вскрытия (внесшего такую путаницу в дело), но и в отношении вещественных доказательств. На покойной была рубашка с кровяными пятнами. Рубашка исчезла, а по словам одного из свидетелей, она была разорвана на куски и ею омывали труп. На вопрос: что сделать с бельем покойной, следователь советует таковое сжечь. Следы крови были и на панталонах покойной. Но и панталоны к вещественным доказательствам приобщены не были, и только потом из частных рук попали на экспертизу.
Показания лиц, близко знавших Розанову, однако, в значительной мере колеблют и эту опору, единодушно сходясь на оценке Розановой, как человека жизнерадостного, далекого от серьезной мысли о самоубийстве.
* * *
Что известно о последних днях Розановой? Розановой всего 21 год. Она только что закончила акушерский техникум. Только что пережила волнение зачетов. Наконец, наступает пора самостоятельной жизни. Об этой самостоятельности она давно мечтала, как мечтала о любви, красоте и богатстве.
Ее письмо сестре, написанное в разгаре зачетов, отражает эту жажду самостоятельности, страстное нетерпение.
«Вот весна. Ведь, эта весна принесет нам свободу от занятий, уж так надоело отсутствие самостоятельности. Скорее хочу…»
В доме К. в ночь на 29 мая собралась прощальная вечеринка.
Один из участников и организаторов вечеринки И-в серьезно увлекался Розановой. Она нравилась ему, как и многим другим, своей развитостью, жизнерадостностью, смелостью, недюжинностью. Ради нее он забывал жену и детей.
Вечеринка вызвала целую бурю сплетен и ненависти против Розановой со стороны жен К. и И-ва. Одна из них даже приходила на квартиру Розановой и ругала ее площадной бранью. Жена И-ва устроила бурную сцену не только мужу, но К-ву.
Между прочим, была произнесена угроза о том, что с Розановой еще «поговорят» в Грузинах. Все эти инциденты послужить стимулом к самоубийству не могли. Вот что показывает по этому поводу К-в, хороню знавший Розанову:
«Я далек от мысли, что те сплетни, слухи и обвинения, которые ей пришлось выслушать и переносить, могли бы сыграть решающее действие в отношении побуждения на самоубийство. По-моему, здесь хорошо обставленное убийство».
Через пару дней она направляется в Грузины на должность. Направляется по собственному желанию. Грузины для нее отнюдь не место вынужденной ссылки. Ее времяпрепровождение в Грузинах до среды 6 часов вечера нами уже было описано выше. Ей здесь пришлось пережить волнения, так как сначала ее, было, не хотели принять на службу (почему — не выяснено!). Но со службой дело вскоре уладилось.
Таким образом, до этого момента мы в следственных материалах не находим указания на какое-либо экстраординарное событие, которое могло толкнуть Розанову на самоубийство.
Если такое событие в действительности имело место, то оно, очевидно, произошло на протяжении того тридцатишестичасового промежутка, который отделяет момент, когда Розанова в последний раз заходила к Терентьевой, до момента обнаружения ее трупа на Провиантской Горке.
К сожалению, этим промежутком первоначальное расследование, как мы видели, интересовалось мало.
Что взяла из своих вещей Розанова, зайдя в последний раз к Терентьевой; взяла ли она пакетик с сулемой, или, быть может, пересланное с нею письмо на имя оставшегося невыясненным адресата в Грузинах? Куда направилась она, где была в ночь со среды на четверг, весь четверг (когда лил проливной дождь), в ночь с четверга на пятницу? Каким образом очутилась она на Провиантской Горке, у дома совершенно неизвестных ей людей? Каким образом она могла попасть туда, не будучи замеченной часовыми у складов? На все эти вопросы следствие ответа не дало.
* * *
По делу имеется утвержденное Ученым медицинским советом от 19 февраля 1926 г. заключение профессора Минакова. Заключение гласит, что Розанова умерла от самоотравления. Данное заключение и послужило основанием к прекращению дальнейшего производства по делу.
Экспертиза профессора Минакова представляет собой блестящий образец глубокого и четкого анализа всех добытых при расследовании данных. И, тем не менее, несмотря на свою глубину, несмотря на мобилизацию и соединение в одно стройное логическое целое всего того, что в деле хотя бы отдаленным образом говорило за самоотравление, рассеять описанных выше загадочных моментов и этой, несомненно блестящей экспертизе, по нашему мнению, не удалось. Основные моменты заключения профессора Минакова сводятся к следующему. Как уже было указано, результаты первого вскрытия, при химическом анализе показали крайне ничтожное количество яда, которое не могло служить причиной смерти.
Профессор Минаков оспаривает правильность заключения химической экспертизы о количестве обнаруженного яда, и, вместе с тем, дает ценные методологические указания для аналогичных случаев.
«Эксперт открыл яд в очень небольшом количестве, потому, вероятно, что не исследовал той жидкости, в которой находился желудок. Кроме того, необходимо иметь в виду, что при отравлении сулемой более или менее значительная часть ее выбрасывается наружу, вследствие повторной рвоты. Всосавшийся же яд обнаруживается при химическом анализе в наибольшем количестве обычно в почках, печени, селезенке; в желудке же его может оказаться сравнительно небольшое количество. Следовательно, нахождение в настоящем случае малого количества яда в желудке может быть также объяснено и бывшей у Розановой рвотой».
Второе вскрытие, как известно, наоборот, показало чрезмерно большое количество ртути в трупе. Но, по мнению профессора Минакова: «более или менее точное определение количества ртути во всем трупе, на основании данных анализа, невозможно. Специальное исследование показало, что при отравлении ртутью количество ее в разных органах тела бывает далеко не одинаково. Мнение эксперта, что во всем организме содержалось „примерно около 2 грамм сулемы“, является необоснованным».
Профессор Минаков отвергает случайное попадание сулемы, в виду показания врача, производившего вскрытие, о том, что сулема в качестве дезинфицирующей жидкости употреблена не была.
Но чем объяснить то, что при исследовании трупа Розановой губернским экспертом Георгиевским не обнаружено тех патолого-анатомических изменений, какие характерны для отравления сулемой. Профессор Минаков указывает, что изменения эти образуются лишь при подостром отравлении, при остром же, когда с момента принятия яда до наступления смерти проходит несколько часов, а не дней, в кишках и во рту изъязвлений не бывает.
В скобках заметим, что если яд был принят за несколько часов до обнаружения трупа, тем непонятнее становится вопрос о том, где пробыла 1½ суток Розанова.
То же обстоятельство, что в слизистой оболочке кишок, при вторичном вскрытии трупа, никаких особенностей не обнаружено, может быть всецело объяснено сильной степенью разложения трупа и «не доказывает, что никаких особенностей в слизистой оболочке в действительности не существовало перед смертью Розановой» (Здесь со всей остротой чувствуются пробелы первого вскрытия!).
По мнению проф. Минакова, нельзя быть уверенным в том, что упомянутые (в протоколе первого вскрытия) кровоподтеки были и на самом деле прижизненные кровоподтеки, а не трупная имбибиция, дающая часто повод к диагностическим ошибкам. Но если даже кровоподтеки и действительно существовали, то, ведь, нельзя доказать, что они произошли именно от удара кулаком в подбородок, а не от удара областью рта о какой-либо твердый предмет при падении покойной в болезненном состоянии, вследствие отравления. А прикушение языка наблюдается при разных видах как насильственной, так и естественной смерти.
Но не говорит ли об изнасиловании состояние девственной плевы, как его обнаружил при эксгумации трупа врач Георгиевский? Проф. Минаков считает невероятным, чтобы при исследовании гнилой плевы можно было детально рассмотреть не только ее форму и разрывы, но и даже определить, были ли края разрыва острые или неострые (тем самым, значит, вновь подчеркивается неудовлетворительность первого вскрытия, когда все эти детали могли быть установлены с точностью).
Считая, что данные дневника дают достаточное основание сомневаться в нормальности душевной деятельности Розановой, проф. Минаков еще подчеркивает то обстоятельство, что перед смертью у Розановой были менструации, во время которых у многих девушек резко меняется настроение и бывают припадки сильной тоски.
Проф. Минаков полагает, что Розанова умерла именно там, где был обнаружен ее труп, на это указывает и та поза, в которой труп был обнаружен.
«Едва ли можно допустить, чтобы принесенный откуда-либо и брошенный на землю труп принял такую позу во всех деталях».
То обстоятельство, что один чулок был мокрый, а другой сухой, по мнению проф. Минакова, чрезвычайно рискованно признать решающим в вопросе, было ли произведено над Розановой насилие и отчего последовала ее смерть. Чулок на левой ноге мог подсохнуть на ветре и солнце, отчего случайно правый мог быть более защищен. Левый туфель Розанова могла потерять. Но возможны разные предположения, и ни одному из них нельзя отдать предпочтения, за неимением в деле неоспоримых данных.
По мнению проф. А. И. Крюкова, также дававшего заключение по делу:
«Неприятность по службе могла быть той каплей, которая привела к исполнению давно задуманной мысли о самоубийстве. Можно предположить, что покойная, взяв из своего чемодана порошок сулемы, колебалась некоторое время (в ночь на 4-ое и день 4 июня), находясь в парке, затем, приняв огромную дозу сулемы, инстинктивно направилась через болото к жилью, где могла потерять вторую туфлю и, ослабев от отравления, не дошла до дома Цвингеля, легла в ложбинке, где найдена мертвой. Смерть Розановой, вероятно, произошла вечером 4 июни, судя по мацерации рук (показание Прасковьи Цвингель) и резкому трупному окоченению».
Главный судебно-медицинский эксперт Лейбович также, как и проф. Минаков, склоняется считать в данном случае наличие самоубийства. Но относительно того, где находилась гр. Розанова 36 часов и как попала на чужое ей место, по мнению Лейбовича, можно высказать только предположение… Легче предположить, что покойная умерла в каком-нибудь доме и после смерти принесена на место, где ее нашли, причем посторонняя рука привела прическу и платье в надлежащий вид. Местонахождение туфли указывает с вероятностью, что она принесена (или пришла) не со стороны болота, а с противоположной стороны.
Нельзя, наконец (замечает эксперт), отрицать и возможности того, что под влиянием мучений Розанова сама откуда-то направилась к пруду с целью утопления и по дороге умерла.
* * *
Таким образом, опыт расследования смерти Розановой с достаточной выпуклостью и рельефностью подтверждает следующие основные выводы:
1) Анализ данного казуса подтверждает необходимость для следователя отрешиться от всякой предвзятости, необходимость строжайшей проверки возникшего предположения, как бы правдоподобным оно ни казалось на первый взгляд. Собирание доказательств должно идти не только в направлении, совпадающем с предположением следователя, но попутно и с неменьшей тщательностью должны быть собираемы все наиболее существенные факты и материалы, идущие вразрез с возникшими у следователя предположениями. В данном случае, например, как мы видели, с самого начала расследования предположение о самоубийстве казалось наиболее вероятным. Но если бы при расследовании был соблюден только что упомянутый нами метод, то, без всякого сомнения, мы не стояли бы перед фактом таких крупнейших пробелов, какие нам пришлось отметить.
2) При производстве наружного осмотра трупа должно пользоваться научными указаниями, которые дает судебная медицина. Где это возможно (а в данном случае это было возможно) необходимо, чтобы при осмотре всегда находился судебно-медицинский эксперт. Когда с осмотром тела соединяется идентификация (т. е. определение тождественности), необходимо определение возраста, пола, роста и телосложения трупа. Для распознавания убийства от самоубийства, необходимо осмотру придать особо тщательный и возможно исчерпывающий характер, обращая внимание на род, характер и положение ран, на следы, на положение трупа, на так называемые раны «самозащиты» (являющиеся в результате попыток к оказанию сопротивления), на состояние обуви и т. д.; от внимания осматривающего не должна ускользнуть ни одна хотя бы самая мелкая особенность и деталь, могущие служить нитью к выяснению дела.
3) В особенности важно соблюдать все предписываемые судебной медициной правила и предосторожности при вскрытии трупа, на предмет распознавания отравления и самоотравления. В данном случае, например, для химического анализа был отослан только желудок, между тем, как для этого в подобных случаях экспертами должно быть отделено, кроме желудка с его содержимым, еще около метра тонких кишок, наиболее претерпевших изменение, с их содержимым, одна почка и вся моча из мочевого пузыря и треть печени с желчным пузырем. Совершенно недопустимо употребление таких приемов вскрытия, которые создают серьезную опасность внесения яда в процессе самого вскрытия.
4) Как при осмотре, так и при допросе недостаточно выявить все существенное для дела; не менее необходим умело зафиксировать выявленное путем составления протокола (что всегда обязательно), а в случаях, аналогичных данному, путем фотографической съемки. Только при таких условиях знакомящийся впоследствии с результатами осмотра, сможет составить о них точное и ясное представление.
В данном случае мы видели как резко протокол осмотра трупа противоречит требованиям точности, определенности и необходимой полноты. В протоколе осмотра местности, где был обнаружен труп, мы не находим сколько-нибудь достаточного освещения таких моментов, освещение которых является минимальной программой всякого протокола осмотра, как-то: а) места обнаружения трупа; б) путей, по которым покойная могла или сама придти или быть принесенной; в) места, где были обнаружены другие следы преступления; г) специфические особенности осмотра, и места.
Имеющийся в деле план местности совершенно неудовлетворителен и доказывает крайнюю желательность того, чтобы всякий, производящий дознание и следствие, усвоил технику так называемой «глазомерной съемки».[2]