I

АРХИМАНДРИТ ФЕОДОР -- ПРОФЕССОР

Достославные выписки из моих писем всего, касающегося в них о. Феодора, с комментариями в случаях надобности

1854/55 УЧЕБНЫЙ ГОД

(1854 г. Окт. 10-го). "Во вторник (5 окт.) поутру все начальствующие и учащие уехали прощаться к архиерею (митр. Григорию, уезжавшему в С.-Петербург для присутствования в Синоде), и потому у нас первого класса не было. Вдруг разносится весть, что приехал Лев Петрович с отцом. (Л. П. Полетаев, из нижегородцев -- студент, в этом году первым окончивший курс, предназначенный к оставлению при Академии и готовившийся к пострижению, -- в монашестве Григорий, о котором только что сказано выше.) Я схожу вниз в комнатку к о. Варсонофию {Тоже в этом году только что окончивший курс и уже принявший пострижение, скончался епископом Симбирским.}; поздоровался с Л. П.; вижу -- стоит, не знаю -- священник, не знаю -- дьякон; давай, думаю, на всякий случай попробую принять благословение. Потом мы вышли со Л. П. в коридор и он сказал мне, что это -- о. Феодор, новый наш профессор. Он приехал со Львом Петровичем на одном пароходе и, так как начальства никого не было, тоже взошел к о. Варсонофию. После поместился он у о. ректора в зале, где отгородили ему ширмами уголок для спальни; а послезавтра, вероятно, перейдет он в комнаты о. Серафима, для которого -- наконец -- отделали комнаты в главном нашем корпусе, в среднем этаже. Лев П. поместился уже в собственной квартире, в том флигеле, где жил о. Серафим. Вчера (9 окт.) видел я Льва П.; вчера приходил он к нам в верхний коридор и попенял нам (землякам своим, студентам младшего курса -- нижегородцам), что мы не ходим к нему; а ныне пропал наш Лев П. Вместо него у нас в Академию прибыл еще монах... Григорий. Ныне (воскр., 10 окт.) совершилось пострижение Л. П. Вчера я не хотел прежде времени сообщить Вам эту новость. Постригал о. ректор; главным восприемником был о. Серафим, другим -- о. Феодор. О. Феодор -- маленький, белокурый, с робкими приемами, точно последний иеромонашишка какой-нибудь пустыни. Вчера он был в классе, не у нас, а у старших студентов; кажется, понравился им. Говорят, что он, вероятно, будет сдавать свои лекции вместо Макариева богословия, которое здесь служит учебником. Он поступает на богословие всех родов, исключая полемику против раскольников, которая останется специальным предметом о. ректора, и исключая также нравственное богословие и литургику, которые будет преподавать о. Серафим. Вместо о. Серафима Свящ. Писание займет о. Григорий; только дочитает о. Серафим Введение в Свящ. Писание, а Льву Петровичу уже велено было готовить Пятокнижие. Мы даже не знаем, кто придет к нам в середу, о. Серафим или о. Григорий".

"Во вторник при мне заходил к о. Григорию о. Феодор, который в тот день только что перешел на свою квартиру: в бывшие комнаты о. Серафима, наискосок от о. Григория. Ему нужно было кое-что наказать -- прибрать в своих комнатах, и он, уходя сам в главный корпус, просил о. Григория передать его слова человеку. Переговорив с о. Григорием, он обратился ко мне: "А это ведь, кажется, г. Лаврский?" -- сказал он. Я принял его благословение. Такой он памятливый! видел меня только раз -- в день своего приезда -- и запомнил не только лицо мое, но и фамилию! Студенты его преподаванием довольны; он обыкновенно говорит, а не читает; вчера, говорят, он целый класс говорил дилеммами: "или -- или". Между прочим: здесь, в Академии, испокон веку велось, что дни творения принимаемы были за эпохи. Так учили и прошедший и настоящий о. ректор36; о. Феодор говорит, что допустить это мнение невозможно; по следствиям своим оно служит к подрыву христианского толкования {О. Феодор указывал на то обстоятельство, что с обращением дней творения в эпохи соединено признание в мире появления смерти прежде грехопадения, и даже прежде самого сотворения человека.}.

Воскресенье (30 окт.). "О<тец> Феодор после каждого класса возбуждает о себе большие толки. Вот что я выбрал общего из разных отзывов о нем: он поэт; чувство у него преобладает над рассудком; и потому студенты очень многого из его слов не могут принять за истину; но он говорит с таким жаром, с таким глубоким внутренним убеждением, что, пока он говорит, с ним нельзя не согласиться; притом он искусный диалектик, но самый способ его посылок и заключений совершенно своеобразен; на все у него свой чисто субъективный взгляд. Вчера один студент уже перед самым звонком выразил ему свое какое-то недоумение, возразил ему; звонок помешал им; студент в 4 часа пошел к нему на дом, и о. Феодор битых два часа, до самой всенощной, трактовал с ним, как обыкновенно -- в сильнейшем экстазе. Он много начитан; в этом разговоре он приводил свидетельства и из "Одиссеи", и из "Илиады", и из "Магабараты"36. О Гоголе он отзывается: "Явился было у нас сын Христов; но те-то, которым бы следовало принять его, пастыри Церкви, -- они-то его и не приняли". Вообще он исступленный человек. Еще его слова: "Батюшка вы мой! Да уж вы не сомневайтесь! уж Бог-то есть бесконечная любовь; уж то самое, что Он троичен, показывает, что Он есть любовь. Иначе, прежде сотворения мира, чем бы обнаружилась Его-то любовь, и вот Он, так сказать, разделился, чтобы любовь-то эта обнаружилась"".

Прошу извинения у читателей за этот жаргон семинарской схоластики: "возражать", "свидетельства (?)" из "Илиады", "Одиссеи" и пр. Я не хочу исправлять тогдашнего моего выражения мыслей, чтобы не подрывать доверия к подлинности исторического документа, представляемого моими письмами; я уверен, что читатель сам поймет, что хотел я тогда сказать выраженями: "экстаз", "исступленный человек", "своеобразный способ посылок и заключений" и пр.; все это штрихи очень неудачные, но они передают впечатление, произведенное тогда о. Феодором на аудиторию; потому я и оставляю без всяких исправлений это изображение.

"В воскресенье (7 ноября) обедню служил у нас в первый раз о. Феодор".

"В пятницу (17 ноября) у нас должен производиться главный экзамен по шести предметам... В 9 часов пришел о. ректор со всем почти генералитетом. Экзамен начался по психологии. Сначала -- Соколова и другого затем -- спрашивали очень долго и сбивали {Тоже семинарский термин: возражениями испытывали, уверен ли студент в истине высказываемых им положений, не отступится ли он от них, когда против них сделаны будут ему возражения.}; вызывали по списку, как мы были приняты. Под конец списка к билетам из психологии примешали билеты из истории философии. Потом о. ректор разделил труд экзамена: о. Феодору дал экзаменовать по словесности, о. Серафиму по герменевтике37, а сам стал экзаменовать по физике. Меня спросили сначала к о. Феодору; он потеребил меня за пуговицу (без этого он не может говорить со студентом); потом спросили меня по физике, потом о. ректор, окончив экзамен по физике, переспросил нас по математике и естественной истории и ушел домой, а о. Феодор и о. Серафим еще все экзаменовали".

(Декабря 27-го). "В прежнем письме позабыл я, кажется, написать Вам, что наш о. Феодор уехал еще перед праздником в Семизерную пустынь, не очень далеко отстоящую от города38, и спасается там еще и доселе. О. ректор в понедельник на празднике тоже уехал в Раифскую пустынь, но в середу вечером уже возвратился назад".

(Генваря 23-го дня). "Ныне обедню у нас служил о. Феодор". "О. Феодор наш просится на покой в Раифскую пустынь, в которой гостил он на рождественских вакациях. При его слабом здоровье ему академический воздух чрезвычайно, говорят, вреден, особенно при наших амосовских печах39. А, кажется, еще больше вредят его больному духу огорчения; всякое сильное душевное движение неблагоприятно действует на его здоровье, а он так способен одушевляться. Говорят, даже в простом разговоре он воодушевляется, покраснеет и вдруг утихнет, сказав: "Ах! да бишь {Провинциализм; из древнеславянского: "быша".}, -- мне вредно"... Я думаю, студенты не без сожаления расстанутся с ним, если на его просьбу согласятся; наставник недюжинный, с своим глубоким взглядом на предмет".

"О. Феодор еще на масленице уехал в свою любимую Раифскую пустынь" (Февр. 12-го).

Раифская пустынь -- монастырь в 40 верстах от Казани; кругом в лесу, при большом озере и с течением времени сделалась любимым местом казанцев для дачной жизни по красоте местоположения; но зимой, конечно, могла иметь одну только привлекательность глубокого уединения. Потому-то и замечено было выше, что о. ректор уехал туда на праздник Рождества в понедельник, а в середу уже вернулся назад.

"P. S. Говорят, наш о. Феодор сильно болен".

1855 г., апреля 17-го дня. "В четверг был ненадолго у Ив. Як. Порфирьева по книжным делам, а ныне в субботу был у о. Феодора, к которому тоже о. ректор посылал за одной книгой, все для задачи же. Не знаю, что за фантазия пришла ему: он при прощаньи, благословив, поцеловал меня".

Тогда, как видно, я очень еще мало понимал о. Феодора; так и тут не понял, что это был протест делом и истиною сердечного, любящего отношения к студенту Лаврскому против моего деревянно-машинного отношения, какое, по тогдашним моим убеждениям, подобало иметь благовоспитанному студенту к начальству; профессор и архимандрит в моих глазах тогда, несомненно, был уже начальством. Очень может быть, что, даже и без особенного старания с моей стороны, эта усиленная официальность сама собою сказывалась в каждом моем слове и в каждом движении; выходило так, что явившийся к о. Феодору студент Лаврский говорил: я No 1640, по приказанию о. ректора, долг имею... и пр. и пр. Как подходить духом своим к Отцу, переступая порог в квартиру начальника, этому словами научил меня о. Феодор уже впоследствии; а теперь, сопровождая напутственное свое благословение поцелуем, он молча давал мне понять, по крайней мере хотел мне дать понять, -- что слово "отец" может быть не просто общепринятым присловьем при титуловании особ высокопреподобного ранга, а выражать и действительные отношения между высшими и низшими. Я тогда не понял этого отношения, потому что под влиянием раннего чтения твердо веровал правилу, что homo homini lupus {человек человеку волк (лат.). }.

(Апр. 23 и 24-го, 1855 г.). "Что за дивные лекции читал нам о. Григорий о Книге Иова. По направлению и духу -- это лекции о. Феодора; он в Московской академии преподавал Свящ. Писание и отдал свои записки о. Григорию. Итак, мы будем иметь на Ветхий Завет прекрасные записки".

По всей вероятности, это и были лекции о. Феодора о Книге Иова не в переделке, близкой к подлиннику только "по духу и направлению", а буквально то самое, что впоследствии о. Феодором было напечатано. Начинающему бакалавру, каким был тогда о. Григорий, не так легко было писать что-нибудь свое в духе и направлении о. Феодора. В том же духе и направлении читал нам о. Григорий впоследствии характеристику четырех Евангелий, по руководству Церкви Православной, усвоившей евангелистам символы орла, льва, тельца и человека41. Это была, по-видимому, уже самостоятельная работа о. Григория, только по руководству о. Феодора. Ни в печати эти характеристики не являлись, ни в рукописи не найдены.

(1855 г., мая 1-го). "Еще новость: о. Феодор прежде просил только письмом у Преосвященного увольнения, но наконец решился проситься формально. Он принимает теперь от ректора Семинарии Иосифа Ивановский монастырь, в котором голодает 6 монахов братии (Ивановский монастырь близ Кремля на площади). Иосиф уезжает куда-то лечиться".

"Наш о. Феодор прежде попросил частным письмом у Преосвященного позволения подать просьбу об увольнении его от Академии. Преосвященный, как уже Вам известно это, не согласился на его просьбу, позволил ему съездить, если нужно, и пожить в его любимой Раифской пустыни, но не оставляя академической службы. Наконец о. Феодор не вытерпел, подал формальную просьбу об увольнении и -- нет причины, по которой бы могли удержать его. Итак, по всей вероятности, нам не удастся послушать этого замечательного наставника-энтузиаста. Ему предлагали в управление Ивановский монастырь; он отказался, "потому что, -- говорит он, -- это все равно, что жить и в Академии"".

(Мая 15-го 1855 г.). "У нас в городе ходит предположение, что когда совершенно уволят ректора семинарии Казанской Иосифа, то на его место переведут о. Серафима. В таком случае прямое место в инспекторах быть о. Феодору; и -- говорят -- он едва ли откажется. Как видно, академический воздух и амосовские печи, на которые жаловался о. Феодор, были выражения более метафорические, а истинная причина его желания оставить Академию -- в том направлении, какое он видит здесь, -- в направлении формализма, видимости, буквального исполнения закона или, как он выражается, в направлении фарисейства. Воплощение этого направления он видит в о. Серафиме; с ним-то именно он и не сошелся. Между тем о. Феодор -- истинный подвижник, постничество его чрезвычайное; от своей милостыни он постоянно в долгах".

(Мая 22-го 1855 г.). "Ныне (в Духов день) у нас служил о. Феодор, а это -- большая редкость".

До своего инспекторства он мог служить только тогда, когда не могли почему-нибудь служить в академической церкви архимандриты, старшие его по службе, -- о. ректор и о. инспектор; потому что архимандритам не только вдвоем, но и втроем служить было не принято, и младшие, когда в Академии служил старший, если не хотели оставаться неслужащими, должны были отыскивать себе для служения какую-нибудь другую церковь, если не получали приглашения служить в какой-нибудь приходской церкви, служили в одном из монастырей Казани, где монахи тоже не всегда рады бывали служению архимандрита, так как оно не убавляло, а прибавляло для них труда священнослужения: без архимандрита служил бы один иеромонах, а с архимандритом нужно было служить двоим; зависимость в экипаже и лошадях от выезда других академических архимандритов тоже делали затруднение для о. Феодора в отыскивании места служения вне Академии. Все это должно было для о. Феодора делать тоже не совсем приятным его положение в Казанской академии до инспекторства, как лишнего архимандрита. Лишаться общения в трапезе Господней из-за того, что негде было служить, -- это не могло не огорчать его.

(Июня 5-го 1855 г.). "В среду около вечерен приехал Преосвященный (архиепископ Григорий, отпущенный из Петербурга, где он присутствовал в Святейшем Синоде)... Ныне о. ректор и о. Феодор приглашены были служить с ним и потом -- к его обеду. У нас служили только о. Вениамин и о. Григорий; о. Серафим был в Академии, но не служил -- вероятно, по болезни (за несколько дней перед тем он даже по должности инспектора не принимал студентов). Но и он, и о. Вениамин, и о. Григорий тоже обедают у Преосвященного... О. Феодор недавно сказал в классе по поводу прочтения некоторых студенческих сочинений, что здесь очень много людей с превосходными дарованиями -- ив начале, и в середине, и в конце списка".

(Июня 17-20-го 1855 г.). "Ныне надеюсь сходить к обедне -- тоже на кладбище. (Кладбище в Казани очень близко от Академии -- против окон ее, и отделяется только полем, представляющим собою неправильный многоугольник.) О. Феодор ныне уже не ходит туда; он живет в Ивановском монастыре, который принял на время отлучки о. ректора семинарии; вот уже неделя с лишком, как он переехал туда".