На другой день Ростовцева вызвал к себе начальник штаба полка майор Крестов. Ростовцев слышал от других, что это был требовательный к себе и подчиненным человек. Многим из командиров он не нравился потому, что эта его требовательность порою переходила в грубость. Но другие, напротив, восхищались им как человеком, слова которого никогда не расходились с делом.
— Что ж такого, что кричит иногда? — говорили они. — Зато уж если скажет что–нибудь, то как топором отрубит. Твердый характер! С таким воевать можно!
У двери кабинета начальника штаба никого не было. Ростовцев хотел было постучать, но вдруг услышал, как из комнаты донесся повышенный хриплый голос.
«Ого, — подумал он, — Крестов уже крестит кого–то. Подожду, пожалуй». Он отошел от двери и встал у стены, вслушиваясь в прорывающуюся временами из комнаты речь. Повидимому, тот, к кому она относилась, основательно провинился, и возражений не было слышно. Ростовцеву ожидание показалось томительным, и от неизвестности защемило в груди. Он с опаской подумал, что человек, кричащий за дверью, может накричать ни с того. ни с сего и на него, хотя он и не чувствовал за собой никаких провинностей. Он поспешно осмотрел себя, одернул гимнастерку и попробовал, туго ли затянут ремень Все оказалось в порядке.
Из комнаты вышел старший лейтенант. Он закрыл за собой дверь и, поймав спрашивающий взгляд Ростовцева, отдуваясь, сказал:
— Ох, и дает жизни старик.
— За что это он вас? — пособолезновал Ростовцев.
— Да ведь, по правде говоря, — вздохнул тот, — за дело, за грехи… А вы к нему?
— Да.
— Лучше подождать, а то попадете под горячую руку. — Старший лейтенант сделал какое–то движение, намереваясь показать, что получится, если Ростовцев попадет «под горячую руку», и пошел прочь. Ростовцев постучал и вошел в кабинет.
Он очутился в маленькой комнате с пустыми стенами. Одно окошечко пропускало с улицы скудный свет. В углу стоял письменный стол, за которым сидел майор. Против него стояли два стула. На столе лежали карта и куча бумаг. Возле примостилась пепельница, заваленная доверху окурками.
Ростовцев, вспоминая строевую науку, которой его обучали на курсах, сделал два строевых шага вперед и остановился. От волнения его шаги были скорее похожи на. походку гуся. Сознавая это, он смутился и, приложив руку к козырьку, уже менее уверенно отрапортовал, как положено по уставу.
С первого взгляда майор не показался Ростовцеву страшным. Это был приземистый человек с серыми худыми щеками. Кожа его лица морщинилась, собиралась в складки. Усы, щетинистые, седеющие, закрывали совершенно губы, потому что при разговоре он наклонял голову вниз и смотрел на собеседника исподлобья. Форма на нем сидела безукоризненно. Было заметно, что майор тщательно следил за одеждой. Звездочки на новеньких полевых погонах блестели желтоватым светом. Выслушав рапорт, майор уперся глазами в лицо Ростовцева, затем скользнул взглядом по его фигуре и грубовато бросил:
— Почему одеты не по форме?
«Начинается!» — тоскливо подумал Борис, не понимая толком, в чем дело.
— Почему не одели погоны, я вас спрашиваю? — повторил майор, раздраженный молчанием Ростовцева.
Борис вспомнил, что еще будучи в пути он узнал о введении новых знаков различия. Нашить погоны он так и не собрался и явился по вызову в старой форме с кубиками в петлицах. Он заговорил не совсем уверенно, объясняя, что у него не было времени сделать это. В середине объяснения майор резковато отрезал:
— Чтобы больше со старыми знаками различия я вас не видел! Поняли?
— Понял, товарищ майор!
— Ну и хорошо. — неожиданно смягчился майор. — А теперь здравствуйте и садитесь.
Ростовцев, слегка ошарашенный переходом с гнева на милость, осторожно опустился на стул.
— Скажите, пожалуйста, что вы умеете делать? — спросил майор.
— Я приехал сюда воевать, — ответил Ростовцев, которому вопрос показался неуместным.
— Вы хотите сказать — учиться воевать? — поправил его майор. — Вы ведь из гражданки?
— Да.
— Ваша гражданская профессия?
— Я работник сцены.
— Оперный артист, то–есть?
— Да.
— Ага, — удовлетворенно произнес майор. Он вытащил портсигар, закурил сам и предложил Ростовцеву;
— Спасибо, — ответил тот и взял папиросу..
— При штабе дивизии, — заговорил после паузы майор, — организуется ансамбль песни и пляски. К нам поступил запрос о выявлении и подборе сил. — Он замолчал и выжидающе посмотрел на Ростовцева. — Не находите ли вы, что ваша кандидатура подойдет?
— Я бы просил не посылать меня в ансамбль, — ответил Борис.
— Почему?
— Я хочу на фронт и не испытываю особого влечения к… пляскам.
— А если я откомандирую вас приказом?
— Простите, но я подам рапорт по команде о направлении меня на передовую.
— Гм… — произнес майор. — Упрямый вы человек… Впрочем, я упрямых люблю. Так, значит, решительно отказываетесь?
— Решительно.
— Ну, хорошо. Неволить не буду. Вернемся к тому, с чего начали. Что вы умеете делать кроме игры на сцене? Вы не обижайтесь, пожалуйста, — поспешил добавить майор, заметив недовольную мину Ростовцева. — На войне очень важно делать то, к чему человек больше привык.
Ростовцев на секунду замялся, но потом решительно сказал:
— Товарищ майор, кажется, единственное, что я хорошо знаю, это — музыка. Но было время, когда я не занимался и музыкой. Однако я научился! Я полюбил ее и поэтому научился понимать и выражать так, чтобы и другие поняли. Мне кажется, что самое важное — это захотеть, и тогда можно овладеть любым делом, любой специальностью. Я думаю, что вы можете дать мне любое задание.
Майор, попыхивая папиросой, исподлобья посматривал на Ростовцева. По его лицу нельзя было понять, нравились ли ему те слова, которые он слышал. Но Борис не искал эффекта. Ему просто хотелось доказать этому суровому человеку, что он, хотя и не бывавший в настоящих переделках, все же не представляет собой такого неженку, каким, вероятно, был в глазах майора. С другой стороны, ему было досадно и оттого, что люди, с которыми он сталкивался, сразу меняли к нему отношение, когда узнавали, какова его профессия. Они начинали смотреть на него, как на какое–то чудо. Вначале ему это нравилось, но постепенно стало даже неприятным, потому что порождало какую–то отчужденность. То, что в нем видели нечто необыкновенное, делало его взаимоотношения со знакомыми натянутыми, официальными. А здесь, среди новых для него людей, кроме всего прочего, примешивалось и еще одно: Борису казалось, что они не верили в его способность так же переносить опасности и трудности боевой жизни.
Когда Борис замолчал, майор не спеша потушил папиросу в переполненной пепельнице, вздохнул почему–то и из–под бумаг вытащил карту.
— Идите сюда, — сказал он, разостлав ее на столе.
Борис поднялся.
— Вот это, — сказал майор, ткнув пальцем в карту, — район наших боевых действий. Кстати, вы имеете понятие о военной тайне?
— Так точно, товарищ майор!
— Ладно. Итак, к делу. В этом месте мы будем через десять дней. Мы должны высадиться на станции Кочкома и занять оборону на шестьдесят шестом километре к западу. Нашу оборону и станцию связывает вот эта шоссейная дорога, — майор скользнул карандашом по извилистой линии. — Это будет магистраль, по которой мы будем получать снабжение припасами и продовольствием. В каком состоянии находится эта дорога, сказать трудно. Думаю, что в незавидном. Местность здесь болотистая, трудно проходимая, поэтому дорога будет для нас чрезвычайно важна. Что из этого следует? — спросил он неожиданно Бориса.
— Что ее нужно улучшить…
— Правильно. Еще?
Борис замялся, не зная, что ответить.
— А еще надо на станции, являющейся связующим звеном с железной дорогой, иметь боевое охранение. Здесь мы устраиваем перевалочную базу, которая будет для нас сердцем. Дорога же будет нашей артерией. Понятно?
— Понятно, товарищ майор.
— Начальником перевалочной базы назначается лейтенант Ростовцев, его помощником младший лейтенант Ковалев. Старшина медслужбы Голубовский будет заведывать медпунктом и эвакуацией раненых. Гарнизон базы будет состоять из пятнадцати человек бойцов взвода младшего лейтенанта Ковалева и двух санитаров.
Лицо Бориса вытянулось.
— Товарищ майор… — разочарованно начал он, но Крестов перебил:
— Вы хотите сказать, что вам будет трудно?
— Нет, напротив, я хотел бы…
— Так, — резковато, с раздражением заговорил майор, — вы, вероятно, все про то же. Хотите заявить, что предпочитаете передовую? Но не думайте, что будете на станции жить, как на курорте. Это вам не дом отдыха. Работы будет много, опасностей, о которых вы так мечтаете, тоже хватит. Поймите, что воевать — это совершенно не означает только ходить в атаку и колоть штыком. Войну надлежит понимать шире, и геройство состоит не только в том, чтобы штурмовать противника. Такого геройства мало. Нужно прежде всего подготовиться для штурма, материально обеспечить успех и, поверьте, что это тоже дело немалое… Ваша задача будет состоять в том, чтобы принимать, сохранять и переправлять в полк без задержек грузы. Сообщение между нами будет поддерживать автовзвод… Имейте в виду, что мелкие группы противника могут просачиваться через нашу оборону и, просочившись, естественно, будут ставить задачей нарушение наших коммуникаций. К этому нужно быть готовым. Знайте, что базу нельзя отдавать ни в коем случае. О подробностях мы найдем время поговорить позже. Свяжитесь с помощником командира полка по хозчасти капитаном Сизовым. Сейчас, если нет ко мне вопросов, можете идти. Я вызову вас, когда понадобится.
Борис разочарованно поднялся и пошел к двери. Ему было обидно, что назначение, которое он получил, не давало ему возможности осуществить свои мечты. Понимая, что спорить в данном случае бесполезно, он углубился в себя и мало слушал, о чем говорил майор. Как в тумане, он взялся за ручку двери…
— Отставить! — загремело сзади. — Отставить! Кто вас учил так отходить от начальника?
Борис спохватился и, выпрямившись, снова подошел к столу. Он покраснел и молча стоял, опустив руки по швам.
— Вы что? В гости ко мне приходили? — гремел майор. — Где ваша выправка? Что это за поза? — Он некоторое время хрипло отчитывал Бориса, но постепенно успокаивался и, наконец, стих.
— Разрешите идти? — спросил Борис.
— Идите.
Ростовцев, козырнув, щелкнул каблуками на повороте и, чеканя шаг, вышел из комнаты. Затворив за собой дверь, он приложил руку к лицу. Лоб оказался влажным от испарины. Он покачал головой и вдруг тихо рассмеялся.
— Попало? — сказал он себе вслух. — И поделом. Не будь мокрой курицей! Не раскисай в другой раз!
По дороге он обдумывал назначение. Конечно, оно не пришлось ему по душе. Перспектива сидеть на глухой железнодорожной станции была не из приятных. Ему хотелось увидеть собственными глазами врага, помериться с ним силами, победить его. И вместо этого ему придется мирно разгружать вагоны, складывать грузы и переправлять раненых. Хороша романтика! И что он скажет друзьям, когда встретится с ними? Поведает, сколько ящиков прошло через его руки? Или расскажет, как он спокойно почивал ночами в то время, как другие где–то совсем рядом сражались за родную землю? Или будет передавать боевые истории, услышанные от других?
«Материально обеспечить успех! — вспомнил он слова майора. — Хорошо ему говорить. Вот бы посадить его на мое место!» — Борис представил себе крепкую фигуру Крестова, морщинистое лицо с обвисшими щеками, зеленые новенькие погоны. Он намеренно отыскивал в нем отталкивающие черты и раздувал в себе неприязнь к нему. И в этот момент перед его глазами всплыл орден Ленина, прикрепленный к гимнастерке майора, на который во время разговора он как–то не обратил внимания. И сразу Борису стало стыдно за то, что в душе его зародилась неприязнь к этому заслуженному человеку. Что сделал он, Борис, чем возвысился настолько, чтобы судить опытного, знающего свое дело, старого ветерана, который, может быть, посвятил армии не один десяток лет и заслуги которого так высоко оценены? В конце концов, раз этот человек находит, что он, Борис, лучше всего подойдет для хозяйственной работы, значит, видимо, так и надо. Значит, его место действительно там. Кроме того, ведь не все же время он будет находиться именно в этой должности. Присмотрится, проявит себя, освоится с армейской жизнью, и может быть, тот же майор даст ему более опасное и более почетное задание.
Рассуждая так, Борис несколько успокоился. Но все–таки некоторое раздражение было в его голосе, когда он, вернувшись домой, рассказывал Ковалеву о своем назначении.
Ковалев выслушал Бориса и неожиданно развеселился.
— Ха–ха–ха! — смеялся он. — Поздравляю! Поздравляю и приветствую! Кладовщик! Взвесьте два фунта колбасы и полкило сахару! Ну и должность!.. Заведующий кооперативом… Ха–ха!
Борис спокойно переждал, когда у Ковалева кончится приступ неуместного веселья, и безразличным голосом сказал:
— Рано смеешься, товарищ Ковалев.
— Почему?
— Да забыл я тебе сказать, что младший лейтенант Ковалев назначается мне в помощники. Такие–то дела, товарищ помощник заведующего кооперативом, — нажимая на последнее слово, добавил он и прошел мимо остолбеневшего Ковалева. Опустившись на кровать, он хладнокровно потянулся и заложил руки за голову.