Мы до сих пор имели дело с теорией закона трудовых затрат в том виде, как она изложена т. Бухариным. Считаем нелишним в дальнейшем кратко остановиться на некоторых произведениях других авторов, освещающих тот же вопрос.
До чрезвычайности характерно, что истоки разбираемой здесь теории ведут к родоначальнику всех антидиалектических ошибок в марксистской экономической литературе последнего периода, к А.Богданову. В своем выступлении в Коммунистической академии по докладу Преображенского в январе 1926 г. покойный А. Богданов вставил следующее положение: «Закон трудовой ценности при капитализме есть закон, по которому распределение производственных элементов регулируется трудовыми затратами; и вот, в сущности, как раз этот же закон по необходимости проводится государственным хозяйством даже тогда, когда оно является монопольным покупателем, проводится по отношению к противостоящему индивидуальному хозяйству»[19] Далее он продолжает: «Дело в том, что если при капитализме стихийным регулятором являются трудовые затраты и если при переходной формации регулятором, в несколько более планомерной форме, являются трудовые затраты и при социализме регулятором должны явиться трудовые затраты, то разве вы не видите, что тут есть некоторая общая закономерность»… и дальше фраза: «Действие данного закона в одном случае осуществляется более стихийно, в другом — более планомерно, но это один и тот же закон, закон трудовых затрат, одно» и то же соотношение».
Как злободневно, как современно звучат эти слова, сказанные около четырех лет тому назад! Разница между Богдановым и всеми последующими теоретиками закона трудовых затрат заключается лишь в том, что Богданов оказывается наиболее последовательным из всех.
Выступивший еще весной 1926 г. со статьей о «Стоимости в хозяйственной системе СССР» тов. Т. Берин употребил, насколько нам известно, впервые в партийной печати (если не считать устного выступления А. И. Богданова), самый термин «закон пропорциональности трудовых затрат»[20] На его рассуждениях стоит несколько остановиться, ибо здесь самые слабые стороны критикуемой нами концепции выступают наиболее явственно. Приведя отныне знаменитую цитату из письма Маркса к Кугельману насчет «всякого ребенка», т. Берин делает отсюда следующее заключение: «Легко видеть, что стихийность не есть закон, а только форма проявления закона. Содержание же закона трудовой стоимости Маркс приравнивает к закону природы, который вообще не может быть отменен». За сим следует цитата из ленинского «Государства и революция», в которой Ленин говорит, что в первой стадии коммунистического общества, при социализме, «буржуазное право» отменяется лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т. е. лишь по отношению к средствам производства, сохраняя до известной степени свою силу в качестве регулятора распределения продуктов и распределения труда между отдельными членами общества. Из этого утверждения Ленина автор делает следующий любопытный вывод: «Какой же это такой (за стиль автора мы не отвечаем. — А. Л. ) «буржуазный закон», который при социализме будет служить регулятором распределения продуктов и труда? Конечно же, это есть Марксов закон эквивалентности, хотя проявление его будет видоизменено».
Эти рассуждения Берина чрезвычайно любопытны (прежде всего в том отношении, что они обнаруживают ближайшее родство с механистическим пониманием марксовой теоретической экономии и, в частности, марксовой теории ценности. Как известно, именно в настоящее время механисты в политической экономии выступают чрезвычайно активно, подымая большой шум. Мы полагаем, что им не вредно будет поглядеть на себя в беринском зеркале.
В частности, рассуждения Берина, как две капли воды, напоминают более позднее выступление проф. Кажанова, которое в свою очередь послужило прообразом для самоновейших выступлений ряда экономистов-механистов. В своей статье «Материальный показатель трудовой стоимости у Маркса»[21] проф. Кажанов, подводя итоги своим довольно Пространным рассуждениям по вопросу о содержании и форме ценности, приходит в конечном счете к следующему выводу: «Стоимость со стороны ее содержания Маркс относит к области материальных производительных сил, форму же стоимости рассматривает как элементарное выражение обусловленных развитием производительных сил производственных отношений, или экономической структуры общества… В связи с этим стоит разрешение вопроса, сохранит ли категория стоимости объективное свое бытие при социализме, как первой фазы коммунистического общества, когда еще удержатся остатки исторической «несправедливости» распределения предметов потребления «по работе», а не «по потребностям», когда будет действовать еще «строжайший контроль со стороны общества и государства над мерой труда и мерой потребления» (см. Ленин «Государство и революция») в порядке планового регулирования всей хозяйственной жизни общества». Поставив этот вопрос о судьбе категории ценности при социализме, проф. Кажанов считает возможным ответить, что «Маркс решил этот вопрос в положительном смысле. Поскольку производственные отношения в результате социалистической революции перестраиваются… в бесклассовые планово-регулированные, поскольку форма стоимости из меновой превращается в планово-регулируемую форму стоимости, постольку закон стоимости из общественно-стихийной действующей силы превращается в научно-регулируемую силу».
Мы сочли нелишним привести эту (пространную выдержку из произведения Кажанова, ибо здесь перед нами достаточно яркий образец механистического ревизионизма, прикрывающегося, впрочем, по обыкновению, криками о «меновой концепции», «идеализме», забвении материальных производительных сил и т. п. Можно было бы сказать: что у других, более осторожных, механистов, на уме, то у проф. Кажанова на языке.
Близость кажановских рассуждений к точке зрения, высказанной Бериным, совершенно очевидна. Берин видит содержание закона ценности в законе природы, который вообще не может быть отменен; Кажанов стиль же решительно заявляет, что содержание ценности относится к области материальных производительных сил. Совершенно механистически отрывая форму от содержания, механистически затушевывая проблему качества и специфичности, стремясь механистически «свести» качественно различные области явлений к некоей бескачественной субстанции, оба автора вполне сходятся в том, что стихийность, т. е. особая форма организации общественного производства, представляет собою не содержание, а лишь форму закона ценности (Берин еще говорит: форма проявления закона ценности). Оба автора одинаково ссылаются на указания Ленина о роли «буржуазного права» на первых ступенях социализма, и оба в одинаковой степени обнаруживают полнейшее непонимание этих указаний. Ленин подчеркивает, что «в меру уже достигнутого экономического переворота, т. е. по отношению к средствам производства», пресловутое «буржуазное право» отменяется, отмирает. Напротив, оно сохраняет силу «в качестве регулятора распределения продуктов и распределения труда между членами общества». Здесь Ленин, противопоставляя область «средств производства» области «распределения продуктов и распределения труда», совершенно отчетливо указывает, что он в последнем случае имеет в виду проблему соответствия индивидуального «вознаграждения» отдельных членов общества их индивидуальным трудовым затратам. Употребляя термины в весьма условном и узком смысле, можно было бы оказать, что здесь имеется в виду в первую очередь проблема распределения, а не проблема, производства. Исключая из области действия «буржуазного права» такую «мелочь», как обобществленные средства производства, Ленин далее говорит о сохранении «буржуазного права» не для того «пропорционального распределения трудовых затрат», о котором идет речь в письме Маркса к Кугельману, а для установления принципов соответствия между трудом индивидуума и его «оплатой» со стороны общества. Разумеется, одна область отношений не отделена от другой китайской стеной; однако между этими двумя областями налицо качественное различие. Поэтому, когда Берин заявляет, будто Ленин имеет здесь в виду тот же «Марксов закон эквивалентности», объявляя его, таким образом, вечным и неизменным законом общества (или, может быть, природы?), то он обнаруживает одинаковое непонимание как Маркса, так и Ленина.
Дальнейший ход рассуждений т. Берина чрезвычайно несложен. «Если закон (пропорциональности трудовых затрат остается регулятором распределения продуктов и труда и при социализме, то не может же этот закон заснуть летаргическим сном на весь переходный период от капитализм к социализму. При анализе нашей экономической системы главное наше внимание, следовательно, должно быть обращено на то, как у нас проявляется этот основной, открытый Марксом закон. Термин здесь не столь существенен. Если окажется, что проявление этого закона у нас никаких следов стихийности не носит, тогда можно будет заменить термин «закон стоимости», ну хотя бы термином «закон пропорциональности трудовых затрат».
Как видит читатель, это рассуждение подкупает своей безыскусственностью. В самом деле, если при социализме и капитализме действует один и тот же в своей основе закон, то почему бы ему не действовать и в переходную эпоху? Далее, если «анализ» покажет, что в советском хозяйстве нет «никаких следов стихийности», то почему бы не замещать один термин другим. Нашему автору, однако, невдомек, что для обнаружения кое-каких «следов стихийности», в нашем хозяйстве требуется «анализ» столь элементарного порядка, что, не имея этакого «анализа», трудно вообще сказать что-либо путное о советской экономике.
Заключает свои изыскания наш пионер закона трудовых затрат следующим образом: «Важно, однако, то, что именно по пути искания того, как в нашем хозяйстве проявляется закон эквивалентности, — должно итти марксистское исследование». Это утверждение столь красноречиво, что вряд ли можно к нему что-либо прибавить. В целом фолианте наш автор не мог дать более убийственных аргументов против пресловутого закона трудовых затрат, чем в этой одной фразе. Нечего и говорить, что хорошо бы выглядело «марксистское исследование», если бы оно послушалось нашего автора. Важно, однако, что здесь — опять-таки, видимо, по принципу: что у одного на уме, то у другого на языке — знаменитый закон трудовых затрат, прямо, без обиняков, объявляется во всеуслышание «законом эквивалентности». Политический и экономический смысл требования «эквивалентности» в настоящее время столь ясен, что к этому саморазоблачению, повторяем, вряд ли следует что-либо прибавлять.
Перейдем к другому автору, потрудившемуся на ниве «закона трудовых затрат», к т. А. Айхенвальду. В своей «Советской экономике», вышедшей со специальным рекомендательным предисловием т. Бухарина, этот автор пытается дать развернутое изложение интересующей нас концепции, базируясь при этом на построении т. Бухарина. Несмотря на попытки подробной разработки данной теории, изложение закона трудовых затрат у Айхенвальда поразительно ясно обнаруживает внутреннюю пустоту и никчемность этого теоретического построения.
В главе, посвященной проблемам рынка и плана, многочисленные замечания насчет закона трудовых затрат играют роль механических привесков, ничего не выясняющих и лишь увлекающих систематически автора на путь абсолютно неправильного освещения ряда кардинальных вопросов.
Как и другие сторонники разбираемого нами закона, Айхенвальд фактически скатывается к механическому пониманию взаимоотношений между содержанием и формой закона ценности. В этом отношении он вещает истины, чрезвычайно напоминающие уже известные читателю механистические мотивы Кажанова и др.
«Распределение общественного труда — или в потенциальной форме рабочей силы, или в окристаллизованной форме всевозможных продуктов — всегда каким-либо способом приводится в соответствие с требованием пропорциональности. В этом и состоит постоянная работа «закона трудовых затрат» (Бухарин). Но тот или другой способ действия этого закона зависит от хозяйственного уклада, от социально-экономической организации данного общества»[22] Уже здесь налицо знакомое нам механическое представление о природе общественно-экономических законов. В основе закона лежит некая «вечная» субстанция, производящая «постоянную работу». Меняться может лишь «тот или другой способ действия» универсального закона.
Далее автор пишет: «Замена капитализма социализмом будет означать ликвидацию стихийной стоимостной формы закона трудовых затрат»[23]. Старые, знакомые мотивы! Меняется форма при неизменном содержании. Если Берин, будучи более последовательным, ничтоже сумняшеся, заявляет, что стихийность не входит в содержание закона ценности, а служит только формой проявления этого закона, то более грамотный т. Айхенвальд ту же в сущности мысль излагает несколько более замаскированным образом. Ликвидируется, мол, стихийная, ценностная форма закона трудовых затрат. Таким образом, и марксистская видимость соблюдена, и вечный универсальный закон торжествует. Не трудно, однако, заметить, что разноречие между обоими авторами здесь исключительно терминологическое. В основа же оба они исходят из надевания временной исторической формы на вечное и неизменное содержание того закона, который одним из авторов — Бериным — сбивчиво объявляется то законом ценности, то законом трудовых затрат, то попросту законом эквивалентности, а другим автором — Айхенвальдом, — называется законом трудовых затрат.
В советском хозяйстве, по мнению Айхенвальда, этот закон действует двояким путем. «Понятно, — пишет этот автор, — что переходному строению советского хозяйства соответствует наличие разных форм действия закона трудовых затрат: и как стихийного закона товарно-капиталистического хозяйства и как сознательно-проводимой нормы трудовых затрат». Необходимо признать, что автор вслед за тем делает шаг вперед по сравнению с более вульгарными представителями той же теории. Он замечает: «Неправильно было бы думать, что обе эти формы закона трудовых затрат — и плановая, и стихийно-рыночная — просто разными способами устанавливают совершенно одно и то же; разница между ними гораздо глубже, она лежит не только в форме, но и в самом содержании хозяйственных процессов».
Итак, различие между двумя формами всеобщего закона трудовых затрат затрагивает также и «содержание хозяйственных процессов». К сожалению, автор не поставил перед собою вопроса, — что же это за мистическое «содержание»? Сколько-нибудь серьезное размышление на эту тему обнаружило бы полнейшую бессодержательность закона трудовых затрат. В самом деле, яснее ясного, что в данном случае «содержание хозяйственных процессов» имеет какой-нибудь смысл лишь в том случае, если понимать под этим малоопределенным выражением определенные пропорции воспроизводственного процесса. Именно о порядке установления пропорциональности, о характере и содержании этих пропорций идет в данной связи речь. Поэтому автор должен был бы признаться, что две различные формы единого закона трудовых затрат: стихийно-рыночная и планово-сознательная — устанавливают пропорции в производстве не только различными способами, но и различного содержания. Однако, если признаться в этом, — что же останется от нашего «единого» закона трудовых затрат? Можно ли в таком случае вообще говорить о законе трудовых затрат, ежели он меняет не только свою форму, но и свое содержание?
Следует заметить, что в своих рассуждениях насчет двух различных форм «единого» закона трудовых затрат Айхенвальд значительно ближе подходят к теориям двух регуляторов Преображенского и двуединого регулятора А. Кона, чем это ему самому кажется. На словах ожесточенно отрицая эти обе теории, он на деле колеблется между фактической капитуляцией перед этими теоретическими построениями и скатыванием к беринско-кажановской постановке вопроса о вечном содержании закона эквивалентности, который действует и ныне и присно и во веки веков. «Диалектика требует всестороннего учета соотношений в их конкретном развитии, а не выдергивания кусочка одного, кусочка другого», — писал Ленин, разъясняя различие между диалектикой и эклектизмом. Веда Айхенвальда в том, что он, подобно другим представителям той же концепции, подменяет диалектику эклектизмом, и пытается строить анализ переходной экономики, выдергивая кусочки одного, кусочки другого. Абсолютно выхолощенное представление о природе плана в советской экономике, подмена серьезного анализа действительных взаимоотношений между планом и стихией пустопорожним quasi — диалектическим словечком о «взаимопроникновении» этих двух элементов, фактическое забвение целевой установки, как конституирующего момента плана, — все эти решающие недочеты построений Айхенвальда являются расплатой за неумение подойти к хозяйственным процессам «в их непрерывном развитии», за неумение рассмотреть эти процессы в их движении.
Дальнейшую вульгаризацию рассматриваемой концепции мы находим в выступлениях А. Кармалитова и К. Бутаева, хотя следует признать, что каждый из них вульгаризирует защищаемую им теорию на свой образец.
У А. Кармалитова, который в двух статьях предпринял критическую атаку против наших «Очерков переходной экономики», рассуждения разворачиваются по известному уже нам трафарету. Сначала в порядке артиллерийской подготовки выступает, разумеется, «всякий ребенок». Непосредственно за этим «ребенком» следует знакомая нам бухаринская интерпретация этой марксовой цитаты. Впрочем, предоставим слово Кармалитову.
«Маркс говорит: «Законы природы вообще не могут быть уничтожены, — вещает наш теоретик. — А таким законом природы для общества является пропорциональное распределение «совокупного общественного труда». Запомним покамест прекрасную формулировку — «закон природы для общества», и последуем за нашим автором дальше:
«Таким образом, закон трудовых затрат — выражение Бухарина — неизменно действует во всех экономических формациях. Но способ производства, другими словами, определенные производственные отношения, создают разные формы проявления этому закону (наш автор не совсем силен по части падежей. — А. Л ). При простом товарном хозяйстве формой проявления закона трудовых затрат выступает стоимость. Задача исследования заключается в том, чтобы показать, какую форму закон трудовых затрат принимает в экономике переходного периода. Авторы все просто отбрасывают этот закон, считая его категорией капитализма»[24]
«Авторы» (здесь имеются в виду А. Леонтьев и Е. Хмельницкая, авторы книжки «Очерки переходной экономики», вышедшей в 1927 г.), — действительно закоренелые и неисправимые преступники. Подумать только! — они непочтительно «отбрасывают» этот закон (пресловутый закон трудовых затрат), считая его категорией капитализма. Наш смертный грех заключается, таким образом, в том, что мы по совету Г. В. Плеханова придерживаемся мнения старика Буало, рекомендовавшего всегда называть кошку кошкой. Заметим, что попутно Кармалитов нечаянно обогащает марксизм открытием, что стоимость является формой проявления закона трудовых затрат лить в простом товарном хозяйстве. Как увидим дальше, он даже в этом головокружительном открытии не совсем одинок.
Далее наш автор продолжает: «Вопрос о форме проявления «закона трудовых затрат» в экономике советского хозяйства (?!) есть вопрос о равновесии хозяйственной системы диктатуры пролетариата». Севши на любимого конька всей бухаринской школы — на проблему «равновесия», Кармалитов начинает толковать ее вкривь и вкось, выбалтывая наивно такие вещи, с которыми более разумные люди остерегаются выступать вслух. В одном месте, например, наш критик заявляет: «Задача исследования заключается не в том, что идет борьба между социалистическим сектором хозяйства и частно-капиталистическим, для этого никакого исследования не требуется, а задача состоит в том, как при борьбе этих двух секторов происходит равновесие всей системы». Оставим в стороне чрезвычайно, «сугубый» стиль нашего автора; как мы видели, он желает узнать, «как происходит равновесие»; далее он уверяет, что «задача не в том, что идет борьба» и что, наоборот, «задача в том, как происходит». Однако, как сказано, оставим эти «литературные вольности» в стороне. Что тогда останется от кармалитовской словесности? — Останется, во-первых, чрезвычайно ценный совет не заниматься исследованием борьбы между социалистическими и капиталистическими элементами в нашем хозяйстве. Оценить этот совет по достоинству в нынешней обстановке не трудно. Если отнестись к подобному совету сколько-нибудь серьезно, то его можно квалифицировать лишь как невероятное невежество или полнейшее правооппортунистическое ослепление. Во-вторых, оказывается, что задача исследования «состоит в том, как при борьбе этих двух секторов происходит равновесие всей системы». В переводе с языка кармалитовской словесности на простой человеческий язык это должно означать, что задача исследования переходной экономики исчерпывается анализом условий и характера хозяйственного равновесия. В полном согласии со специфическими традициями бухаринской теоретической школы наш автор сводит все задачи экономического анализа к одной лишь проблеме равновесия. Как истый эпигон и плоский вульгаризатор, он выдвигает на первый план принцип равновесия, доводя до абсурда недиалектическую бухаринскую постановку проблемы равновесия.
Этакая «методология» заводит нашего автора довольно далеко. «Борьба плана со стихией в нашем хозяйстве налицо, это бесспорно, — вещает он, — но борьба происходит на основе равновесия всей системы». Действительное положение вещей здесь поставлено на голову. Не равновесие осуществляется и реализуется в процессе и в результате борьбы плана со стихией, а сама эта «борьба происходит на основе равновесия». Яркий, можно сказать, классический образец вульгарно-механического представления о примате состояния равновесия над процессом движения и развития.
Не удовлетворяясь этими открытиями, Кармалитов идет дальше. «Формы проявления закона трудовых затрат, — пишет он, — в зависимости or тех или иных производственных отношений, имеют значение не только в том, что в одном случае закон трудовых затрат осуществляется стихийно, в другом, — через сознательно устанавливаемый план. Главное значение заключается в более быстром или более медленном развитии производительных сил » (подчеркнуто нами. — А. Л. ). Эта глубокомысленная идея так понравилась, видимо, Кармалитову, что он пытается ее развить, по наивности не замечая, что он попадает в вопиющее и безвыходное противоречие со своими предыдущими и последующими высказываниями. «Закон трудовых затрат, — пишет он, — действует как в капиталистическом хозяйстве, так будет действовать и при социализме (еще раз оговариваемся, что мы за стиль автора не отвечаем. — А. Л. ). Но при социализме изменится не только форма проявления данного закона, а благодаря измененной форме проявления изменится и само содержание закона трудовых затрат, другими словами, пропорции распределения общественного труда между разными частями народного хозяйства будут совершенно другие. А неодинаковый способ распределения совокупного общественного труда дает неодинаковый темп развития производительных сил».
В этой тираде все хорошо. Несколькими страницами выше закон трудовых затрат, в полном согласии с Бухариным, обладал неизменным содержанием: смене подлежала, как мы видели, лишь его форма. Теперь наш легкомысленный путешественник по стезям экономического царства пытается контрабандой впустить в окно природу, с большим шумом прогнанную через дверь. Оказывается, при переходе от капитализма к социализму, меняется не только форма закона трудовых затрат, как этого требует «ортодоксальная» бухаринская версия, но «и само содержание этого закона, другими словами, пропорции распределения общественного труда между разными частями народного хозяйства будут совершенно другие». Возникает, правда, несколько нескромный вопрос: что тогда остается от пресловутого «закона»? Меняется его форма, меняется, хотя и с опозданием на несколько страниц, и его содержание, вначале объявленное неизменным. Что же остается от закона трудовых затрат в таком случае? Если остается один лишь голый факт необходимости распределения общественного труда при любой общественной форме, то не слишком ли тощее «содержание» получает наш универсальный, всеобщий, вечный и неизменный «регулятор»? Как мы уже видели, этот вопрос является фатальным для всей концепции закона трудовых затрат: он поочередно встает перед каждым ее адептом, и никто из них не в состоянии сказать по этому поводу что-либо членораздельное.
Вернемся, однако, к очередному открытию Кармалитова. Итак, сей теоретик утверждает, что главное различие, вытекающее из различных форм (и содержания, как он далее «разъясняет») закона трудовых затрат, заключается в различных темпах развития производительных сил. Необходимо оценить это открытие по достоинству. Мы до сих пор полагали, что главное отличие советской переходной экономики заключается в том, что она находится по пути развития к социализму; мы полагали далее, что возможность более быстрых темпов развития производительных сил, заложенная и реализуемая в советском хозяйстве, обусловлена и является следствием переходного к социализму, развивающегося в социалистическом направлении характера нашей хозяйственной системы. Теперь мы имеем открытие, что главное отличие советского хозяйства от капитализма заключается не в различии общественной формы, а в различии темпов развития производительных сил. Мы уже видели выше, что Кармалитов питает удивительное пристрастие — влечение, род недуга — к тому, чтобы действительное соотношение вещей неизменно ставить на голову. Этому принципу он остается верен и в данном случае. Следует, однако, заметить, что в своих сногсшибательных, открытиях сей автор проявляет вполне ясную и отчетливую тенденцию. В частности, прекрасно известно, какая тенденция скрывается за выпячиванием принципа развития производительных сил при забвении интересов развития социалистической общественной формы. Прекрасно известно, что идеологи капиталистических групп в нашей стране, буржуазные экономисты кондратьевского типа, а за ними плененные кулацкой идеологией наиболее махровые представители правого оппортунизма охотнее всего выставляют примат развития производственных сил. Они пытаются укрыть свои классовые вожделения за якобы внеклассовым лозунгом насчет того, что развитие производительных сил важнее развития социалистической общественной формы; отсюда они делают практический вывод о том, что интересы социалистического переустройства нашего хозяйства, социалистической трансформации общественных производственных отношений должны всегда подчиняться и отступать на второй план перед категорическим императивом развития производительных сил. Известно также, что наша партия, напротив, рассматривает развитие производительных сил не как самоцель, а как средство и условие социалистического преобразования хозяйства.
Во второй своей статье тот же автор «обогащает» концепцию закона трудовых затрат следующим образом. Нам вменяется в смертный грех следующая наша формулировка: «Сущность закона ценности в теоретической системе Маркса заключается как раз не в рыночной форме, а в рыночном стихийном содержании» («Очерки», стр. 262). Приведя эту цитату, автор пускается в рассуждения такого рода (мы совершенно оставляем в стороне его полемические «красоты», не заслуживающие никакого внимания. — А. Л. ). «Другими словами, сущность закона стоимости как исторической категории (Маркс ведь рассматривал капиталистический строй) заключается не в форме, а в содержании». А т. Бухарин, исходя из анализа марксовой теорий стоимости, пишет: «В законе ценности нельзя видеть закон трудовых затрат, — и только, ибо это значило бы отвлекаться от специфически-исторического значения и характера ценности. Но, с другой стороны, нельзя за общественно-исторической формой проглядывать материально-трудовое содержание этого закона. «Сущность» ценности как исторической категории в ее фетишистическом характере» (Бухарин, «К вопросу о закономерностях», стр. 35). Приведя эту цитату из Бухарина в качестве ultima ratio, Кармалитов победоносно заключает: «Следовательно, сущность марксова закона стоимости как исторической категории не в содержании, а в форме»[25]
Над всей этой историей стоит несколько призадуматься. Перед)нами один из ярких образцов той путаницы, которую создает в головах наивных адептов механистическая концепция закона трудовых затрат. Итак, мы теперь знаем, что «сущность закона ценности… не в его содержании, а в форме».
Мы уже видели, что Кармалитов обладает удивительной способностью выбалтывать то, что другие скрывают. Так обстоит дело и в данном случае. Удивительный вывод Кармалитова является вполне естественным с точки зрения пропагандируемой ныне механистической концепции закона ценности, стремящейся во что бы то ни стало найти вечное, неизменное содержание этого исторического закона. Эта концепция склонна ссылать историческую характеристику закона ценности в область его формы, после того, как всякие исторические элементы тщательно изгнаны из содержания ценности. Вывод Кармалитова, если угодно, является лишь последовательным доведением до конца физиологической трактовки абстрактного труда вместо марксистского подхода, по которому сущность предполагает известное единство формы и содержания, нам приподносится заявление, что сущность заключается не в содержании, а в форме,
В аналогичных случаях и скверных анекдотах говорится: невероятно, но факт! Действительно, перед нами достаточно тяжелый случай. Сущность-то, оказывается, не в содержании, а в форме! И как это никто до сих пор не догадался, не додумался до такой простой вещи! Это замечательное открытие отличается поразительной простотой. Смеха ради следует заметить, что этот автор (как, впрочем, многие механисты) готов обучать всех несогласных с ним диалектике. Вот уж, поистине: спасайся, кто может!
Сущность чего-либо не в его содержании, а в форме. Таковы новые горизонты, открываемые перед марксистской диалектической методологией поборниками закона трудовых затрат. Над этим, повторяем, стоит призадуматься.[26] А пока займемся другим автором, обещающим нам не меньшее количество веселых минут.
Мы имеем в виду т. К. Бутаева. В своих статьях, посвященных критике наших «Очерков», этот автор посвящает специальный параграф вопросу о судьбе категории ценности в переходном хозяйстве. Изложение своей точки зрения по этому вопросу автор начинает следующим заявлением: «Одно из двух: либо верно, что стоимость в социалистическом секторе отсутствует или отмирает — тогда нет никакой категории цены в этом секторе, никаких товарно-денежных категорий, никакой стоимостной формы вообще и, следовательно, никакой товарно-рыночной формы проявления производственных отношений; либо товарно-денежные категории в социалистическом секторе имеют место — и тогда тут имеет место и стоимость как общественная форма труда в этом секторе. Третьего положения тут не может и не должно быть».[27]
Это рассуждение как-будто написано специально для школьной хрестоматии и в качестве классического образца применения формальной логики в отличие от логики диалектической и в противовес ей. В самом деле, диалектика учит нас брать процессы в их развитии и постоянных переходах, рассматривать явления в их становлении и уничтожении, а наш автор безапелляционно заявляет: либо ценность отмирает, и тогда ее духа не должно быть, либо имеются следы категории ценности, и тогда она пребывает в полном здравии и ни о каком ее отмирании не может быть и речи. Невольно вспоминается, как Плеханов издевался над подобными формально-логическими рассуждениями, построенными по принципу: либо — либо, да — да, нет — нет. Диалектика, — учил Плеханов, — во многих случаях, когда речь идет о переходе, о становлении и уничтожении, отвечает иначе; она говорит: и да, и нет; ни да, ни нет. До всего этого Бутаеву, разумеется, дела нет. «Третьего положения, — заявляет он безапелляционно, — тут не может и не должно быть». Мы бы сказали, что он дает здесь классический образец применения опровергнутого диалектикой формально-логического закона исключенного третьего, если бы не были заранее уверены, что он решительно ничего об этом законе не слыхал. Как бы то ни было, мы вынуждены огорчить нашего автора и решительно стать на защиту «третьего», т. е. диалектического «положения». Таким образом, когда Бутаев торжественно провозглашает: одно из двух, то читатель вынужден выбрать именно третье.
Забавнее всего, однако, что и сам Бутаев, желая достичь «одного из двух», в свою очередь вынужден сконструировать нечто «третье». Это своеобразное «третье» заключается в том, что Бутаев пытается расщепить категорию ценности на две самостоятельные и независимые друг от друга категории: 1) ценность как общественная форма труда и 2) ценность как регулятор. Автор этой новеллы со свойственной ему скромностью замечает: «Это кажется парадоксальным и противоречивым утверждением». В другом месте он предвидит, что «некоторые» ему скажут: «что за ересь?» Дадим, однако, слово самому автору, чтобы читатель мог по достоинству оценить его «парадоксы» и «ереси».
«Стоимость является определенной общественной формой выражения и учета труда и как таковая, она в анархической системе товарного хозяйства является и стихийным регулятором», — пишет Бутаев. Ставя вопрос о судьбе категории ценности применительно к обобществленному сектору переходного хозяйства, он продолжает: «Если речь идет об отмирании или об отсутствии стоимости в социалистическом секторе, то она и идет и может итти (!) только об отмирании или отсутствии стоимости как регулятора хозяйства в социалистическом секторе, но не о стоимости как «мере общественно-необходимого труда, заключающегося в товаре», не об «определенном способе выражать труд, потраченный на производство вещи». Вопрос заключается не в отмирании стоимости как учетной формы труда, как «меры труда», — поясняет Бутаев, — а в отмирании закона стоимости как регулятора». Памятуя, очевидно, что повторение — мать учения, автор повторяет эту богатую идею много раз на протяжении нескольких страниц. «Раз цены остаются в обобществленном секторе, — пишет он, — то тем самым остается и стоимость как общественная форма выражения трудовых затрат. Но регулирование обобществленного сектора тем не менее не совершается механизмом закона стоимости». В другом месте ои без малейшего основания пытается приписать сделанное им открытие другим автором, в том числе и нам: «А это есть не что иное, как отмирание закона стоимости как регулятора и сохранение стоимости только как общественной формы труда», — заявляет он самоуверенно, приведя нашу формулировку насчет «линяния закона ценности» и «выветривания стихийно-ценностного содержания товарной формы». Далее он делает утешительное сообщение, что вплоть до «полного социализма» «стоимость остается формой выражения и учета затрат труда на товары (!) в переходном хозяйстве. Однако эта форма является не только стихийной формой и только (!), она является сознательно-регулируемой формой выражения труда». Далее мы читаем: «Закон стоимости как регулятор отсутствует в социалистическом секторе. Его место замещает сознательно-плановое регулирование. Но сознательно-плановое регулирование не уничтожает стоимости как «меры и учетной формы» труда, но пользуется ею как исторически-привычной и исторически-выработанной общественной формой меры и учета труда» (стр. 66).
Мы исчерпали до самого дна кладезь идей, развитых Бутаевым. Читатель видит, что все это «оригинальное» и по мнению самого автора «парадоксальное» построение базируется на чрезвычайно элементарной ошибке, на механическом разрыве категории ценности, на механическом противопоставлении двух выражений, являющихся в сущности не чем иным, как различными определениями одного и того же отношения действительности. В самом деле, idée fixe автора заключается в том, что он различает, противопоставляет и далее расчленяет, разрывает категорию ценности на: 1) ценность как регулятор производства и 2) ценность как общественная форма выражения труда. Автор не задается вопросом: может ли ценность служить, скажем, регулятором производства, не будучи общественной формой труда? Полнейшая абсурдность такого предположения показала бы сразу, что нельзя ни в коем случае противопоставлять понятие регулятора производства представлению об общественной форме труда, ибо это не два самостоятельных явления действительности, а лишь две различные формулировки одного и того же явления. О другой стороны, когда мы говорим об общественной форме выражения труда, то совершенно ясно, что здесь имеется в виду отнюдь не технически-счетная сторона дела, а социальная функция, социальное содержание категории ценности. Ценность как общественная форма труда необходимо включает в себе элемент регулирования, роль ценности как регулятора производства. Если отбросить эту роль — ценность как общественная форма выражения труда теряет всякий смысл.
Мы видим, что камнем преткновения для Бутаева оказался тот же вопрос о содержании и форме ценности, который является поистине роковым для всех сторонников механистического «сведения» исторической категории ценности к тем или иным всеобщим, универсальным и неизменным законам. В частности, бутаевские открытия являются в известном смысле прямым продолжением достижений ума Кармалитова. Выше мы уже видели, как этот автор счастливо нашел «сущность» ценности не в ее содержании, а в форме. Идя по его стопам, Бутаев предлагает для обобществленного сектора нашего хозяйства выбросить роль ценности как регулятора, но сохранить ее значение как общественной формы выражения труда. Оставляя совершенно в стороне абсолютно недопустимый подход Бутаева к анализу переходной экономики заключающийся в изолированном рассмотрении обобществленного сектора, выступающего не как неразрывная часть единой системы, а как самостоятельное целое, мы хотим еще на другом примере показать, куда приводит того же автора некритическое восприятие закона трудовых затрат.
В тезисах своего публичного доклада в Институте красной профессуры на тему о «предмете и методе теории переходного хозяйства» Бутаев, излагая закон трудовых затрат, пришел к следующему любопытному выводу: «Совокупный общественный труд должен быть распределен в определенных пропорциях по различным отраслям соответственно различным потребностям общества. Этот закон пропорционального распределения общественного труда не может быть уничтожен формой общественного производства. Изменяется только его форма проявления — в зависимости от исторических условий способа производства, от формы организации производства. Формами проявления действия этого закона является закон стоимости (простое товарное хозяйство), закон цены производства (промышленный капитализм), монопольная цена (монополистический капитализм), план (социализм). Сознательная плановая форма проявления этого закона возможна при наличии субъекта хозяйства и общественной собственности на средства производства (на общественный труд). Поскольку в переходном хозяйстве не все средства производства находятся в общественной собственности, постольку план не может быть единственной, все собой заполняющей, формой проявления этого закона. Именно потому, что этой общественной собственности еще нет, я следовательно, нет еще полного сознательного контроля общества над своим рабочим временем, именно поэтому формой выражения и учета труда вообще остается еще стоимость » (подчеркнуто нами. — А. Л. ).
На этой тираде стоит несколько остановиться. Прежде всего, непревзойденной является периодизация различных форм проявления нашего вечного «закона». Здесь мы узнаем пикантную новость о том, что закон ценности служит формой проявления пресловутого закона трудовых затрат только в простом товарном хозяйстве, сменяясь при промышленном капитализме законом цены производства, при монополистическом капитализме — монопольной ценой и при социализме — планом. В этой замечательной схеме дело представлено таким образом, как-будто цена производства и монопольная цена имеют к закону ценности точно такое же отношение, как и план. То «небольшое» различие, что и цена производства и монопольная цена с точки зрения марксизма представляют собою не более как модификации ценности, в то время, как социалистический план качественно, принципиально противоположен ценностной стихии — у автора совершенно исчезает. Как известно, этакая разбивка исторического пути развития капитализма на три участка с тремя самостоятельными и независимыми регуляторами очень в ходу у экономистов-механистов, шествующих в этом отношении по стопам А. А. Богданова. Концепция закона трудовых затрат, рассматриваемого, как неизменный закон, меняющий лишь свою форму проявления, чрезвычайно удобна для этакой периодизации «регуляторов». Надо ли добавлять, что подобные представления могут быть прекрасно примирены с буржуазными теориями издержек производства и монопольных цен, но решительно ничего общего не имеют с марксизмом? Последуем, однако, за нашим автором дальше. В чрезвычайно сбивчивой форме автор старается выразить ту мысль, что поскольку в переходном хозяйстве полного социализма еще нет, то «формой выражения и учета труда вообще остается еще стоимость». Это положение прежде всего вопиюще непоследовательно с точки зрения той замечательной периодизации форм действия закона трудовых затрат, которая трактуется несколькими строками выше. В самом деле, каким образом в хозяйственную систему, переходную к социализму, может попасть закон ценности, непосредственно перед тем сосланный на поселение в область простого товарного хозяйства. Непосредственно перед социализмом у Бутаева расположена монопольная цена; она и должна, повидимому, сохраниться в переходном хозяйстве. Это показалось, однако, чересчур оригинальным и «парадоксальным» даже нашему любителю парадоксов. Оставим, однако, в стороне эту подробность, отнюдь не лишенную интереса. Обратим внимание на то, как данное рассуждение побивает искусственную конструкцию, которую тот же автор пытался развить в своей статье. В самом деле, там все дело сводилось к отделению общественной формы выражения и учета труда от роли ценности как регулятора, т. е., иными словами, как формы проявления знаменитого закона трудовых затрат. Мы уже указывали, что эта попытка неизбежно должна окончиться крахом вследствие своей надуманности и искусственности. Теперь мы видим этот крах воочию. Автор ставит вопрос о различных формах проявления закона трудовых затрат, т. е., иными словами, о различных способах достижения пропорциональности в общественном воспроизводственном процессе, т. е. опять-таки, иными словами — о регуляторах. И приходит он к выводу, что в советском хозяйстве «формой выражения и учета труда вообще остается еще стоимость». Автор, таким образом, сам расписывается в полной несостоятельности своей попытки отрыва ценности как формы выражения и учета труда от ценности как регулятора, или, выражаясь языком сторонников закона трудовых затрат, от ценности как исторической формы этого вечного закона. Что же касается содержания этого вывода Бутаева, то оно фактически означает не более не менее, как выраженное в сбивчивой форме признание торжества закона ценности в советском хозяйстве «вообще». Разбирать этот вывод по существу нет никакой надобности. Все то, что писалось против сторонников действия закона ценности в советском хозяйстве, целиком и полностью относится и к данной, чуть-чуть прикрытой формулировке, той же по существу концепции. Чрезвычайно характерно, — и это должно быть в данной связи подчеркнуто со всей силой, — что именно, исходя из закона трудовых затрат, Бутаев приходит к фактической капитуляции перед сторонниками действия закона ценности в советском хозяйстве. Это обстоятельство показывает лишний раз, каким образом точка зрения вечного и универсального закона пропорциональности трудовых затрат, несмотря на словесное отличие от богдановской трактовки ценности, в качестве вечной логической категории хозяйства, по существу приводит именно к этой трактовке.
Критически отнестись к закону трудовых затрат попытался М. Брудный в своей статье, помещенной в дискуссионном отделе «Большевика», № 11 за 1928 г. Эта попытка должна быть, однако, признана совершенно неудавшейся. Совершенно оставляя в стороне другие вопросы, которые автор затрагивает в упомянутой статье, остановимся лишь на тех его рассуждениях, которые непосредственно относятся к закону трудовых затрат.
Приведя известную цитату из Бухарина, где говорится о «процессе сбрасывания законом трудовых затрат своего греховного ценностного белья» при переходе к социализму, Брудный замечает: «Как ни привлекательно бывает сбросить «греховное белье» с общественных отношений, однако, как нам кажется, процессом раздевания, «дефетишизации основного общественного регулятора» здесь нельзя ограничиться. В самом деле, можно ли сказать, что закон пропорционального распределения трудовых затрат является общественным регулятором какого бы то ни было общественного строя? Нет, нельзя сказать. Почему? Потому что закон пропорционального распределения трудовых затрат — это естественная необходимость. Маркс говорит, что это закон природы, и «законы природы вообще не могут быть уничтожены». Может быть закон природы общественным регулятором? Разумеется, нет. Что же является общественным регулятором? Тот специфический общественный способ, помощью которого достигается это пропорциональное распределение труда. Закон стоимости это не закон пропорционального распределения труда, как естественная необходимость, одетая в «греховное белье» фетишизма, а специфический для товарного хозяйства способ достижения этой пропорциональности, притом такой способ, который проникнут фетишизацией общественных отношений. Закон стоимости, как и всякий другой общественный регулятор, при любом другом общественном строе базируется на вечном законе природы, на естественной необходимости пропорционального распределения труда».
В этом рассуждении, при всей его поверхностности, неполноте и отчасти сбивчивости, как будто отмечается недопустимость того методологического приема, на котором собственно построена концепция закона трудовых затрат. Этот методологический прием заключается, как мы выше видели, в том, что общественные отношения товаропроизводящего общества рассматриваются лишь как «греховное белье», надетое на неизменное материальное содержание некоего «закона природы». Основные грехи механистической методологии — забвение специфичности, смазывание качества, недиалектическое представление о взаимоотношении между формой и содержанием, одностороннее «сведение» более высоких форм движения к более простым — составляют базу разбираемой нами теории. На первый взгляд могло бы показаться, что критические замечания Брудного как будто нащупывают, хотя и в недостаточно отчетливой форме, некоторые стороны этой ошибочной методологии. Однако такое предположение было бы преждевременным, ибо непосредственно вслед за тем автор проделывает сальто-мортале, которому позавидовал бы любой заправский эквилибрист.
На следующей же странице мы читаем следующие откровения: «Определяя ближе содержание планового регулятора социалистического хозяйства, можно сказать, что этим регулятором будет закон эквивалентности трудовых затрат и натуральной компенсации за них, закон, осуществляемый плановым, сознательным образом. По своему материальному содержанию этот закон совпадает с материальным содержанием товарно-капиталистического закона стоимости. Еще более со стороны своего материального содержания закон стоимости полностью начинает осуществляться только в социалистическом хозяйстве». Автор чувствует, что тут у него получается не совсем кругло, поэтому он видит себя вынужденным сделать следующее оборонительное и в то же время страхующее замечание: «Отсюда, конечно, кое-кто может сделать сверхнаучный вывод о том, что закон стоимости имеет надисторический характер. Но, думается, всякий может понять, что закон эквивалентности трудовых затрат и материальной компенсации за них — нечто совсем другое по своему историческому типу, по своему общественному способу осуществления, чем закон стоимости».
Таким образом, автор питает приятную надежду, что не только в переходном, но и в социалистическом хозяйстве регулятором будет являться закон эквивалентности трудовых затрат. Выше мы уже видели, что сей закон представляет собой первое, поистине ублюдочное, издание разбираемой нами концепции насчет закона пропорциональности трудовых затрат. В этом издании, знакомом нам по разбору статьи тов. Берина, все дефекты, вся натянутость и весь политический вред разбираемой концепции выступают в утрированном виде. Всем известно, чьим лозунгом является в нашей обстановке требование так называемого эквивалентного обмена. Закон трудовых затрат в его вульгарном издании закона эквивалентности подводит теоретический фундамент под это требование. В самом деле, — могут рассуждать сторонники эквивалентного обмена в современной обстановке, — если закон эквивалентности будет действовать даже при социализме, то тем паче он «годится» для переходного хозяйства. Выше мы уже видели, что подобного рода рассуждения в чуть-чуть прикрытой форме встречаются в настоящее время со стороны идеологов правого оппортунистического уклона.
Далее, приведенное нами рассуждение т. Брудного насчет господства закона эквивалентности при социализме свидетельствует о том, что автор совершенно не уяснил себе вопроса об ошибочности исходных положений пресловутой теории закона трудовых затрат. Выражаясь несколько вульгарно, у него получается: «не вмер Данила, та болячка задавила». В самом деле, в своем критическом замечании по поводу бухаринското закона трудовых затрат он отметил, что процессом раздевания, дефетишизации основного общественного регулятора ограничиваться нельзя. А через страницу оказывается, что «по своему материальному содержанию этот закон[28] совпадает с материальным содержанием товарно-капиталистического за кона стоимости». Иными словами, автор здесь полностью стоит на базе того же самого меха нистического представления насчет формы и содержания, которое как нельзя более характерно для всей концепции закона трудовых затрат. В самом деле, материальное содержание оказывается чем-то абсолютно оторванным, самостоятельным и равнодушным к своей форме. Форма сменяется: рыночная стихийная форма общественного регулятора заменяется плановой, организованной. Тем не менее, материальное содержание основного общественного регулятора, что называется, в ус не дует: оно остается неизменным. Но ведь именно такова центральная мысль всей теории закона трудовых затрат. Эту центральную мысль Брудный не только разделяет, но и «углубляет», доводя ее до возрождения беринского абсурда о вечности закона эквивалентности. Таким образом, ясно, что его критическое замечание по поводу бухаринской концепции носит чисто формальный характер, нисколько не свидетельствуя о его понимании ошибочности бухаринской концепции по существу.
Дальнейшее «углубление» бухаринской концепции со стороны Брудного идет по следующей линии: «Еще более со стороны своего материального содержания — пишет Брудный не вполне грамотно, но зато весьма уверенно, — закон стоимости начинает осуществляться только в социалистическом хозяйстве». Старые, давно знакомые мотивы в духе Кажанова и Каутского[29]. Что-то, видимо, есть роковое в судьбе всех писателей насчет закона трудовых затрат. В этой связи совершенно забавное впечатление производит оговорка Брудного насчет «сверхнаучного вывода о том, что закон стоимости имеет надисторический характер». Этот вывод, однако, ни с какой стороны не является «сверхнаучным»: напротив того, это — вполне логический вывод из ненаучного и антинаучного понимания закона ценности, обнаруживаемого Брудным.
Любопытно отметить, что свое запоздалое открытие вечного закона эквивалентности Брудный, подобно Берину и Кажанову, пытается подкрепить при помощи той же самой цитаты из ленинского «Государства и революции». Эту цитату Брудный понимает и истолковывает, разумеется, так же ошибочно, как разобранные нами выше Берин и Кажанов. Надо ли добавлять, что автор, столь счастливо сочетающий в своей голове взаимно-исключающие представления о разбираемом предмете, обильно бросает другим экономистам обвинения в путанице и излагает свои, более чем скудные, соображения с видом пророка, несущего новое откровение миру. Впрочем, это обстоятельство вряд ли кого введет в заблуждение насчет «истинной цены» предлагаемого товара…
Итак, Брудный на словах отвергает закон трудовых затрат с тем, чтобы полностью капитулировать перед ним на деле. Перейдем сейчас к авторам, пытающимся — и не совсем безуспешно — сделать ошибку обратного порядка. Речь идет о статье тт. Дукора и Капитонова, помещенной в дискуссионном отделе «Большевика», № 13–14 за 1929 г. под названием: «О «регуляторах» и «кризисах» в советском хозяйстве». Эта статья представляет собою ответ на статью тт. Ловцова и Гричика, помещенную там же под названием: «К вопросу о регуляторах советской экономики и нарушениях равновесия общественного производства». В обеих названных статьях разбирается и задевается уйма различных вопросов. Само собою разумеется, что мы в данной связи вынуждены совершенно оставить в стороне эти проблемы. Отметим лишь, что в статье Ловцова и Гричика целый ряд серьезнейших проблем, относящихся прежде всего к «нарушениям равновесия» в советском хозяйстве, поставлен и разрешен в корне не правильно. Нет сомнений, что неправильный подход к разрешению столь кардинальных проблем таит в себе и политическую опасность.
Повторяем, мы здесь не собираемся разбирать все те серьезные и сложные проблемы, которые поставлены в обеих статьях. Повторяем еще раз, во избежание всех и всяческих «недоразумений» стихийного или «сознательного» рода, что в основном эти вопросы правильно ставятся в ответной статье, в то время как в статье Ловцова и Гричика им дается неправильное разрешение. Тем не менее мы считаем, что та часть ответной статьи, в которой авторы затрагивают закон трудовых затрат, заслуживает критического рассмотрения.
Авторы ответной статьи, возражая против критики закона трудовых затрат со стороны Ловцова и Гричика, пишут: «Закон трудовых затрат», или вернее, закон пропорционального распределения общественного труда, сформулирован Марксом как об'ективная необходимость, обязательное условие существования всякого человеческого общества. Поскольку существование человеческого общества базируется на производстве различного рода материальных благ, постольку разделение общественного труда между отдельными отраслями и видами производства в определенных количественных пропорциях является всеобщим обязательным законом для всякого человеческого общества вне зависимости от исторической формы общественных отношений».
В этой цитате, как, без сомнения, заметил читатель, знакомая нам концепция закона трудовых затрат изложена в ее, так сказать, классической и в то же время весьма тривиальной форме. Мы не станем поэтому повторять в данной связи той критики, которую читатель встречал на предыдущих страницах нашей работы. Совершенно ясно, что основные моменты этой критики целиком и полностью применимы к приведенной статье.
Далее авторы продолжают: «Эта закономерность и является тем общим, что об'единяет переходную экономику с капитализмом, равно как и социалистическим обществом». Эта формулировка должна быть признана по меньшей мере чрезвычайно неудачной. Впрочем, здесь лишь повторяется мысль, встречавшаяся нам неоднократно при анализе взглядов ряда сторонников пресловутого закона. Мы не станем здесь пространно повторять то, что уже изложено нами выше. Напомним лишь, что при отыскании специфических закономерностей переходной экономики, следует делать упор не на то, что будто бы об'единяет переходное хозяйство как с капитализмом, так и с социализмом, а, напротив того, центр внимания нужно сосредоточить на том, что отличает переходное хозяйство от того и от другого. Выше мы уже видели, что именно таково основное требование материалистической диалектики, основное требование марксистско-ленинской научной методологии. Диалектика не терпит механического «сведения» качественно-определенных явлений к серой бескачественной абстракции, «объединяющей» все на свете. Диалектика берет предмет во всей его конкретности, во всех его связях и опосредствованиях. Диалектика подчеркивает специфичность каждой определенной формы движения. Диалектика не допускает того, чтобы качественную определенность конкретной действительности смазать, утопив ее в общих «закономерностях», пригодных для всех времен и всех народов, «об'единяющих» капитализм с социализмом, а переходную экономику с тем и другим поочередно.
Авторы продолжают: «Различие начинается в специфической форме осуществления этого закона, свойственной каждой особой исторической формации»… Следует признать, что и эта формулировка страдает чрезвычайной неясностью, хотя и представляет собою некоторый шаг вперед по сравнению с предыдущими. Здесь прежде всего неясно, что собственно «свойственно каждой особой исторической формации». О одной стороны, очевидно, каждой особой формации свойственна специфическая форма осуществления пресловутого закона; но, с другой стороны, каждой особой формации свойственен и самый этот неизменный «всеобщий обязательный закон», который оказывается таким образом присущим всем и всяческим общественным формациям. Совершенно очевидно, что действительно различные исторические формации имеют определенные черты сходства (некоторые общие определения), которые общи им всем, которые их «об'единяют»; но в то же время различные исторические формации обладают чертами различия и отличия, специфическими характеристиками, которые отличают, отделяют одну формацию от другой и от остальных вообще. Возникает, однако, вопрос: можно ли в процессе познания «особой исторической формации» оторвать общие определения от ее специфических черт отличия? Мы уже видели, что марксистская диалектика отвечает на этот вопрос отрицательно. Диалектика нас учит, что общие моменты не существуют и не могут существовать вне особенных, специфических черт. Постановка вопроса у наших авторов не отличается четкостью на этот счет. Однако, повторяем, последняя формулировка представляет собою шаг вперед по сравнению с предыдущим прямым утверждением насчет «общей закономерности», будто бы «об'единяющей» переходную экономику как с капитализмом, так к с социализмом.
Сбивчивость этой формулировки об'ясняется тем, что она служит для наших авторов своеобразным мостом, своего рода, переходной ступенью от неправильной постановки вопроса о законе трудовых затрат к правильному утверждению следующего рода (эти строки у авторов выделены сплошным курсивом): «историческая форма осуществления пропорциональности распределения общественного труда неизбежно трансформирует как самое природу этой пропорциональности, так и конкретное количественное ее выражение».
Это положение, конечно, совершенно правильно. Нетрудно, однако, заметить, что его никак нельзя примирить со «всеобщим обязательным законом», о котором авторы толковали десятком строк выше. В самом деле, если меняется как самая природа пропорциональности, так и ее количественное выражение, то что же остается неизменным и общим законом для различных исторических Формаций? Остается лишь самый факт необходимости распределения общественного труда; этот факт, однако, как мы видели выше, составляет чересчур то шее содержание для «всеобщего обязательного закона».
Своим последним правильным утверждением, выделенным к тому же при помощи курсива, авторы обезвреживают политическое жало теории закона трудовых затрат. Это совершенно естественно, так как разбираемая статья появилась летом 1929 года, когда (политический вред этой теории был уже совершенно ясен. Однако, поскольку авторы не решаются прямо и решительно отвергнуть все теоретическое построение насчет вечного обязательного закона, их рассуждения грешат половинчатостью и внутренней противоречивостью. Устранение политически-вредной стороны концепции без полного отказа от этой теории в целом, неизбежно приводит к логической непоследовательности.
* * *
В нашем кратком обзоре литературных выступлений, посвященных закону трудовых затрат или в той или иной мере затрагивающих эту концепцию, мы далеко не исчерпали, как принято говорить в подобных случаях, всего богатства материала, имеющегося в нашей экономической литературе последних лет. Да это и не входило в наши задачи. В качестве об'ектов критического разбора мы выбрали лишь наиболее типические случаи. Другие случаи, оставленные вами в стороне, могут быть сведены к разобранным нами основным вариантам данной концепций.
Теория закона трудовых затрат была в течение нескольких лет чрезвычайно распространена в нашей экономической литературе; можно было бы, пожалуй, сказать, что она в известном смысле господствовала. Нет сомнения, что теперь, когда явственно обнаруживаются вредные политические последствия, логически вытекающие из этой теории, дело ее разоблачения пойдет быстро и дружно. Нет сомнения, что большинство защищавших ее в той или иной мере авторов при более критическом подходе откажется от нее. В этом нет ничего предосудительного. Лишь тот не ошибается, кто ничего не делает. Прав, следовательно, не тот, кто никогда не ошибается, а тот, кто во время исправляет свои ошибки. Однако тот урок, который следует извлечь из истории теории трудовых затрат, заключается в следующем. Лишь марксистско-ленинская диалектика может служить путеводной нитью при анализе советской хозяйственной системы. Малейшее отклонение от диалектики в сторону эклектизма или механистического метода грозит самыми печальными последствиями.
Мы уже видели выше что именно Богданов является первоучителем, основоположником, родоначальником пресловутой теории закона трудовых затрат. Это обстоятельство лишний раз показывает, насколько актуальное политическое значение имеет в настоящее время решительная борьба против богдановщины во всех ее видах и разновидностях.