Не понимаю, чего жалуются на Главное общество? Вагоны прелестные, я спал мягко и растянувшись во весь свой рост. Буфеты опрятные, цены дешевле, чем на Московской дороге. За папиросу здесь берут две копейки, а там пять; за бутылку пива двадцать копеек, а там даниельсоновское пиво продают по 30 коп. В Динабурге пиво особенно вкусное; я его рекомендовал генералу, который сидел около меня за столом, и тот остался отменно доволен “сим здоровым напитком”, как называет пиво г. Крон.
— А как вы хорошо говорите по-русски! — заметил мне генерал после того, как я заявил свое удовольствие, что динабургское пиво нравится его превосходительству.
— Неудивительно, — отвечал я, — тридцать годочков живу на русской земле.
Генерал посмотрел на меня инспекторским взглядом и с видимым недоверием спросил: “Да вам всего-то сколько лет?”
— Да тридцать лет.
— Так вы в России родились?
— В — ской губернии.
— Да, но все-таки вы ведь француз?
— Происхожу от бедных, но честных родителей, вышедших из благословенной семьи православного духовенства.
Генерал хлебнул пива, затянулся папироскою и повернул голову в сторону.
— А ваше превосходительство, отчего думали, что я француз? — решил я побеспокоить генерала.
— Как-с? — спросил он меня, обратясь как бы с испугом.
Я повторил вопрос. Генерал потянул верхнею губою, обтер ус и сказал: “Так, право, и сам не знаю, показалось что-то”.
Сколько уже раз я был оскорблен таким образом! Еще недавно один дворник в Петербурге три месяца уверял моего слугу, что я француз и с известной стороны субъект весьма подозрительный. В Орловской губернии, назад тому года три, бабы тоже заподозрили меня в иностранстве. Ехал я домой на почтовых, одевшись как следует, т. е. “по-немецки”. Подошла большая гора, “дай, думаю, пройдусь под гору и взойду на гору”. Схожу с горы, а под горой, около мостика, три бабы холсты колотят. Только что поравнялся с ними, гляжу, одна молоденькая бабочка и бежит, в одной руке валек, а другою паневу на бегу подтыкает.
— Ей ты! слышь, ей! постой-кась! Постой, мол, говорю, — кричит баба.
Смотрю — никого, кроме нас двоих, на мосту нет. “Какое, думаю, дело до меня бабе?” Остановился.
— Постой, мол, — кричит баба, совсем приближаясь ко мне.
— Ну, стою. Чего тебе?
— Ты чего покупаешь?
— Я-то?
— Да чего покупаешь: не пиявок часом?
— Каких пьявок?
— Известно каких: хорошие есть пьявки.
— Да на что мне твои пьявки?
— Аль ты не жид? — спрашивает меня баба, глядя подозрительно.
— Какой жид? с чего ты вздумала?
— Ой!
— Какой жид? Бог с тобой.
— И пьявок тебе не требовается?
— На что мне твои пьявки?
— Поди ж ты! — Баба огорчилась, бросила валек на мост и, шмыгнув рукою под носом, сказала с сожалением: “А тетка Наташка баит, беги, баит, Лушка швыдче, вот тот жид идет, што пьявок покупает. Экое горе!” — добавила баба с горьким соболезнованием, что я не жид и не покупаю пьявок.
Между пассажирками с разных станций, начиная от Динабурга, беспрестанно появляются дамы в траурных платьях. Прислуга на станциях уже говорит по-польски.