ПРИСКАЗКА КОНЧАЕТСЯ И НАЧИНАЕТСЯ СКАЗКА
На третий день праздника приехал доктор, поговорил с больною и, прописав ей малиновый сироп с какой-то невинной примесью, сказал Анне Михайловне, что в этом климате Даше остается жить очень недолго и что как последнее средство продлить ее дни, он советует немедленно повезти ее на юг, в Италию, в Ниццу.
- Природа нередко делает чудеса,- утешал он Анну Михайловну.
- А для нее, доктор, возможно еще такое чудо?
- Отчего нет? Природа чародейка, ее аптека всем богата.
- Как же это сделать? - спрашивала Анна Михайловна Долинского.
- Надо ехать в Ниццу.
- Да не то, что надо. Об этом уж и говорить нечего, что надо; а как ее везть? Как ее уговорить ехать?
- В самом деле: кто же ее повезет? Кому с нею ехать?
- Или мне, или вам. Об этом после подумаем. Без меня тут все стало - да это бог с ними, пусть все пропадет; а как ее приготовить?
- Хотите, я попробую? - вызвался Долинский.
- Да. Очень хочу, но только надо осторожно, ловко, чтоб не перепугать ее. Она все-таки еще, может быть, не знает, что ей так худо.
- Лучше вместе, заведем разговор сегодня вечером.
- И прекрасно.
Но вечером они разговора не завели; не завели они этого разговора и на другой, и на третий, и на десятый вечер. Все смелости у них недоставало. Даше, между тем, стало как будто полегче. Она вставала с постели и ходила по комнате. Доктор был еще два раза, торопил отправлением больной в Италию и подтрунивал над нерешимостью Анны Михайловны. Приехав в третий раз, он сказал, что решительно весны упускать нельзя и, поговорив с больной в очень удобную минуту, сказал ей:
- Вы теперь, слава богу, уж гораздо крепче, m-lle Dorothee; вам бы очень хорошо было теперь проехаться на юг. Это бы вас совсем оживило и рассеяло.
Больная посмотрела на него долгим, пристальным взглядом и сказала:
- Что ж, я не против этого.
- Так и поезжайте.
- Это не от меня зависит, доктор. Надо знать, как сестра, или, лучше, как ее средства.
- Сестра ваша совершенно согласна на эту поездку.
- Вы с ней разве говорили?
- О! Да. Давно, несколько дней назад говорил.
- Что ж это они мне ни слова не сказали! Все боятся, что умру,-добавила она с грустной улыбкой.
- Они вас очень любят.
- Очень любят,- подтвердила задумчиво больная.
- Так вы поедете? - спросил ее снова доктор.
- Пусть везут, пусть везут. Пусть что хотят со мной делают: только пожить бы немножко.
- Поживете! - отвечал доктор спокойно, берясь за шляпу.
- Немножко?
Доктор протянул ей руку и, не отвечая на вопрос, сказал:
- Так до свидания, m-lle Dorothee!
Даша удержала его руку и опять спросила его:
- Так немножко?
- Что немножко?
- Поживу-то?
- Поживете, поживете,- отвечал доктор, чтобы что-нибудь отвечать.
- Ну, а не хотите сказать правды, так и бог с вами,- сказала Даша.-Заезжайте ж хоть проститься.
- Непременно.
- То-то; а то ведь, пожалуй, уж не увидимся до радостного утра.
Доктор ушел, а Даша позвала сестру, попеняла ей за нерешительность и объявила, что она с большим удовольствием готова ехать в Италию.
Поездка была отложена до первого дня, когда доктор найдет Дашу способной выдержать дорогу. Из аптеки ей приносили всякий день укрепляющие лекарства, а Анна Михайловна, собирая ее белье, платье, все осматривала, поправляла и укладывала в особый ящик.
- Золотая ты моя! Точно она меня замуж снаряжает,- говорила, глядя на сестру, Даша.
Дарья Михайловна обмогалась. Хотя она еще не выходила из своей комнаты, но доктор надеялся, что она на днях же будет в состоянии выехать за границу. Вечером в тот день, когда доктор высказал свое мнение, Анна Михайловна сидела у конца письменного стола в комнате Нестора Игнатьевича. Она сводила счеты и беспрестанно над ними задумывалась. Денег было мало. Дашина болезнь и зашедшие во время этой болезни беспорядки серьезно расстроили дела Анны Михайловны, державшиеся только ее неусыпными заботами и бережливостью.
- Ну, что? - спросил Долинский, видя, что рука Анны Михайловны провела черту и подписала итог.
- Плохо,- улыбаясь, ответила Анна Михайловна.
- Сколько же?
- Всего в сборе около тысячи рублей, около двух тысяч в долгах; тех теперь и думать нечего собрать. Из тысячи, четыреста сейчас надо отдать, рублей триста надо здесь на месяц...
В это время за дверью кто-то запел медведя, как поют его маленькие дети, когда они думают кого-нибудь испугать:
Я скрипу-скрипу медведь,
Я на липовой ноге,
В сафьяном сапоге.
- Кто бы это? - сказали в один голос оба, и Долинский пошел к двери.
Не успел он взяться за ручку, как дверь сама отворилась и ему предстала Дорушка, в белом пеньюаре и в больших теплых вязаных сапогах. В одной руке она держала свечку, а другою опиралась на палочку.
- Дарья Михайловна, что вы это делаете? - вскрикнул Нестор Игнатьевич.-Ведь вам еще не позволено выходить.
- Молчите, молчите,- запыхавшись и грозя пальчиком, отвечала Даша.-После будете рассуждать, а теперь давайте-ка мне поскорее кресло. Да не туда, а вон к камину. Ну, вот так. Теперь подбросьте побольше угля и оденьте меня чем-нибудь теплым - я все зябну.
Нестор Игнатьевич поставил Даше под ноги скамейку, набросал в камин из корзины нового кокса, а Анна Михайловна взяла с дивана беличий халат Долинского и одела им больную.
- Ишь, какой он нежоха! Какой у него халатик мягенький,- говорила Даша, проводя ручкой по нежному беличьему меху.- И как тут все хорошо! И в мастерской так хорошо, и везде... везде будто как все новое стало. Как я вылежалась-то, боже мой, руки-то, руки-то, посмотрите, Нестор Игнатьич? Видите? - спросила она, поставив свои ладони против камина.- Насквозь светятся.
- Поправитесь, Дорушка,- сказал Долинский.
- А?
- Поправитесь, я говорю.
Даша глубоко вздохнула и проговорила:
- Да, поправлюсь.
- Чего ты на меня так смотришь? - спросила она сестру, которая забылась и не умела скрыть всего страдания, отразившегося в ее глазах, устремленных на угасающую Дашу.- Не смотри так, пожалуйста, Аня, это мне неприятно.
- Я так, Даша, задумалась.
- О чем тебе думать?
- Так, о делах. Вышла маленькая пауза.
- Сколько я в нынешнем году заработала? - проговорила Даша, глядя на огонь.- Рублей двадцать?
- Что это тебе вздумалось, Даша?
- А на леченье мое, я думаю, бог знает сколько вышло?
- Да я не считала, Даша, и что это тебе приходит в голову.
- Нет, ничего, я так это.
- Даша, Даша, как тебе не грешно, за что ты меня обижаешь? Неужто ты думаешь, что мне жаль для тебя денег?
- Кто ж думает, что тебе жаль? Я только думаю, есть ли у тебя чего жалеть, покажите-ка мне, что вы считали?
Анна Михайловна подала Даше исписанную карандашом бумажку.
- Что ж это значит, денег почти что нет! - сказала Даша, положив счет на колени.
- Есть около четырехсот на поездку,- отвечала Анна Михайловна.
- Около семисот, потому что у меня есть триста.
- Вам же надо высылать их? Долинский поморщился и отвечал:
- Нет, не надо.
- Как же не надо, когда надо?
- Надо высылать еще через пять месяцев.
- Куда ему высылать нужно? - спросила Даша, смотря в камин прищуренными глазками.
Ей никто не отвечал. Нестор Игнатьевич стоял у печи, заложив назад руки, а сестра разглаживала ногтем какую-то ни к чему не годную бумажку.
- А, это пенсион за беспорочную службу той барыне, которая все любит очень, а деньги больше всего,- сказала, подумав, Дора,- хоть бы перед смертью посмотреть на эту особу; полтинник бы, кажется, при всей нынешней бедности заплатила.
- Дорушка,- вполголоса проговорила Анна Михайловна.
- Что ты?
Анна Михайловна качнула головой, показала глазами на Долинского. Долинский слышал слово от слова все, что сказала Даша насчет его жены, и сердце его не сжалось той мучительной болью, которой оно сжималось прежде, при каждом касающемся ее слове. Теперь при этом разговоре он оставался совершенно покойным.
- А вы вот о чем, Дорушка, поговорите лучше, - сказал он,- кому с вами ехать?
- В самом деле, мы все толкуем обо всем, а не решим, кому с тобой ехать, Даша.
- Ведь паспорты нужно взять,- заметил Нестор Игнатьевич.
- Киньте жребий, кому выпадет это счастье,- шутила Дора.- Тебе, сестра, будет очень трудно уехать. Alexandrine твоя, что называется, пустельга чистая. Тебе положиться не на кого. Все тут без тебя в разор пойдет. Помнишь, как тогда, когда мы были в Париже. Так тогда всего на каких-нибудь три месяца уезжали и в глухую пору, а теперь... Нет, тебе никак нельзя ехать со мной.
- Да это что! Пусть идет как пойдет.
- За эту готовность целую твою ручку, только ведь и там без денег макарон не дадут, а денег без тебя брать неоткуда.
Все задумались.
- Верно уж съездите вы с нею,- сказала Анна Михайловна, обращаясь к Долинскому.
- Вы знаете, что я никогда не думал отказываться от услуг Дорушке.
- Поедемте, мой милый! - сказала Даша, обернув к нему свое милое личико и протянув руку.
Долинский скоро подошел к креслу больной, поцеловал ее руку и отвечал:
- Поедемте, поедемте, Дорушка. Я только боюсь, сумею ли я вас успокоить!
- Вы не боитесь чахотки? - спросила Даша, едва удерживая своими длинными ресницами слезы, наполнившие ее глаза.
- Нет, не боюсь,- отвечал Долинский.
- Ну, так дайте, я вас поцелую.- Она взяла руками его голову и крепко поцеловала его в губы.
- Женщины отсюда брать не надо. Мы везде найдем женскую прислугу,-соображал Нестор Игнатьевич.
- Не надо, не надо,- говорила Даша, махая рукой,- ничего не надо. Мы будем жить экономно в двух комнатках. Можно там найти квартиру в две комнаты и невысоко?
- Можно.
- Ну, вы будете работать, пишите корреспонденции, начинайте другую повесть. Говорят, за границей хорошо писать о родине. Мне кажется, что это правда. Никогда родина так не мила, как тогда, когда ее не видишь. Все маленькое, все скверненькое останется, а хорошее встает и рисуется в памяти. Будете мне читать, что напишете; будем марать, поправлять. А я буду лечиться, гулять, дышать теплым воздухом, смотреть на голубое небо, спать под горячим солнцем. Ах, вот я уж, право, как будто чувствую, кажется, как я там согреюсь, как прилетит в мою грудь струя нового, ласкового воздуха. Да скорей, скорей уж, что ли, везите меня с этого "милого севера в сторону южную".