Из Кедрозера ходили рыболовы за червяками в Лижму, за три версты. Смешно кажется? А правда. Не было в Кедрозере червяков хороших. Земля у них, — что за земля? — Одна глина да камни! И если у Савиных в хлеву и можно было когда червяков найти, так разве только самых завалящих — бледные да жидкие, так под пальцами и плывут. А в Лижме и земля черная, и, главное, гора из опилок навалена. В тех опилках черви — первый сорт. Бывало рыбаки так приступом эту гору и берут. Так и копошатся там, лопатами ковыряя закаменелые опилки. На этот раз чудное представление увидали лижемские рыбаки. Знали они Пантелея за степенного человека, молчаливого. Знали сына его Василия за грамотея и до пляски не охочего, а тут вдруг — на поди — кружатся оба на горе чуть не в присядку. То Пантелей столбом стоит, а Василий вкруг него ходит, то отец сына своего обхаживает, ровно индюк индюшку ранней весной. Что за диво? Стали поближе подходить, чтобы послушать, о чем говорят они, — и еще того чудней стало. Слышат, говорит им учитель:
— Теперь ты, Пантелей Семеныч, стой, будто ты — солнце, а я, будто землей, — ходить вокруг тебя буду. А ты, Василий, — луна, и ходи вокруг меня.
— Теперь ты, Пантелей, стой, будто ты — солнце…
Ребятишки, как услыхали, не стерпели, прыснули и — брысь во все стороны:
— Пантелей — солнце! Вот так закуска!
Увидал Пантелей, что стоят вокруг и глазеют, конфуз взял его:
— Ну, будет, ладно, дома покажешь. — И принялся за дело.
— Нет, ты нам сейчас покажи, — говорит Василий, — пускай их смотрят. Сергей, ты будешь солнцем: стой и не двигайся, а я, будто землей, вот я хожу вокруг тебя. Так, Яков Иваныч?
— Нет, не так. Ты ходить-то ходи, а кроме того, волчком на месте полный круг делай.
— Для чего же так?
— Как же иначе день и ночь будут? Ты вот все лицом да лицом к солнцу. Стало-быть, все день на тебе да день, а на спине твоей все время ночь. Так не годится. На спине у тебя Америка, там тоже люди живут, — и солнышка и им надобно.
— Верно. Земля вокруг себя оборачивается, потому день и ночь происходят. Этим боком повернулся — тут день, другим боком — здесь день.
И Василий вертелся волчком перед Сергеем, в то же самое время двигаясь вокруг него.
— А оттого, что я вокруг Сергея хожу, делается зима и весна, лето и осень? — спросил Василий.
— Правильно. А я за луну, — сказал Яков Иванович, — я вокруг земли хожу.
— А почему, Яков Иваныч, луна не греет? — спросил Сергей.
— Потому что она не имеет своего тепла, даже света своего не имеет.
— Луна-то?
— Конечно. Она светит не своим светом, а солнечным. Солнце ее освещает, она и светлая. Возьми в потемках наведи из соседней комнаты свет от лампы на какую-нибудь вещь, хоть на стакан, что ли. Если все остальное будет темное, и только стакан светлый, каждый скажет, что стакан светится, пока ты не объяснишь, что его соседняя лампа осветила.
— Так. А теперь затмение давайте сделаем. Значит вы, Яков Иваныч, когда окажетесь между мной и Сережкой, и закроете его от меня, — стало-быть, солнце мне не видно, и я называю это затмением. Так что ли?
— Так.
— А затмение луны как будет?
— Вот как.
И Яков Иваныч стал так, что Василий оказался между ним и Сережкой.
— Земля закрыла от меня солнечный свет, — стало-быть, я потемнел. Ты меня затмил, Василий, вернее не ты, а твоя тень.
Земля закрыла солнечный свет…
— А тень земли тоже круглая, как и луны?
— Конечно, тоже, ведь наша земля круглая, она — шар. И луна шар.
— А солнце?
— И солнце — шар. Только земля и луна — шары затверделые, а солнце все расплавлено, все кипит. И вот, когда…
Тут Сергей перебил его:
— Погоди-ка, Яков Иваныч, я не понял вот чего. Ты говоришь, что Васька вокруг меня ходит, и на нем от этого делается зима и лето.
— Не на Ваське, а на земле.
— Ну да, на земле, Васька-то, ведь, земля наша. Так вот этого-то я и не понял. Почему это, если земля вкруг солнца ходит, она то жарче, то холоднее становится? Разве солнце с одного бока жарче греет, а с другого холоднее?
— Нет, суть не в этом. А я тебя так спрошу: если летом солнце прямо над головой твоей стоит в полдень, — жарко?
— Жарко.
— А когда оно к закату все ниже да ниже склоняется, — прохладнее становится?
— Конечно.
— Вот в этом-то разгадка и есть. Косые лучи греют слабее, прямые — сильнее. А земля движется вокруг солнца наклонная слегка, — не так как Василий двигается, ровно стоя, а как если бы он подвыпил и косяком пошел. И потому в иных местах попадают на землю лучи прямые и делают лето, потом они идут косее, и помаленьку холоднее делается — осень наступает, потом зима, а затем снова выравниваются лучи, и приходит весна.
— Стало-быть, — говорит Вася, — не могу я землей быть. Я не пьющий и косяком ходить не умею.
Вдруг Яков Иваныч застонал и обеими руками стал скрести шею.
— Ох, не могу больше, сил никаких нет! Пантелей Семеныч, — закричал он, — как хотите, а я ушел, не могу больше терпеть: мошки загрызли до смерти.
И правда, — мошки черной тучей все время кружились над бедными рыбаками и жалили немилосердно сквозь рубашку, забирались в рукава, забивались в нос и рот.
— Ну, пойдем, пойдем, — согласился Пантелей, разгибая с трудом спину. — Червяки больно хороши, правда, а и мне невтерпеж стало от мошек проклятых, затмения на них нет.
— Вот верно, — откликнулся Василий, — нашло бы затмение на недельку, все бы они пропали, правда, Яков Иваныч?
Но Яков Иваныч уже бежал вниз с опилковой горы, раздирая в кровь грудь и руки.
— Пойдем скорей, выкупаемся, — кричал он снизу, — я говорить больше не могу, помираю!
Все побежали к реке, окунулись, поплескались и, освеженные, быстро двинулись домой.