Ночь. Степь.
Ни огня, ни звезды.
Скачешь — и не видишь где. Несешься — и не видишь куда.
А сзади — топот, выстрелы. Вся степь гудит от топота, от выстрелов. Погоня.
— Давай! — кричал Федька и дергал вожжи и стегал коней. — Давай, давай!
И вдруг:
— Стой!
Река.
Приостановились. Удивились. Почему река? Откуда река? Не должно тут быть реки!
— Сбились, что ли? — шепотом сказал комиссар.
— Да вроде бы! — так же шепотом ответил Потапов. — Вроде бы сбились!
Повернуть? Но куда тут повернешь? Сзади — погоня. Сзади — топот, выстрелы. Вся степь гудит от топота, от выстрелов.
— За мной!
Комиссар хлестнул коня. Въехал в воду. Поплыл.
— Взвод, за мной!
И вот доплыли, вылезли, выбрались на берег.
— Все? — сказал комиссар.
Все!
— Повод рысью!
— Погоди, Матвей Иваныч! — крикнул Потапов. — Погоди ты минуту!
— Что случилось?
— Тачанка застряла!
Тачанка застряла у самого берега — берег был глинистый, топкий. И застряла крепко, колеса увязли по ступицы.
— Но-о! — надрывался Федька. — Но-о, черти!
Кони храпели, тужились, бились и падали: дно скользкое, ноги скользят.
— Но-о! — Федька чуть не плакал. — Но-о, черти!
— Мишка! — Сорока, как был, в рубахе, в сапогах, плюхнулся в воду. — Мишка, сюда!
Мишка хмуро буркнул:
— Чего еще?
Однако, делать нечего, полез.
— А ну, возьмись! — сказал Сорока. — Да ты руками, руками! Ать-два, взяли!
Тачанка чуть было качнулась вправо, потом влево и опять стала на место. Плотно стала, как врытая.
— Ать-два, взяли!
И опять — ничего, никак, ни с места.
— Вася, — сказал комиссар, — скоро ты?
— Туго, товарищ комиссар! — сказал Сорока. — Распрягать придется!
— Не выйдет, — сказал комиссар. — Не выйдет распрягать. Возня. Надо как-нибудь так.
— Слушаю, Матвей Иваныч! Постараюсь!
— Ну-ну!
Из-за поворота вдруг показались два огня — по реке проходил сторожевой катер.
— Вот еще, — сказал комиссар. — Не было печали.
— Авось не заметят, — сказал Потапов. — Темно.
Но с катера их заметили. Катер зашипел. Замедлил ход. Сонный голос крикнул:
— Кто?
— Свои! — лениво отозвался комиссар — и быстро в сторону тачанки: — Огонь!
Федька кинулся к пулемету. Засуетился. Захлопотал. Стрельнуть бы! Вот бы стрельнуть!
— Кто свои?
— Пятый казачий! — отозвался комиссар — и свирепо в сторону тачанки: — Васька, огонь!
Сорока услыхал. Вкатился в тачанку, грязный, мокрый, вода ручьем. Отстранил Федьку — не мешай! Взялся за пулемет.
— Заело, понимаешь! — растерянно проговорил Федька. — Никак!
— «Заело!» — Сорока сердито фыркнул. — На предохранителе, балда!
— Ну-у?
— Пароль? — крикнули с катера.
С тачанки в ответ ударил пулемет: та-та-та! Катер глухо заурчал. Дал задний ход.
— Ничего пароль? — крикнул Федька. — Подходит? Кони от выстрелов, от крика шарахнулись, рванулись, вынесли тачанку на берег.
— Ну! — сказал Потапов. — Слава тебе!
В эту минуту откуда-то слева грохнул залп: ба-ах! Пока топтались, пока возились, белые обошли, вышли в тыл.
— Ба-ах!
Комиссар хлестнул коня.
— Галоп!
Всю ночь уходили от погони.
Всю ночь шли по топким каким-то низинам, по балкам, по оврагам. Пробивались сквозь кусты. Уходили в лес. Долго кружили в темноте, в тишине и опять выходили на дорогу. Пересекли шоссе. Неожиданно оказались у железнодорожного моста. Повернули. Опять ушли в лес. Опять вышли на дорогу. И опять низины, балки, овраги, кусты.
И все время — то справа, то слева, то где-то сзади, то прямо впереди — слышался топот копыт, хлопали выстрелы. Враг шел по следам, враг теснил, наседал, окружал. Не уйти!
А уйти надо было. Уйти надо было во что бы то ни стало. Надо было сейчас же, немедленно, явиться в штаб дивизии, доложить: так и так, белые стягивают силы в Буды — Боровое, готовят внезапный удар по правому флангу. Надо было прорваться, пробиться, вернуться к своим. А то конец: порубят, сомнут!
И вот, на полном карьере, пулеметным огнем отбиваясь от наседающей конницы или пехоты, взвод опять, в который раз, уходил куда-то в балку, в рощу, в лес. И опять впереди, преграждая путь, вырастали невидимые в темноте части белых. Опять в лоб встречали огнем. И опять сухой и четкий, как выстрел, звучал голос комиссара:
— Васька, пулемет!
Приказано было: не разговаривать, не курить, стрелять в крайнем случае. Знали: нельзя выдать себя! Выдашь себя — смерть! Молча отбивайся! Молча уходи!
Раз, когда взвод оказался под перекрестным огнем, когда сзади наседала конница, а впереди стеной встала пехота, Мишка не выдержал, крикнул на все поле: «Отрезаны!» Тогда к нему подошел Потапов, комвзвода, взял его левой рукой за грудь — в правой он держал наган — и, не повышая голоса, только тяжело как-то, туго выговаривая слова, сказал:
— Еще раз пикнешь — немедленно, без суда и следствия, к Духонину в штаб! Понял?
У Мишки голова ушла в плечи. Чего тут не понимать? Кивнул.
— Понял!
Наконец, под утро, удалось: оторвались от врага, отбились.
Цепко зажав в руке повод, комиссар зажмурился, на полминуты уснул.
— Ну вот, — с трудом открывая отяжелевшие, бессонные глаза, сказал он. — Ну вот, отбились!
Рассвет был сырой и влажный. Туман шел по низинам. Дымилось поле. И такая в мире стояла тишина, что казалось: вздохни — и будет слышно за десять верст.
Комиссар осмотрелся: налево лес, направо поле, степь. Все то же: лес да поле. Далеко впереди — гряда холмов. За холмами, по карте если, река.
— А за рекой наши! — твердо сказал Потапов.
— А вдруг нет?
— Наши! Знаю!
Наши не наши, крути не верти, а ехать надо. Не стоять же тут на дороге.
— Дозорные, вперед!
Дозорные, Андрей и Никита, встрепенулись. Они было сидя задремали. Хлестнули коней, понеслись.
— Повод!
Взвод тронулся. Эх, добраться бы до реки!
— Галопом арш!
Все больше светало. До чего скоро светало! В лесу проснулись птицы. Проснулись, зашумели. Подул ветер с поля. Заалело небо. Вот-вот солнце встанет.
— Глянь-ка! — Потапов круто осадил коня. — Матвей Иваныч, глянь-ка!
Что-то показалось на дороге, что-то черное, стремительное что-то. Оно двигалось. Оно ширилось. Оно росло.
— Скачет кто-то! — Комиссар повернулся к бойцам, поднял руку. — Стой!
Скакал Никита. Скакал, как бешеный. Он припал к шее коня, почти слился с конем, его почти не видно было. Только бурка развевалась и хлопала, как флаг на ветру.
И вот доскакал. Рванул повод, поднял коня на дыбы.
— Ну? — сказал комиссар.
— Не проскочить! — Никита кричал, хотя комиссар стоял рядом, в двух шагах. — Не проскочить, Матвей Иваныч! Обошли!
— Как?
— Да в мешке сидим, ну! Вона, видишь?
Комиссар привстал на стременах, приладил бинокль.
Верно — не проскочить. Впереди на холмах, четко на утреннем небе, видна конница. Слева и справа, в обход, двигается пехота. Нет, не проскочить!
— Видишь? — кричал Никита. — Видишь?
— Вижу, — пробормотал комиссар. — Как не видеть? Вижу.
Обернулся: сзади никого, сзади тихо. В лес! В лес надо, пока не поздно!
— Павел, — сказал он, — дай команду: в лес!
— Взво-од, — протяжно пропел Потапов и плетью смаху огрел коня. — Взво-од, в лес!