Ночная беседа
Ребята добежали до «яток», остановились и перевели дух. Фу ты!
— Ну, брат, — сердито сказал Хаче, — спасибо.
Ирмэ хотел что-то ответить, но не смог, — запыхался от бега и от смеха. Только рукой махнул.
— Ржет! — проворчал Хаче. — А как к Лейбе-то придешь? Ну что ему скажешь?
— Может, еще п-поглядим? — сказал Алтер.
— Нет уж. Дудки! — сказал Хале. — И так-то опоздали. Идем.
— Глянь, — сказал Ирмэ, — пожар.
На небе, далеко за местечком, в поле, стояло большое зарево. Оно медленно шло вверх, суживаясь и округляясь.
— Ну, что же, беги, вдарь в колокол, — сказал Хаче. — Чего стал?
Ирмэ и сам-то видел, что маху дал: всходила луна.
— Какой-то ты стал, Цыган, колючий — сказал он. — Вроде ежа. С чего бы?
— С картохи, — буркнул Хаче.
Они вышли на реку. Дом Герша стоял у самой воды. Высокий, темный, нежилой. Не дом — воронье гнездо.
— Ни д-души, — сказал Алтер.
— Понятное дело, — сказал Хаче. — Прождал битый час, и ушел. Чего ему тут зря торчать? Не в гости пришел.
— Ты, Цыган, не скули, — угрюмо сказал Ирмэ.
— А что?
— А то.
В это время чей-то тихий голос сказал из темноты:
— Вы, ребята?
— Дядя Лейбе! — обрадовался Ирмэ. И виновато добавил: — А ведь мы того-то человека не нашли.
— Еще бы, — сказал Лейбе. — Он теперь верст за сто, пожалуй, от Рядов чешет. Поди-ка, поищи.
— Уехал?
— Уехал, — сказал Лейбе. — Уж я и не знал, как вам сказать, чтоб зря к Красновскому не лезли. Заходил я к тебе, рыжий, да не застал.
— Меер говорил, что вы были.
— Узнал? — удивился Лейбе.
— Он по голосу всякого узнает, — сказал Ирмэ.
— Это кто с вами еще? — вдруг спросил Лейбе.
— Это я, А-Алтер.
— А-а-а, здорово. Как дела?
— П-помаленьку.
— Ну, и слава богу, — сказал Лейбе. — Вот что, ребята, у меня еще время есть. Посидим — потолкуем. А то я век вас не видел. Соскучился, прямо. Посидим?
— Посидим, — сказал Хаче. — Отчего не посидеть?
Сели. Ребята сели на помост, свесив ноги. Лейбе сел на верхней ступеньке лестницы. Внизу, за домом, плескалась река. Было тихо. Ряды спали. Луна еще стояла низко, ее не видно было за домами. Только небо побледнело.
— Хорошо тут у вас, — сказал Лейбе. — Тихо. Отвык я от этого.
— Вы где теперь, дядя Лейбе, живете-то? — спросил Ирмэ.
— Как те сказать? — Лейбе засмеялся. — В общем — против неба, на земле, не в деревне, не в селе. Понятно, рыжий? Ну, ребята, сыпьте, как вы тут?
— Чего там — сыпать? — сказал Хаче. — Живем — хлеб жуем. Плохо живем.
— Раз «хлеб жуем», — значит, не плохо, — сказал Лейбе. — Берче где? На войне?
— А то где? — сказал Хаче. — Воюет. Вшей кормит.
— Мой-то ослеп, — сказал Ирмэ. — Видали?
— Видал. Давно?
— Как из госпиталя выписали, месяца три. А ранили-то его давно, еще в прошлое лето.
— А Нохем умер?
— Помер, — сказал Хаче. — В тюрьме и помер. Скоропостижно.
— Неах где?
— Пропал Неах, — сказал Ирмэ — И писем матке не шлет, и домой не является. То ли его в живых-то уже нет.
— Ох, был парень! — сказал Лейбе. — Огонь!
— Мы вот и говорим, — сказал Хаче, — бедовый был парень.
— А что в Рядах? Как? — сказал Лейбе.
— Плохо, — сказал Хаче. — Мужчины-то на войне. Дома кто? Бабы, старики да калеки. А что в них проку? И все дорожает. Беда!
— Выходит, ребята, кругом шестнадцать? — сказал Лейбе.
— Выходит — табак дело, — сказал Хаче. — Как, по-вашему, Лейбе, скоро войне-то конец?
— Кабы по-моему, так скоро бы конец, — сказал Лейбе. — А так-то — не знаю. Вот погоди, начнут солдаты стрелять не в ту сторону — тогда и конец.
— Это как? — не понял Хаче.
— Так уж, — сказал Лейбе. — Тут, парень, разговор долгий. Сразу не скажешь.
— Надоело уж очень, — сказал Хаче.
— А там-то, на позиции, не надоело, думаешь? — сказал Лейбе. — Осточертело, брат, до того, что сказать нельзя.
— Так чего ж сидят?
— Ишь ты! — удивился Лейбе. — Скорый! Ну, сидят, оттого, что велят. Понял?
— Кто велит?
— Мама велит.
— Какая?
— Такая, — сказал Лейбе. — «Ваше благородие» называется.
— Офицеры, что ли? — сказал Хаче.
— Угу, и офицеры. — Лейбе помолчал. — Однако накладут же когда солдаты по шеям, — добавил он, погодя. — И им, и другим.
— Это кому же другим? — спросил Ирмэ.
— Богачам, брат. Буржуям. Слыхал такое слово?
— Богачи-то при чем? — сказал Ирмэ.
— Носы у них, понимаешь, некрасивые, — сказал Лейбе. — Хорошо если стукнуть, так, может, выправятся. Понял?
— Нет, — сказал Ирмэ. — Не понял.
Лейбе рассмеялся.
— Эх, ты, рыжий. — Он хлопнул Ирмэ по спине. — Ну где тебе понять? Почему да почему? Почему у быка рога, а у коня — нет, знаешь?
— Нет, не знаю.
— Видишь.
— Смеетесь, — сказал Ирмэ. — Вы правду — почему, а?
Лейбе достал из кармана портсигар, вынул папиросу, закурил.
— Видишь ли, Ирмэ, — проговорил он серьезно. — Я не смеюсь. Я верно говорю. Не поймешь ты. Люди постарше тебя и то не понимают. Сидят третий год в окопе, ругаются, кроют почем зря, а не понимают ни черта. Сейчас-то, на третьем-то году, которые раскачались: «Долой генералов! Бей их, золотопогонных». А дальше что? А дальше — ничего. А ведь дальше — самое-то и начинается.
— Что начинается? — сказал Ирмэ.
Лейбе сильно затянулся, плюнул на папиросу, притушил ее, кинул вниз. Помолчал. И вдруг заговорил совсем о другом.
— Ты, Ирмэ, — сказал он, — Ряды хорошо знаешь?
— Ничего будто, — удивленно сказал Ирмэ.
— Сколько, по-твоему, в Рядах народу?
— Много, — сказал Ирмэ. — Тысяч пять.
— Верно, — сказал Лейбе. — Пять тысяч. А ровно все живут?
Ирмэ не понял.
— Ну, скажем, есть кто побогаче, победней? — пояснил Лейбе.
— Как же.
— Так. Ладно. А кто больше работает — кто побогаче или кто победней?
— Ну, кто победней.
— Правильно, — бедняки. А вот денег у кого больше?
— Ну, известно у кого, — сказал Ирмэ.
— Как же так? — сказал Лейбе. — Больше работает, а денег-то меньше?
— Не знаю, — сказал Ирмэ. — Везде так.
— Верно, — сказал Лейбе. — Везде так. Я в эти годы всю страну прошел — везде так. Беднота, голь — подыхает. А богачи — не знают куда деньги девать. Лошадей шоколадом кормят. Ты, Ирмэ, ел когда шоколад?
— Нет, — сказал Ирмэ, — не ел.
— Ничего, — сказал Лейбе. — Лошадям нравится. И тебе бы понравился. Чего тебе батька шоколаду-то но покупал? Денег у него, что ли, мало было?
— Смеетесь, — сказал Ирмэ.
— Нет, правда? — сказал Лейбе. — Ты его, как домой придешь, так поругай, — чего он тебе шоколаду не покупал. А то, может, он и хлебом-то кормил недосыта? Бывало?
— Бывало.
— Вот он у тебя какой. — Лейбе укоризненно покачал головой. — А сам-то он как? Случалось — и сам-то голодал?
— Случалось, — сказал Ирмэ.
— Скажи ты. А ведь работник-то он был хороший. Работал-то ведь он много.
— Работать-то он работал много, — сказан Ирмэ.
— Во, поди ж ты, и много работал, и голодал, — удивился Лейбе. — А Файвел Рашалл, как думаешь, голодает?
— Ну! — сказал Ирмэ.
— А ведь ничего не делает, баклуши бьет, — сказал Лейбе. — А его щенок? Как его, Монька, что ли? Он подчас и шоколад жрет. Как думаешь?
— Жрет.
— То-то и оно-то. Нескладно как-то получается, ребята.
— А отчего это? — сказал Ирмэ.
— Оттого, — сказал Лейбе. — Порядок такой.
— Какой?
— А такой, — сказал Лейбе, — что вот, к примеру, лен. Мужик — пахал, сеял, убирал. А много он за него получил? А Файвел ничего не делал. «Куплю — продаю». А глянь — в кармане тыща. Во. А то, скажем, батрак в имении. В Орловичах, скажем. Долбит носом землю, потеет, а кому деньги идут? Хозяину. Вот он, порядок какой.
— Как же т-так? — сказал Алтер.
— Так уж, — сказал Лейбе. — Порядок-то установил кто? Хозяин. Ну, понятное дело. Вот, к примеру, воры бы собрались да, скажем, посадили бы нашего Степу царем, чтоб порядки наводил. Он бы как? «Первый человек в городе — вор. Он что взял, то и его. А ты, дурак, кланяйся, а заругаешься — в острог». Так?
— Так, — сказал Хаче.
— Вот и эти, — сказал Лейбе. — Чего тут спрашивать? Дело ясное.
— Да-а. — Ирмэ вздохнул. — Неладно как-то.
— Ничего, рыжий, — сказал Лейбе. — Погоди. Придет время — порядок наведут другой. И такой, что ест тот, кто работает, а кто не работает, тот и не ест. Тогда-то, рыжий, будет ладно.
— А будет это? — усомнился Ирмэ.
— Увидишь. Увидишь, рыжий, — сказал Лейбе. — Оно, конечно, — добавил он, погодя, — дело это не простое. Нелегкое это дело. Богачи — они без бою не упустят того, что нахапали. С ножом попрут, с бомбой, а только нас много. И терять нам нечего. Ох, и бой будет! Страшное дело.
Лейбе замолчал и молчал долго. И ребята притихли. Слышно было, как где-то на слободе сиплым голосом кричала баба: «Митюха, а, Митюха. Иди же!» Подождет, и опять: «Митюха, а, Митюха!»
— А потом-то, Лейбе, что будет? — тихо сказал Алтер.
— Потом-то, Алтер, хорошо будет, — сказал Лейбе. — Все работают. И всем хватает. Земля — она богатая, всем хватит.
— Хорошо бы. — сказал Ирмэ.
— Увидишь. Увидишь, рыжий, — сказал Лейбе. — Еще, пожалуй, и сам-то повоюешь. Повоюем, ребята?
— Надо будет — повоюем, — сказал Хаче. — Мы не против.
— Молодец, Цыган. Молодчина. — Лейбе взял Хаче за грудину и потряс. — Ух, ты! — сказал он. — В батьку пошел. Дуболом.
— Ничего, — сказал Хаче. — Силенка-то есть.
— Ну-ну. — Лейбе встал. — Который час, ребята, как думаете?.
— Часов д-двенадцать, — сказал Алтер. — Петухи ноют.
— Ну, пошел я. Пора. Умный вы народ, ребята. Легко с вами говорить.
— Да что тут, — сказал Хаче. — И дурак поймет.
— Ну, ладно, ребята. Будем здоровы.
— Дядя Лейбе, — сказал Ирмэ, — а еще какое дело? Вы говорили — еще дело.
— Тьфу ты! Чуть ведь было не забыл. Дело, ребята, вот какое. Я из Рядов уйду сегодня же. Еще до свету, пожалуй. А недели так через две опять заверну на денек. И вот пока что мне одну штуку заховать бы надо. — Лейбе показал тугой сверток крест-накрест перевязанный бечевкой. — Тут бумаги всякие. Листовки, одним словом. Надо, значит, это захоронить недельки так на две. И крепко. Кому дать?
— Мне! — в один голос сказали все трое.
— Ладно, — сказал Лейбе. — Бери ты, рыжий. Только — гляди. Понял? Выйдет, чтоб незаметно расклеить штуки три, — только чтоб никто и нюхом, — делай. А нет — не надо. Лучше, пожалуй, не надо. Верней. А я, как вернусь, зайду на кузню. Понял? Ну, еще раз, ребята, — будем здоровы. До свиданья.
Он спустился вниз и пошел берегом, к мосту. Но вдруг остановился и окликнул Ирмэ.
— Ты вот что, — сказал он, — ты прожди дней десять, самое большое — две недели. Не будет меня — все в печку. Понял?
— Понял, дядя Лейбе, — запел Ирмэ, кланяясь чуть не в пояс, — понял, понял.
— Рыжая ты балда, — засмеялся Лейбе. — Не забыт еще старые штуки.