Какие они быстрые, какие коротенькие, последние дни каникул, так и мелькают.
Что было сегодня? Запомнился заводской пруд, оглашаемый криками, хохотом, визгом купающихся ребят, и велосипедная гонка по лесопарку, и томление у репродуктора в час ответственного матча на московском стадионе «Динамо».
А вчера что было? Уж и трудно припомнить.
Но каждый день, каким бы он ни был, солнечным или дождливым, начинался одинаково: Паня и другие кружковцы отдавали несколько часов краеведческому кабинету. Так начался и тот день, когда на Гору Железную прилетели важные вести из Москвы.
Первым в кабинет пришел Паня, выложил на стол квадратики тонкого картона, перья, кисточки и поставил в ряд пузырьки с тушью разных цветов.
— Здравствуй, староста, никак не удается тебя опередить.
С этими словами в кабинет вошел Николай Павлович, снял пиджак, надел серую блузу, взял со стола минералогический образец и развернул билетик-паспорт, прихваченный к образцу резиновым колечком.
— Работы у нас на сегодня много. Ты готов?
— Давно готов.
— Пиши: «Кислотоупорный асбест. Смородинское месторождение». Теперь красной тушью: «Дар машиниста паровоза В. Галанина», — продиктовал Николай Павлович, положил в витрину на золоченую колодочку асбестовую руду, отсвечивающую зеленью, и прислонил к образцу этикетку.
Охотно работал Паня. Он заполнял этикетки и вспоминал, где видел в деле тот или иной камень, металл. Белый мрамор? Такой мрамор Гранильная фабрика пускает на распределительные щиты электростанций. Медная руда? Паня вспомнил блестящие медяшки в будке чусовитинского паровоза и заодно большой медный таз, в котором мать вчера варила брусничное варенье, закипавшее лакомой розовой пенкой.
Пришли другие активисты кружка и тоже взялись каждый за свое дело.
Егорша, Вадик и Вася заканчивали макет второго карьера, нарезали рудничные уступы в гипсе, заполнившем ящик. Они торопились, так как им хотелось поскорее расставить на террасах модельки экскаваторов, паровозов и вагонов. Вскоре лица строителей карьера стали белыми от гипсовой пыли, как у клоунов. Самохины, стоя на коленях возле хрустальной друзы, возились с осветительным шнуром и лампочками. Они взялись электрифицировать друзу, чтобы хрустальный куст сверкал еще ярче…
Несколько раз Пане пришлось отрываться от своей работы, так как он был дежурным по приему даров. Жители Горы Железной откликнулись на просьбу краеведческого кружка, напечатанную в рудничной газете. Они пересмотрели любительские складцы минералогических образцов, которые имелись почти в каждом доме, отобрали камешки получше и поступились даже каменными поделочками.
Мать бурильщика Сказина принесла в хозяйственной сумке кусок малахита, которого хватило бы для выклейки половины доски почета, но поди знай, что такая штука завалялась где-то в сарае. Гранильщица Миля Макарова подарила старинное яшмовое яичко. А две дочурки управляющего рудником Новинова сдали подлинную драгоценность — вишневую веточку, лежащую на мраморной плитке. Вишни были выточены из густого альмандина, листочки — малахитовые, а на одном листочке сидела рубиновая божья коровка.
Приняв очередной дар, Паня становился «смирно» и под салют произносил: «От имени краеведческого кружка спасибо за ваш дар!»
В кабинет вошел Роман и шутливо отрапортовал Николаю Павловичу:
— Товарищ председатель, Роман Островерхое прибыл в ваше распоряжение. На вооружении имеется аппарат «ФЭД».
— Мальчики, заканчивайте работу, — распорядился Николай Павлович. — Кто хочет до обеда прогуляться на Крутой холм?
Ребята навели порядок в кабинете, высыпали на улицу Горняков и не заметили, как очутились на площади Труда, а потом на большом пустыре, который надо было пересечь. Они шли, окружив Николая Павловича и Романа, и наперебой выкладывали все, что знали о новом рудничном строительстве. Сейчас всех занимал вопрос, скоро ли вернется самолет Ново-Железногорского металлургического завода, на котором в Москву вылетели инженеры хлопотать о траншее. Ведь каждый час был дорог.
— Пань, наверно, за траншею твой отец возьмется? — сказал один из братьев Самохиных.
Еще несколько дней назад Паня не удержался бы от задорной похвальбы: «А то кто же?», но теперь он неохотно ответил:
— Будет приказ по руднику, тогда узнаешь.
Вадик засеменил рядом со своим другом и спросил шопотом:
— Помнишь, Пань, ты в карьере сказал Федьке Полукрюкову, что всю коллекцию ему отдашь, если Степан хоть раз сработает вровне с твоим батькой? Помнишь, да?
— Так что? — поморщился Паня.
— Очень просто! Я через ребят вызываю Федьку на спор. Если до Октябрьского праздника Степан ни разу не догонит Пестова, так Федька, понимаешь, отдаст нам половину своих книжек. А у него книг много… Только Федька не соглашается, даже говорить со мной не желает, гордый глинокоп. Давай при ребятах со всех боков прижмем Федьку, чтобы ему некуда было податься.
— Ты это забудь! — осадил своего беспокойного друга Паня. — Ясно, что до праздника и никогда никто с моим батькой не сравняется… Знаешь, как батя будет на траншее работать! По-скоростному…
— Так это же хорошо, Пань! Мы Федьку обспорим еще лучше, чем Генку Фелистеева… Ну, если ты не хочешь, так я сам заспорю на половину коллекции.
— Коллекция не делится, потому что я главный добытчик. И ты не смей споры затевать — наспорился уже, хватит!
— Прошу вас меня не воспитывать, не очень-то вы для нас большая шишка! — встал на дыбы Вадик.
Они разошлись, недовольные друг другом.
Второй карьер вплотную примыкает к высокой горушке, на вершине которой стоит одна-единственная толстая и искривленная сосна с пышной шапкой хвои. Это и есть Крутой холм.
— Ура! — закричали ребята и пошли приступом по бугристым склонам холма, изрытым дождевыми промоинами.
Наградой за этот штурм послужила широкая панорама.
У подножия холма во втором карьере грохотали экскаваторы и гудели паровозы, дальше виднелись здания на площади Труда, а еще дальше сияла синева заводского пруда. По другую сторону холма раскинулась долина реки Потеряйки, изрезанная серебряными протоками и сверкающая прибрежной зеленью, а за долиной далеко-далеко уходила волнистая тайга, скрывавшая под вековечными зарослями округлые Уральские горы.
Ребята заговорили о переменах, которые на их памяти произошли в этих местах.
— Никакого карьера возле Крутого холма не было, а был просто пустырь, — сказал Вася Марков.
— И на нем наша коза паслась, — вспомнил одни из братьев Самохиных.
— Это разве карьер! Через три года он первому карьеру не уступит, — сообщил Егорша. — Брат говорит, что возле пруда и за прудом столько руды, что навсегда железногорским домнам хватит.
— А на площади Труда высокая Рудная горка была, — взглянул с хитрой улыбкой на Паню Вася Марков.
Но впервые Паня не воспользовался удобным случаем напомнить, что это его батька, и никто другой, срыл горку.
— Возле рудоуправления скала стояла, тонкая, как карандаш, — продолжил эстафету воспоминаний Вадик. — Я на нее сколько раз лазил. Шоферы попросили, чтобы скалы не было, и взрывники ее на кусочки разнесли, пожалуйста!
Издали донесся мягкий рокот и стал быстро приближаться. В глубине синего неба появилась блестящая точка.
— Заводской самолет, — определил зоркий Егорша. — Наши из Москвы вернулись!
Серебристая птица проплыла над Крутым холмом, пошла на посадку и скрылась из глаз.
— Уверен, что они привезли важные новости, — сказал Николай Павлович.
Вадик топнул ногой:
— Крутой холм пополам треснет, сквозь него траншея пройдет.
— А там построят железную дорогу. — Егорша широким жестом провел невидимую черту от Крутого холма по долине реки Потеряйки.
— Однако может случиться так, что новые перемены начнутся здесь раньше, чем мы увековечим для краеведческого кабинета Крутой холм в его нынешнем виде, — напомнил Николай Павлович.
Тотчас же Роман стал щелкать своим аппаратом в сторону Потеряйки, потом, сопровождаемый шумливыми советчиками, со всех сторон снял Крутой холм и в заключение скомпоновал, как он выразился, живописную группу из всех участников прогулки и щелкнул пять раз подряд.
Собрались домой. На пустыре началась беготня, охота за ящерицами, затеялась чехарда с участием Романа. Особенно ловко прыгал худенький Егорша, а Вадик «не дотягивал» и с хохотом садился на спину «подставщика».
— Что тебя так заинтересовало, Пестов? — спросил Николай Павлович у Пани, смотревшего вниз с борта карьера.
— «Четырнадцатый» хорошо разворачивается…
Несомненно, на экскаваторе № 14 в эту минуту работал отличный мастер; он наполнял и разгружал ковш, не делая ни одного лишнего движения.
«Кто это? — недоумевал Паня. — Только мой батька так может или Трофимов, Красулин… Фелистеев еще… Красиво вагон грузит!»
Погрузка кончилась. Уходивший состав вагонов прогрохотал по рельсам, а из корпуса экскаватора следом за Полукрюковым вышел Григорий Васильевич и стал что-то говорить великану, показывая на стрелу машины.
— Батя! Батя-а-а! — крикнул Паня.
Отец подал знак рукой — мол, подожди; простившись со Степаном, он по крутой лестнице поднялся на борт карьера и поздоровался с Николаем Павловичем.
— Батя, заводской самолет из Москвы прилетел, — сказал Паня. — Ты видел?
— Да, как же! Прилетел и траншею привез. — Григорий Васильевич обратился к Николаю Павловичу: — Хорошая весточка уже весь рудник обежала. Получилось так, как мы с вами вчера говорили. Министерство разрешило срочно пройти траншею, дает нам все, что нужно для строительства. Большие дела начнутся на Железной Горе.
Сняв кепку, Григорий Васильевич радостно огляделся, будто впервые увидел то, что видел тысячи раз: зубцы Горы Железной, террасы и уступы карьера. Завидно поработал он здесь, много сил отдал в борьбе за металл, но вот стала перед горняками новая забота — и человек еще шире расправил плечи, еще глубже дышал родным воздухом.
— Ты, Паня, скажи матери, чтобы домой меня скоро не ждала. В буфете рудоуправления закушу. Разве в такой день из рудника уйдешь! — И Григорий Васильевич стал спускаться по лестнице.