В этот погожий день детвора Горы Железной шумно доигрывала лето, торопясь перебрать все известные ей игры и забавы.
Что только творилось на улицах! Мальчики гоняли футбольные мячи, играли в городки, мчались по асфальтовым тротуарам на двухколесках, а девочки расчертили тротуары классами с «огнем» и «водой», фокусничали с мячиками, пели про каравай и жито.
Тут и там Паня мог вступить в игру: запустить городошной битой, помочь штурмовать укрепрайон или пронестись на одной ноге по всем классам, чтобы насмешить малышей, но не сразу он поддался уличному оживлению. Уж слишком большое расстояние было между его нынешними заботами и всякими там забавами. Пане даже казалось, что он стал большим, совсем взрослым и может думать лишь о серьезных вещах: о том, что он волевик, что любые соблазны ему нипочем, что он вышел на улицу лишь для того, чтобы сказать последнее прости глупеньким детским играм.
Так думал он, когда, заложив руки в карманы и рассеянно посвистывая, шел к Егорше.
На площадке, окруженной березами, он задержался.
Сюда сбежались девочки Железнодорожного поселка показать свои новенькие форменные платья и пышные шелковые банты. В ходу было не меньше десяти веревок, и вокруг одной из них стояла целая толпа. Все смотрели, как прыгает Женя Полукрюкова, и Паня тоже посмотрел. Сначала он пренебрежительно улыбался по поводу этой пустяковой игры, но вскоре улыбка сошла с его лица.
Противная Женька Полукрюкова, в коричневом платьице с белым накрахмаленным передничком, прыгала через веревку, прижав мяч к груди. У нее был такой вид, словно она рассматривает что-то далекое, ну и в то же время прыгает, но даже не замечает того, что прыгает. Две девочки вертят веревку то медленно, то быстро, чтобы сбить Женю, а она все равно прыгает медленно или быстро — и имеет право прыгать еще и еще, потому что правильно меняет стиль: то прыгает сразу обеими ногами, то перебирает ими, будто бежит и бежит, оставаясь на месте, то запрыгала вдруг на одной ноге. Все это было бы неудивительно: мало ли на Горе Железной хороших прыгальщиц! Но они все же после каждого прыжка касаются ногами земли, а Женя, кажется, обходится без этого. Она крепкая, плотная, а совсем ничего не весит, бежит по воздуху, и носки туфелек не успевают задеть землю.
Уже несколько раз сменились девочки, вертевшие веревку, а Женя все бежала, бежала над землей, и глаза ее счастливо блестели.
— Женя всю веревку заняла! — обиделась какая-то девочка.
— Пока она не сбилась, пускай прыгает, — заступились другие. — Она по правилам делает.
— Она никогда не собьется, она чемпионка! — заговорили все девочки.
Женя рассмеялась.
— Гоп! — крикнула она, стала обеими ногами на землю и великодушно сказала: — Пожалуйста, я тоже покручу веревку, потому что мне даже надоело прыгать.
Лишь теперь Паня упрекнул себя в том, что потерял много времени, глазея на чемпионку игры в скакалки-прыгалки. Возле дома Егорши его уже давно ждали городки, волейбол и литой каучуковый мяч. Паня присоединился к шумной компании мальчиков и забыл обо всем на свете.
— Пань, Пань, идем скорее! Девчонки Взрывника бьют! — дернул его за руку запыхавшийся Ваня, он же Опус.
— Не мешай! — отмахнулся Паня, готовясь вкусно угостить мячом хитрого перебежчика, который ловко пробирался к запретной черте поля.
— Идем, Пань! — плаксиво настаивал Ваня. — Их ужасно много…
На площадке под березами теперь стоял невообразимый шум, раздавался воинственный писк. Пробившись через толпу прыгальщиц, Паня увидел картину, безусловно позорную для мальчишек. Вадик стоял, окруженный плотным кольцом девочек, опутанный веревками, без пилотки, растрепанный и жалкий.
— Девочки, нужно связать барашку ноги, чтобы он не убежал, — распорядилась Женя, взмахнув веревкой. — Потом я скажу моему Феде, чтобы он дал барашку шлепков… Мэ-э!
— На помощь, Пань! — пискнул Вадик и стал резво лягаться, не подпуская к себе девочек.
— Какое право ты имеешь его связывать? — сказал возмущенный Паня, взяв Женю за руку.
— А он какое имеет право? — запальчиво ответила Женя и вырвалась. — Мы его ни чуточки, даже совсем нисколечко не трогали, а он все веревки спутал, за бантики дергал и меня глиняной половчанкой назвал. Он глупый-преглупый барашек!
Изловчившись, она наконец обхватила ноги пленника веревкой.
— Не смей, говорю! — оттолкнул ее Паня и смутился.
Он не рассчитал силы толчка, и Женя шлепнулась на землю.
Девочки закричали:
— Ай, как не стыдно, как не совестно!
— Такой большой мальчик, а дерется! Хулиган!
Женя вскочила, сжала кулачки и коротко, повелительно произнесла:
— Федуня!
Не очень-то нежная рука взяла Паню сзади за плечо и дернула. Он сделал быстрый поворот налево-кругом, очутился лицом к лицу с Федей и не узнал его. Глаза Феди горели, губы беззвучно шевелились.
— Ты чего дергаешь! — воскликнул Паня. — Ловкий сзади дергать!
Тогда Федя схватил его за плечи и стал трясти.
Ничего подобного Паня никогда не испытывал. Перед глазами все замелькало, березы запрыгали между небом и землей, пилотка слетела с головы, зубы стукнули и прикусили кончик языка.
— Пу… пусти! — пролепетал он. — Нечего ты!
— Будешь знать!.. Будешь знать!.. — повторял Федя, продолжая трясти уже по-настоящему испугавшегося Паню.
— Федя, слышишь, Федя, сейчас же перестань! — послышался женский голос.
Тряска прекратилась.
Федя хрипло сказал:
— С девочками воюешь?.. Голову оторву!
— Да что же это такое, как тебе не стыдно, Федя! — Галина Алексеевна, своевременно подоспевшая к месту происшествия, освободила Паню из рук Феди, отвела в сторону и, подав ему пилотку, сказала: — Уходи, уходи, мальчик! Нельзя при нем никого обижать… Видишь, лица на нем нет, сам не свой стал, такой он у нас несуразный… Уходи!
Нагнув голову, Федя шагнул к Пане.
— Ты… ты знай… — сказал он. — Если еще раз с Колмогоровым на нашу улицу сунетесь, жизни вам будет по две минуты на каждого.
После этого он направился к Вадику, снял с него путы и так поддал коленом сзади, что освобожденный пленник с середины площадки пролетел на середину улицы.
— Пошел вон! — напутствовал его Федя и швырнул вслед Вадику его пилотку.
Обернувшись к девочкам, которые с восторгом следили за действиями своего могучего защитника, Федя кивнул им головой: мол, играйте, никто вам больше не помещает, и, заложив руки за пояс, медленно пошел к дому.
— Ну, Федька, заруби себе на носу! — крикнул Паня. — Попомнишь ты Пестова, попомнишь!
Стараясь не замечать ни Галины Алексеевны, ни девочек, он нагнал Вадика и Ваню.
— Теперь Федька нам враг на всю жизнь, — напыщенно объявил Вадик, хлопая пилоткой о телеграфный столб, чтобы выбить из нее пыль. — Давай подстережем его, как следопыты, и…
— И чтобы нас было семеро, а он одни, да? — насмешливо дополнил Паня, тоже выбивая пыль из пилотки. — Нет уж, опозорился, так молчи!.. Очень нужно тебе с Женькой задираться! Красиво, нечего сказать: девчонки его связали, как поросенка!.. Сколько раз я уже схватывался из-за тебя с Федькой…
— Ох, Панька, как он тебя тряс, как кролика! — прыснул Вадик. — Наверно, у тебя в животе все кишки перепутались… Федькино счастье, что я был связанный. А то бы я ему так дал, что он через березу перелетел бы.
— Чего же ты ему не дал, когда он сам тебя развязал? — невольно рассмеялся Паня.
— Я не успел, потому что он сразу мне коленкой сзади поддал, — объяснил Вадик. — Пань, куда мы теперь пойдем?
— Ты куда хочешь, а я домой. Надоел ты мне!
«Ишь, обрадовался, что сильнее меня… Запрещает на их улицу ходить…» — по пути домой думал Паня. И с каждым шагом злоключение, пережитое в Железнодорожном поселке, казалось ему все более унизительным.
А детвора Горы Железной доигрывала лето, провожала каникулы.
Улицы и переулки звенели смехом и криками. Пыль висела облаком над волейбольными площадками. Досталось работы мячам и мячикам, скакалкам, ходулям и велосипедным покрышкам. Даже на старых огородах стало шумно, потому что здесь одновременно показывали чудеса храбрости и находчивости десятки «разведчиков».
Можно было подумать, что на Касатке живут только ребята — так много было их везде, где можно бегать и играть.