Он зажег свет, присел к письменному столу, достал из кармана кисет и внимательно осмотрел черную сургучную печать с инициалами отца. Печать соединяла ремешки; кисет можно было открыть, лишь сломав сургуч. Пощадив печать, он перерезал ремешок и растянул горловину кисета. Слежавшаяся, загрубевшая складка кожи уступила неохотно.
Павел заглянул внутрь, не поверил себе и опрокинул кисет.
Сверкающая струя вырвалась на свободу. Пылающие тяжелые камни высыпались на стол, оставив в глазах удлиненный след, какой оставили бы огненные капли.
Павел порывисто склонился над камнями, притянутый зеленым сиянием. Его охватило восхищение, как бывает в тот миг, когда человеку вдруг, внезапно открывается безусловное совершенство. Уралец, хорошо понимавший красоту камней, Павел застыл, оцепенел. — Чудо! — прошептал он. — Что же это такое?
Улыбаясь смутно, как во сне, он медленно перебирал веские камни, удивляясь тому, что на пальцах не остается следа прозрачной зелени, наполнявшей клетки невиданно искусной огранки, зачарованный чудесным блеском. Он был зеленым, но зелень казалась теплой, согревающей.
«Зелен камень, дивный камень, — мысленно повторял Павел. — Рубин по сравнению с ним холоден, как лед. Альмарин? Да, это альмарин. Никогда природа не создавала ничего подобного по цвету и блеску. Сколько радости, силы, спокойствия!»
Вздрогнул, когда постучали в дверь; не сознавая, что делает, скомкал пустой кисет, спрятал в карман, опомнился, провел рукой по лбу.
— Можно, — сказал он, пошел навстречу матери, взял ее руки в свои: — Посмотри на подарок отца, — и посторонился.
Мать увидела камни, подошла, склонилась над сокровищем, подняв руку к горлу, точно ей нехватало воздуха.
— Да, это его камни, — сказала она. — Кто тебе их дал? Халузев? Как странно…
— Это уральский альмарин, но мне все не верится! Я видел когда-то альмарины у мил-друга. Те камешки были жалкими по сравнению с этими красавцами. Отец любил альмарины?
— Очень любил. У него было несколько камней, и неплохих, но я не знала, что он составил такую коллекцию. Он, к тому же, нуждался в средствах.
Перебирая камни, Павел покачал головой.
— Коллекция? Нет, мама, вернее всего это не коллекция, не собрание. Посмотри, камень от камня не отличается ни цветом, ни огранкой. Это все камни из одной жилы, из одного гнезда, обработанные одним гранильщиком, по-видимому большим умельцем.
Мать села у окна, закуталась в платок.
— Меня больше интересует само завещание, — едва слышно проговорила она. — Что в нем было?
— Оно при мне…
И когда мать кончила читать, сказал, не обернувшись к ней:
— Ты говорила, что он бросил тебя внезапно, жестоко, недостойно, а он думал о тебе, заботился о нашем будущем…
— Ах, Павлуша, что я знаю, в конце концов! — ответила она порывисто, точно оправдываясь. — Любил меня, с нетерпением ждал твоего рождения, навестил меня один раз, когда у меня началась родильная горячка, а потом исчез, бросил больную с ребенком на руках. Что я могла, что я должна была подумать?..
Голос матери затих, и Павел не решился взглянуть на нее.
— Халузев почему-то не верит, что папа погиб в Сибири, — сказал он.
— А я хочу верить этому! — горячо и с болью воскликнула Мария Александровна. — Хочу верить, хотя весть о гибели Петра пришла от Ричарда Прайса, от человека, которому нельзя было верить ни в чем, как говорил твой отец… Но если Петр не погиб тогда, значит он сбежал, изменил родине, а это хуже смерти. Такого конца я боюсь больше всего и не допускаю его. Ни за что! Твой отец не был враждебен советской власти! Он был благородным, честным. Он мне всегда таким казался…
— Как все шатко, зыбко… — задумчиво отметил Павел, продолжая перебирать камни. — Халузев знает, что отца уговаривали эмигрировать, но что он не хотел оставить Россию… Почему же отец очутился в Сибири с Прайсами?.. Ты говорила, что Прайс был его компаньоном или другом, но Халузев не верит сообщению Прайса о гибели отца. Не веришь этому, по существу, и ты… Но зачем понадобилось бы Прайсу лгать о смерти отца? И если отец не погиб в Сибири, то где он? Где же и как он погиб, если действительно погиб? Халузев говорит о нем как об умершем…
— Ничего, ничего мы не знаем! — шепнула Мария Александровна. — И чем больше я думаю об этом, тем больше теряюсь… И что пользы думать, недоумевать без конца… Так много времени прошло, почти тридцать лет.
— Да, пожалуй, — помедлив, согласился Павел и вернулся к началу разговора. — Ты говоришь, что отец любил альмарины. Почему?
— А почему вы с Валей любите хризолиты? Это дело вкуса, и только. Впрочем, у Петра Павловича имелась и своя теория альмарина. Вовсе не научная, странная для горного инженера.
— Помнишь ее?
— Я над нею посмеивалась. Ну вот… — неохотно начала мать. — Твой отец говорил, что существует сродство между душой народа и самоцветами, металлами страны. Он подшучивал над Прайсом, что душа этого человека вышла из оловянных копей Британии… Камнем, родственным душе русского народа, он считал камень зеленый, так как наша земля богата именно зеленым камнем: альмарин, хризолит, аквамарин, нефрит, малахит… Он говорил, что на Урале еще не раскрыт коренной «альмариновый узел» и что это сделает он, Расковалов.
— И можно подумать, что он действительно нашел изумительно богатую жилу замечательных альмаринов, — дополнил Павел.
Наступило молчание.
— Удивляюсь Халузеву, — проговорила Мария Александровна. — Не похоже все это на него… Такие камни должны стоить очень дорого.
— Да… Лондон, Нью-Йорк сошли бы с ума, если бы эти камни появились в ювелирных магазинах.
— Что ты сделаешь с альмаринами? — спросила мать.
Подбросив на ладони несколько камней, блеснувших ярким огнем, Павел, усмехнувшись, бросил их на стол.