КАРАБЕК
— Ай, черная большая лошадь, замечательный конь по фамилии Алай, ай-ай-ай! О, превосходная собака. О, верный следопыт! Ай, длинный караван, о-о-о!
… Вдвоем с переводчиком Карабеком мы ехали: в Кашка-су. Это далекий район, прилегающий к китайской границе. В те времена он был почти оторван от советской жизни. Стоял февраль. Наш караван шел много дней в полном одиночестве среди белого пространства, переправляясь через реки и глубокие снега.
Впереди ехал на верблюде Карабек, смуглый молодой киргиз. За ним — я на своем огромном вороном коне по имени Алай. За нами степенно шагали як — горный бык по прозвищу Тамерлан — и два верблюда с грузом. Неорганизованно бежал лишь пес Азам, он же шайтан-собака; громадная взлохмаченная его голова то мелькала спереди, то появлялась неожиданно где-то сбоку, среди белых нагромождений горных склонов.
— Ай, черный пес, ай, шайтан-собака, ай-ай-ай! — пел Карабек, качаясь на своем верблюде.
Это был невозмутимый человек — мой друг и помощник Карабек, он очень любил петь песни. Он пел обо всем, что видел и о чем думал. Он не мог прожить полчаса, чтобы не петь, и я думаю, что если бы ему запретили петь он бы умер. Когда ему не хватало материала для песен, он находил его с удивительной изобретательностью. Иногда докладывая мне о каких-нибудь делах, он чувствовал, что проза в его жизни слишком затянулась; тогда он начинал подпевать. «Ай, ай, товарищ начальник, — выводил он, — вот как я вернулся из кишлака Ак-су. Ак-су, Ак-су, Ак-су! Су-у-у…» Сперва это сердило маня, потом я привык и махнул рукой. Это был славный товарищ, бывший красный партизан и хороший работник, «человек, который видел шайтана, и его детей, и многих других его родственников», — как говорил он.
Мы ехали в дикий район, в места, которые редко посещал кто-либо, кроме местных киргизов, в кишлак, о котором поговаривали как о притоне контрабандистов. Белые склоны гор, покрытые снегом, стояли по обеим сторонам тропы. Ущелье поднималось вверх, оно становилось все уже, и скалы вырастали по сторонам. Они висели над нами причудливыми фигурами. Было тихо. Лишь иногда внезапно среди безмолвия ущелий, словно отзвуки выстрелов, возникали какие-то отдельные грохоты и гулы обвалов и заставляли нас вздрагивать. Черный пес Азам бежал теперь смирно по тропе, время от времени останавливаясь далеко впереди, то и дело прислушиваясь и вопросительно оглядываясь на нас.
Карабек тянул какие-то фразы, в которых русские слова мешались с киргизскими. От нечего делать я прислушивался к его бормотанью.
— A-а-а, у-а… — тянул он. — Азам, адам, шайтан. А-а, что ты смотришь, черная собака? А я знаю, что ты хочешь сказать. Вот жили-были на свете несколько друзей: один большой начальник-агроном товарищ Кара-Тукоу; один небольшой проводник Карабек, три старых верблюда, один бык, один лошадь Алай и еще один большая черная собака-шайтан по фамилии Азам. Вот поехали они все вместе в кишлак Кашка-су. А там был очень дикий и страшный район. И собака говорила, и переводчик Карабек говорил, и многие перед тем говорили начальнику: «Не надо ездить в Кашка-су; там живут плохие киргизы, там вас встретят контрабандисты и разбойники. Они вас убьют: и начальника убьют, и Карабека убьют, и лошадь убьют, и трех верблюдов, и быка, и шайтан-собаку!
Мне надоели всеобщие опасения. Да и сам я уже начал подумывать: хорошо ли кончится эта поездка? Чтобы отвлечься от Тревожных мыслей, я разглядывал боковые ущелья, открывающиеся по сторонам вершины скалы, над которыми крутились черные птицы. Но ухо невольно прислушивалось к песне и следило за развитием фантазии Карабека. Я знал, что он вовсе не трус и пойдет со мной куда угодно, но я также знал, что останавливать «пение его мыслей» бесполезно.
— A-а-а, и вот сказала тогда собака, и Карабек сказал, и все тоже сказали начальнику: «Нам, конечно, наплевать, и мы все поедем, но нас убьют как сурков». И все семеро поехали. Ехали-ехали-ехали-и-и-и. И впереди бежала одна собака. A-а-а… Она изображала из себя командира, потому что у нее было много гордости, у этой собаки. И вот убежала ока очень далеко от каравана, свернула в ущелье, и вдруг — хлоп! — навстречу бандиты. «Стой, кто такие?» — спрашивают они собаку. «Мы, — отвечает она важно, — агрономическая экспедиция из Дараут-Кургана, едем обследовать кишлак Кашка-су». «Так вот тебе за это!» — и схватил ее за хвост, но она рванулась и убежала без хвоста. Помчалась назад, к своим, свернула в одно ущелье — нет их, в другое — нет, в третье— нет. Нет, нет, нет, не-е-ет… Осталась она бежать без хвоста и без товарищей. Вот, значит, убежала она и заблудилась. Села она и заплакала. Она плакала так: а-а-а-а, У-У-У, оу-оу-оу-у-у…
Пес словно понимал песню Карабека. Боясь заблудиться, он то и дело останавливался и поджидал нас. Впереди не было видно никакой тропы. Снег становился глубже, бедная собака зарывалась в нем по грудь и тяжело дышала от усталости.
Мы поднялись на какую-то равнину. Началась пурга. Троп не было. По всем нашим расчетам, мы давно уже должны были достигнуть кишлака. Может быть, мы заблудились? Может быть, прошли верховья рек и перевалы? Наступающие сумерки и густо поваливший снег закрыли все окружающее непроницаемой завесой. Не было видно вдалеке ни гор, ни неба, ни дороги.
С трудом пройдя еще немного по равнине, мы остановились. Снег завалил всякие следы пути. Дальше идти нельзя было. Где мы находимся: в долине, на плоскогорье или в ущелье, — неизвестно. Собрав верблюдов в кучу, чтобы не растерять их среди пурги, мы легли на кошму под прикрытием их тел. Азам лег рядом с нами на кошму, положив мокрую морду на лапы и ворочая черными глазами.
Стемнело, но пурга еще не улеглась. Ветер становился сильнее. Не из чего было разложить костер. Растет ли что-нибудь на этой проклятой равнине? Карабек встал, чтобы поискать под снегом какие-нибудь стебли, и сразу исчез в пурге. Азам тоже вскочил с кошмы и беспокойно посмотрел на меня, но потом опять лег прислушиваясь.
Устроив навес из двух кошм, я взял лопату и отправился за стеблями. Азам побежал за мной, то исчезая во тьме, то снова появляясь возле моих ног. Полчаса я копался в снегу, но удалось мне напасть лишь на один сухой куст и несколько тщедушных корешков прошлогодних растений. Когда я вернулся к верблюдам, Карабека еще не было. Пес беспокойно смотрел во тьму. Тогда, думая, что Карабек сбился с пути, я дал знать Азаму, и он начал лаять, ощетинив шерсть.
Сквозь свист ветра мы услышали какой-то шум: нето шаги, нето голос. Наконец, до нас донеслось бормотанье: «Ай, какая хорошая жизнь… Солнце светит, и птички поют. А я себе хожу и собираю палки…» Это пел Карабек.