Однако положение наше было отчаянным. Собранных нами жалких веток было недостаточно для костра, который мог бы устоять под ветром.
Я знал страшные свойства здешней метели. Стоять на месте мы не могли по двум причинам: за ночь наш несчастный караван покрыло бы снежной пеленой в несколько метров толщины; и второе: такой холод мог бы выдержать только як. Даже лошадь в подобных условиях неминуемо погибает.
Но двигаться мы не могли. Страшная усталость и сон одолевали весь наш караван.
Животные кое-как поплелись вперед. Я шатался та лошади, думая, что же будет дальше. Неожиданно я задремал, не знаю, надолго ли. Меня пробудил громкий лай Азама.
В первую минуту я успел заметить только, что ветер стал тише, снег больше не шел, высоко над нами в темноте сверкало несколько звезд. Собака бросалась в сторону, рычала и лаяла. Мы почувствовали внезапно близкое присутствие кого-то чужого, схватились за оружие и сейчас же услышали голос:
— Спокойнее, подержите свою собаку.
Из темноты появился высокий мужчина в ватном халате, с ружьем за плечами.
— Солом алейкум, здравствуйте, — сказал он, подойдя ближе, когда я успокоил Азама.
Карабек уставил ружье на пришедшего. Это был пожилой мужчина, толстый киргиз с черными усами. На голове его была шапка из куницы, из-под халата виднелась рыжеватая сурковая куртка. Борода его была запорошена инеем, с усов свисали ледяные сосульки.
— Опусти ружье. Киргиз-скотовод ехал из кишлака Кашка-су в Дараут, увидел издалека вас, думал: сбились с дороги.
Он говорил по-русски чисто, но с трудом подбирал слова.
— А мы…
— А я знаю, что вы агроном и едете в Кашка-су. Вы хотите сеять здесь пшеницу. Ваша фамилия Коротков. Лошадь вашу звать Алай…
Я поразился: откуда все это было известно, если я умышленно никому не говорил о предполагаемой поездке в Кашка-су?!
— Здесь сами горы говорят, — сказал киргиз улыбаясь, — человек едет, а перед ним молва летит…
Мне показалось сначала подозрительным, да и просто необыкновенным его появление здесь одного, да к тому же без лошади. Я хотел расспросить его, но он, сделав нам знак рукой, зашагал в ту сторону, откуда появился. И тут сквозь начинающий бледнеть мрак ночи я увидел далеко посреди долины темную группу скал, под прикрытием которых стояла лошадь.
Очевидно, киргиз заметил в стороне нашу стоянку, или услышал возню верблюдов, или еще по каким-то признакам, одному только местному старожилу известным, почуял нас. Я подумал: какую нужно иметь для этого остроту чувств, выработанную жизнью среди дикой природы гор и пустынь!..
Наш караван подъехал к стоянке толстого киргиза. Азам все еще ерошил шерсть и рычал на чужую лошадь. Мы спешились и сели на кошму.
Киргиз в шапке из куницы внимательно осмотрел нас.
— Я вам вот что хотел сказать. Вы едете в такой кишлак…
— Где нас убьют, знаю, знаю, зарежут и повесят, — прервал я смеясь.
— Изжарят на бараньем сале и продадут китайским купцам, — добавил Карабек.
— Нет, нет, нет, — сказал киргиз, — я совсем не то хотел оказать. Никто вас там, я думаю, не тронет. Да к тому же из тебя немного получишь сала, молодец, — засмеялся он, ткнув пальцем в Карабека.
— Ой, зато из тебя, дорогой, вышел бы хороший плов.
— Ай, это не жир, это мозоли на теле. Я сорок лет работаю как верблюд, — покачал головой киргиз. — Я вам хочу сказать: ходите осторожнее по земле. Вы люди умные, присмотритесь в кишлаке и увидите: есть хороший человек и есть плохой человек. Нас очень далеко занесло от тех мест, где люди хорошо живут. У нас дикое место, глухое место…
Мы подняли верблюдов. Рассказав нам о дороге, киргиз добавил, что к полудню мы будем в Кашка-су.
— Впрочем, вот что, — вдруг заявил он, оседлав коня. — Я вас провожу до места…
Начинался рассвет.
Перед нами вдруг заискрились мириады снежинок на бесконечной плоскости среди белых снеговых склонов. Мы надели черные и синие очки-консервы. Азам отряхнулся, весело замахал хвостом и снова побежал вперед.
— Концерт продолжается, — сказал Карабек фразу, подцепленную в Ташкенте и очень понравившуюся ему: «Иконсерт» выговаривал он, выпячивая вперед губы.