Оборвав узду в пряжке, позади головы, лошадь Саида вдруг свалилась в выбитый ею колодец и заскользила вниз по склону под снегом. Алай встрепенулся, подпрыгнул из очередного провала и стал на тулуп, дрожа и глотая снег.
— Эй, эй! — закричал Джалиль Гош. — Груз снимай, седла бросай, попоны давай, тулуп давай, плащ давай…
Караванщики разорились и кричали, что мы погубили лошадей, что теперь мы сами пропадем здесь и что они сейчас же идут сами пешком назад.
Особенно усердствовали двое — Турдубек и Мустафа.
— Ты откуда? — спросил я.
— Из Кашка-Су! — кричал Турдубек. — Шайтаны вы, теперь все лошади пропали.
— Это брат Барона, — тихо сказал Джалиль. Первой моей ошибкой было то, что я не проверил состава караванщиков.
— Мустафа, — сказал я, — Ты хороший человек, что ты возьмешь отнести письмо вниз?
— Кило сахару, — сказал Мустафа.
— Хорошо, — ответил я и под диктовку Карабека написал письмо в Дер аут-Курган только для того, чтобы отделаться от этих ребят, которые могши смутить остальных.
— Турдубек, что ты возьмешь вытащить упавшую лошадь и провести ее?
— Твою жизнь! — злобно закричал Турдубек.
— Я пойду, — сказал старик Шамши, — я десять рублей возьму.
— Меня начальник спрашивал. Я иду! — закричал Турдубек, боясь конкуренции. Кроме того ему не хотелось работать, вытаскивая лошадей.
— Идите, — сказал я.
Мустафа ушел по тропинке, перелезая через головы ишаков, а Турдубек, дойдя до места падения лошади, прыгнул через снежный колодец и скрылся за холмом.
— Кто лучше всех будет работать, получит премию и больше семян для посевов! — сказал я.
Это немного ободрило караванщиков. Мы двинулись снова в дорогу.
Теперь мы стлали на тропинке тулупы, плащи, кошмы, попоны, одежду, по ним проводили лошадей и ишаков.
Многие работали голые, без нижних рубах.
Из носу у меня шла кровь, голова болела, тошнило: начиналась горная болезнь— тутек. У двух караванщиков — тоже самое. «Я совсем здоров, совсем здоров», — внушал я себе и еле шел, спотыкаясь и падая на кошмах. Сзади меня, не отставая ни на шаг, несмотря на брошенный повод, шел Алай.
То, что удалось освободиться от зачинщиков смуты, помогло повысить работоспособность.
Саид показывал пример.
Карабек кричал:
— Вперед! Тридцать рублей! Назад дороги нет!..
Сзади всех, за конем плелся Шамши, хныкая и поддерживая самовар.
Вот, наконец, я наверху. Смертельно устал и страшно хочется спать. Но надо идти подносить грузы, и я, шатаясь, иду по тропинке. Беру седла и несу наверх. Конец. Перевал.
Еще три месяца назад я бы ни за что не вынес этого подтема, но человек приспосабливается к условиям и закаляется.
«Что бы сказали доктора, запретившие мне подниматься на горы?» — думаю Я, и как раз в этот момент мои мысли начинают путаться и я чувствую головокружение. Оседлав Алая, я присел на камень. Алай быстро поднял понуренную голову и, повернув ее к северу, заржал. Заржали и другие лошади.
И вдруг издали послышались голоса, и на седловину перевала с северной стороны вы ехали путники с лошадьми в поводу. Увидев нас, они остановились в отдалении и начали садиться на лошадей.
— Саид! Саид! — закричал кто-то оттуда.
Этот крик меня фазу привел в себя.
На минуту все опешили, но Саид побежал со всех ног на зов. В то же мгновенье один: из всадников стащил женщину с лошади, положил к себе поперек седла и поскакал, желая проскочить мимо нас.
Карабек бросился навстречу ему. Всадник, желая обскакать, сбил лошадь в снег. Лошадь делала отчаянные прыжки. Но ноша была ей не под силу, и когда спуск был уже в десяти километрах, она прыгнула вдруг, как бы переломилась надвое, сломав хребет. Это решило все. В тот же момент Саид и Карабек настигли беглецов. Еще через пять минут Саид подвел ко мне Сабиру. Она захлебывалась слезами, говоря:
— Меня Туюгун в Дувану везет. Барон продал, — и она жалобно смотрела на меня.
Здесь я взглянул на Туюгуна и поразился: это был наш друг, киргиз из Кашка-Су!
— Самый большой бай в Кашка-Су, — оказал сквозь зубы Саид.
— Это «Шапка из куницы»! — воскликнул я.
— Ну и что же, — ответил Карабек, — он хотел, чтобы мы другом его считали. В горах, говорят, у него тысяча баранов. Спроси у Саида…
Теперь я все понял: этот киргиз был заинтересован в том, чтобы мы скорее покинули Кашка-Су. Вот откуда ячмень. Вот откуда и встреча у Мазара во время бурана: он тогда уже вез Сабиру, боялся, что мы увидим…
Во теперь от прежнего «Шапки из куницы» не осталось и следа: притворяться было некчему. Он подошел к нам и вдруг начал ругаться самыми грубыми словами.
Также ругаясь, он ударил Сабиру, в ту же секунду Саид ударил его в грудь. Туюгун, падая, сел на снег и сейчас же вскочил.
Скаля зубы и проклиная всех нас, он вынул нож и пошел на Саида.
Саид схватился за свои ножны. Ножа не было. Повидимому, нож выпал, когда поднимали лошадей.
В тот же момент Карабек бросился под ноги Туюгуна и тот свалился. Этим моментам воспользовался Саид и вырвал у Туюгуна нож.
Наши верблюдчики навалились на Туюгуна, он кричал и ругался, катаясь по снегу.
— Стой! стой! — закричал я, но меня не слушали. «Еще зарежут», — мелькнула у меня мысль.
Туюгуна подняли и держали за руки. 0н плюнул в лицо Саиду. Саид ударил его ногой в живот. В стороне кричала старуха— мать Туюгуна. Ее огромный белый тюрбан развязался, и ветер, подхватив конец метра в три, трепал его и щелкал им, как бичом…
— Сабира, вы записались в сельсовете? — спросил я.
— К чёрту сельсовет! — кричал Туюгун. — Я мусульманин!
— Вы, мусульмане! — кричала мать Туюгуна. — Отпустите мусульманина с его женой.
Караванщики колебались. Джалиль же сидел в стороне на снегу, не участвуя в споре, и внимательно прислушивался к происходящему.
— Я батрак! — кричал Саид. — Я семь лет работал на Барона за Сабиру, и он обманул меня.
— Иди к шайтану! — кричал Туюгун. — Я деньги платил, а ты продался, ты не мусульманин, ты консервы ешь!
— Мы все не мусульмане! — закричал Карабек. — Все. Мы все консервы ели. Все, правильно? — спросил он караванщиков.
— Ели, — ответили они.
В это время еще двое караванщиков поднялись на перевал, с лучшими кусками мяса застреленной кобылы. За ними шел старик, владелец павшей кобылы.
— Туюгун! — закричал он, подходя к собравшейся группе. — Басмач моего сына убил. Мусульмане, — обратился си к караванщикам, дайте мне зарезать его. Кровь за кровь! — и он схватил себя за бороду, взывая к аллаху.
— Только не резать, — сказал я и задержал старика.
— Какие мы мусульмане! — сказал караванщик. — Мы консервы ели.
— А потом еще отвечай! — сказал другой.
— Не отдавайте своих девушек в Каратегин. Что у вас, парней мало? У тебя, Джураиб, — обратился Карабек к одному киргизу, — невесту увезли в Каратегин, у Саида увозят, — так у вас всех жен, дочерей и невест увезут. Не отдадим Сабиру в Каратегин.
— Правильно! — кричали караванщики.
— Пустите! — кричал Туюгун. — А не пустите, всех порежу!..
Тут вдруг подошел Джалиль Гош. Он молча оттолкнул в сторону Карабека и старика-таджика, потом вдруг схватил Туюгуна поперек туловища и подбросил с огромной силой.
Туюгун взлетел на воздух, перевернулся и, отлетев вниз метров на десять, шлепнулся в снег и исчез под ним. Склон был очень крут.
Мать Туюгуна закричала.
Я смотрел в бинокль вниз.
Через несколько времени далеко внизу показалась барахтающаяся фигура человека.
— Поехали, — оказал Джалиль Гош.
Я повесил бинокль на шею и пошел к спуску. Алай шагал за мной.
— Начальник, — сказал Карабек, — старик просит его взять с собой, я ему сказал:
«Садись, папаша, мы твою лошадь есть будем, а ты на нашей поедешь. Правильно?»
— Хоп, майли, — ответил я.
Саид усаживал Сабиру на лошадь.
— Если хочешь, — сказал я ему, — в Карамуке останешься с Сабирой.
— Нет, — ответил он. — Нагонит Туюгун, резать будет.
Пока Туюгун поднимается по этой дороге снизу на перевал, утро будет. А утром мы поедем дальше. Сабира нам обед варить будет.
— Делай, как тебе лучше, — ответил я, радуясь, однако, что они поедут с нами.
Караванщики ободряюще хлопали Саида по плечам, и каждый приписывал успех дела себе. Особенно старался появившийся откуда-то Шамши.
— Это моя дочь, — говорил он. — Я бы ни за что не отдал ее Туюгуну. — А ты бери — уж так и быть…
Спуск был крут, но в то время как на восточной части гор было много снега, здесь его почти не было. Усталые и измученные, мы поздно ночью подъехали к Катта-Карамукской чайхане.
— Где сельсовет? — опросили мы.
Чайханщик показал в темноту.
— Позови скорее председателя.
Пока варилась в котле конина, караван все подтягивался. Пришел председатель, заспанный человек в тюбетейке.
— Нам нужно срочно записать в загсе двух молодых людей, давай скорее, — сказал я.
— Что ты, что ты! — и он изумленно замахал руками. — Скоро ночь. Завтра утром.
— Э, утром… — протянул Карабек. — До утра Туюгун еще может сто раз приехать.
— Сейчас надо, — сказал я.
— Секретаря нет.
Тут из темноты выступил вперед Джалиль Гош. Он вдруг скинул с плеча ружье и навел его на председателя. Глаза его налились кровью, и рука уже нажимала курок.
— Ах ты, сын змеи! — воскликнул Джалиль. — Разве ты не видишь, что люди любят друг друга и опешат… Дай сюда твое чернильное сердце!
«Опять этот медведь! Он натворит нам беды», — мелькнуло у меня.
— Джалиль! — закричал я. — Стой!..
— Что такое? Вы врываетесь, как бандиты!.. — закричал перепуганный председатель. — Ваш человек… Ваши люди…
— Я не его человек! Ах ты, земляная кровь! — закричал Джалиль. — Я сам Джалиль Гош! Только вместе ехали до Катта-Карамука. Я сам Джалиль Гош!..
Но тут я решительно схватил дуло его ружья и с силой отбросил его в сторону. Джалиль удивленно замолчал. Я извинился перед председателем, как мог.
— Ну, как хочешь, — пробурчал Джалиль, пожимая плечами; очевидно, он искренно недоумевал, почему я отказался от его помощи. — Прощай. Я ушел, — сердито сказал он и зашагал в темноту горного кишлака.
Председатель продолжал жаловаться. Однако вскоре нашелся секретарь, появилась печать. Все мои погонщики столпились в чайхане, посмотреть на совершение процедуры, которую, может быть, некоторые видели впервые: венчание без муллы.
Я воспользовался этим, чтобы сказать небольшую речь. Страшная усталость валила меня с ног. Я не помню, о чем я говорил. Помню только, что это было от души, я говорил то, что волновало меня.
Перед моими глазами плыли лица киргизов с полуоткрытыми ртами, лампа «молния» с разбитым стеклом, убогая обстановка бедной горной чайханы…
Помню только, что говорил я и о темноте прошлого и о тяжелых здешних дорогах, о будущих богатствах, о наших посевах и о детях этой долины — пастухе Саиде и девушке Сабире, — словом обо всем, и все это было довольно бессвязно, но как-то шло под стать общему настроению, и все поняли меня… Сабира вдруг зарыдала, не вынеся напряжения от всего пережитого.
Саид тер глаза кулаками.
К всеобщему удивлению вдруг заплакал и старик Шамши.
Он встал и обнял Саида и Сабиру:
— Знаете что, — сказал он, став вдруг очень важным, — я, пожалуй, вам подарю свой самовар…
Это развеселило собравшихся: все знали, что самовар его был весь дырявый и никуда не годился.
Однако значение этого дара всеми оживленно стало обсуждаться.
Все стали укладываться на ночь. Мы с Карабеком легли рядом, на деревянных подмостках под потолком.
Карабек долго ворочался.
— Что не спишь? — спросил я.
— Вот хорошо, что у Саида и Сабиры так кончилось… — оказал он, поднявшись на локти. — Эх, товарищ Кара-Тукоу, вот что я тебе сказать…
Но не найдя нужных слов, он махнул рукой и лег.
— Азама не привязали на цепь, — вдруг сказал он сердито. — Плохой порядок.