— Дорогой товарищ Кара-Тукоу, — сказал мне Карабек. — День приходит — ячмень нет. День уходит — нет. Ступай домой. Я один понюхаю воздух в кишлаке.
Вернувшись в кибитку, я застал у себя собрание. Я встретил тут всех знакомых уже мне киргизов; не было одного только Шапки из куницы — киргиза, который ночью нас вел в Кашка-су. «Куда он девался, этот Шапка? — опрашивал Карачек. — Наверное, уехал из кишлака».
Одни киргизы сидели возле кибитки, другие стояли внутри, иные подходили, пробираясь глубокими тропинками, вырытыми в снегу.
Огромный Джалиль Гош сидел, как и вчера, в стороне.
Не успел я открыть рот, чтобы начать разговор, как в дверях кибитки появилась юркая фигура Барона.
— Нет ячмень, начальник, — сказал он. — Пусть начальник едет домой. А пшеницу везите. Зерно пусть дают.
«Почему Барон настаивает, чтобы везли именно зерно, а не муку?» — удивился я.
— У вас мельница есть?
— Есть, — ответил Барон.
— А кто хозяин?
— Все — хозяева.
— Барон — хозяин, — сказал Джалиль Гош.
Барон что-то быстро начал говорить Джалилю, так что я ничего не понял.
— А баи есть у вас?
— Баев нет. Баи были, заграницу ушли… Я бедняк. Все бедняки… — заговорил Барон… — Граждане, собрание не состоится, расходитесь.
Оставшись вдвоем с Бароном, я потребовал, чтобы он немедленно освободил плачущую девушку. Ни слова не сказав, зло сверкая глазами, он ушел.
Вечер, быстро наступающий в горах, уже окутал кишлак.
Карабек не возвращался.
Пришел Шамши и сел против меня.
Он долго жевал губами, огладывался, кряхтел и смотрел куда-то мимо меня.
— Может быть, начальник пойдет спать сегодня в нашу кибитку? — заговорил, наконец, Деревянное ухо.
— Почему я не могу спать здесь? — удивился я.
— Я не знаю, не знаю… Как хочет начальник. У нас в кибитке крепкие двери…
Так как Карабека все еще не было, я начал беспокоиться. Наконец, я решил на всякий случай принять предложение старика. Вместе мы перетащили вещи.
— А я буду ждать там твоего помощника, — сказал Шамши.
В кибитке, к своему удивлению, я застал Сабиру и старуху, жену Шамши. Они разжигали костер. Мы заперли двери на засов, и я начал устраиваться.
В дверь кто-то громко постучал.
«Опять ночь, опять начинаются происшествия», — подумал я и спросил:
— Ким? Кто?
— Мен? Я, — ответил незнакомый голос.
— Ким сен? Кто ты?
— Мен, — снова ответил голос, не желая называть себя.
— Бир сагат келынь, приходи через час, — ответил я, рассчитывая, что Карабек через час вернется. Но человек за дверью настойчиво тряс дверь. Послышался еще один голос, что-то тихо говоривший.
— Кетынь, уходи, — сказал я, затем быстро прошел в кибитку, снял со стены винтовку, достал патрон, поставил на предохранитель и повесил снова на столб. Старуха вдруг завыла. Девушка сердито начала ей что-то говорить. Больше никто не стучал. Меня стало клонить ко сну. Я достал спальный мешок, расстелил, снял валенки и начал влезать в него. Все смотрели на мой мешок с изумлением. Винтовку я положил рядом. Только лежа в мешке, я почувствовал, как я устал.
Сабира подбрасывала в костер полынь. Над самым полом дыму было мало, и слезы уже не лились из моих глаз.
— Джуда яхши кизимка Сабира — очень хорошая девушка, — подобрал я комплимент по-киргизски.
Она улыбнулась, показывая крепкие белые зубы.
Незаметно я заснул. Проснулся я, повидимому, очень скоро. В свете тлеющих углей костра около меня стояли двое. Они яростно спорили.
Я увидал молодого киргиза и Сабиру. Киргиз держал в руках мою винтовку. Сабира тоже держалась руками за винтовку и тянула ее к себе.
«Сон или наяву?» — подумал я и услышал шёпот Сабиры:
— Кэрэк эмэс, кэрэк эмэс, не надо, пожалей старика, пожалей дом, — тихо просила она.
Мое положение было довольно нелепо: до того как я успею вылезть из мешка, он меня убьет или убежит с винтовкой. Я тихонько протянул руку к нагрудному карману гимнастерки, вынул браунинг и, отведя большим пальцем правой руки предохранитель, резко выкинул руку вперед и крикнул: «Ташла мультук — бросай ружье!» Киргиз рванул винтовку и бросился к двери. Сабира выпустила винтовку и упала. Я нажал спуск — осечка; дослал новый патрон. Вдруг киргиз, как бы подброшенный пружиной, уже достигнув дверей, взвился в воздух и опрокинулся на спину. На него, как барс, бросился вбежавший Карабек.
Я мигом выскочил из мешка и бросился к ним.
— Дверь закрой! — закричал Карабек.
Я бросился к двери. Закрывая двери, увидел вдали силуэты лошадей и людей. Сабира что-то быстро объясняла Карабеку, о чем-то просила его, ломая руки в отчаянии. Карабек уже целился в лежавшего. Все это произошло очень быстро. Всмотревшись, я вдруг узнал киргиза — это был пастух Саид. Он сидел, обняв руками колени, и покачивался. Карабек стоял над ним, качая головой.
— Ах, пастух Барона, ай, Голубые штаны! Ружье хотел украсть…
— А что хотел с ним делать? — спросил я.
— Барона хотел стрелять, а то Барон его убьет.
— А, может, меня хотел застрелить?
— Нет, он бы тебя ножиком зарезал, — успокаивал меня Карабек. — Ай, ай, ай… Я говорил: нельзя спать, смотреть надо, зерно есть, продуктур есть, лошадь есть, ружье есть, ай, нельзя так!
Парень не делал попыток сопротивляться, и Карабек повесил винтовку на плечо.
— Ну как дела, Карабек?
— Барон не дает ячмень, говорит: нет.
— Достать надо! — сказал я.
— Я сам знаю, а где достать? Весь кишлак ходил. Народ в кибитки не пускает. Плохо. Я в одну кибитку зашел, смотрю: человек под кошмой спрятан. Знаю: контрабандист, Китай едет. Дорогу ждет.
Пастух заговорил быстро-быстро. Карабек ему отвечал и вдруг засмеялся. Я спросил, в чем дело. Карабек ответил, что пастух просит взять его в караван. Здесь, говорит, Барон зарежет, а Сабиры все равно не даст: Барон думает ее продать за десять тысяч рублей одному баю в Кашгарию.
В дверь постучали.
— Скажи, что сплю, никого не пускай, — сказал я Карабеку.
Карабек, вернувшись, сказал, что приходил Барон, спрашивал о пастухе, требовал, чтобы пустили, кажется, обиделся и ушел.
— Слушай, Карабек, переведи пастуху, что если он обменяет мне пшеницу на ячмень или муку, то я его возьму в караван, пусть докажет, что может работать. Это будет ему сасыгыт: он ружье хотел украсть.
Сасыгыт — это выкуп, который берут с вора, пойманного с поличным.
Карабек перевел. Пастух покачал головой, тихо поднялся и пошел к двери.
— Сасыгыт, сасыгыт… — засмеялся Саид и ушел.
— Тут такое дело, — тихо сказал Карабек, — он поступает в комсомол, он много рассказывает сельсовету, рассказывает в районе, что Барон делает. Только Барон знает это, жить хочет и его зарежет. Все! Давай спать. Азаму хлеба не давал? Нет? Хорошо… Я с Азама цепь бросаю, он злой будет, хорошо будет смотреть.
Сабира, подбрасывая в огонь стебли полыни, сидела у костра, поджав ноги, положив голову на колени, и казалась совсем маленькой. Она думала.
Мы уснули. Ночью мне снились то борьба, то какие-то многолюдные совещания, где все кричали, и крик этот переходил в рев моря. В море падали скалы, скалы грохотали, и моя голова скакала по ним. Я хотел удержать голову, но она скакала с камня на камень, и вдруг сквозь сон я почувствовал, как что-то шевелится у меня под головой. Сон исчез. Первое желание было вскочить. Но я заставил себя лежать. Во-первых, я не знал, грозила ли мне опасность, а, во-вторых, может быть, это тот вор, который украл мое мясо.
Как его поймать? Спальный мешок неуклюж: сразу из мешка не выскочишь. Зазвенело что-то ветеране. «Оружие», — решил я и тихонько под мешком вынул револьвер, отвел предохранитель.
Из куржума совершенно явно таскали сахар по куску. Сахар лежал под моей головой. Поэтому мне и приснилось, что моя голова падает с одного камня на другой. «Поймать вора во что бы то ни стало», — решил я и, круто повернувшись, схватил кого-то за халат, рванул, подмяв под себя, приставил револьвер к голове и сказал по-киргизски: «Лежи, не шевелись».
— Карабек, Карабек, — звал я.
Его ответ послышался… откуда-то снизу. Что за черт! Я еще раз позвал.
Карабек отозвался:
— Товарищ начальник, пусти!
Человек, который тащил сахар, оказался Карабеком. «Неужели он ворует? Плохо..» — подумал я.
— Я, — сказал Карабек, — сахар меняю на ячмень. Сабира женщин звала. Женщины ячмень носят, на сахар меняют. Сабира просила пастуха на работу взять. Мужем ее будет. Она за него ячмень меняет, убегает из дому с Саидам.
Сабира, улыбаясь, подошла.
— Тихо надо, товарищ начальник, по секрету от Барона делают.
Старик полулежал у костра.
— Ведь старик видит и расскажет, — сказал я.
— Раз надо, он не видит, он спал, понимаешь, он боится.
— Карабек, — спросил я, — сколько ты наменял?
— Один пуд ячменя будет, только сахару нет, один чай остался.
Вдруг мне пришла в голову одна мысль.
— Карабек, спроси женщин: рис, хлеб, мыло берут?
— Берут,
— Тогда меняй на ячмень продукты.
— Зачем все, а мы что кушать будем?
— Завтра пойдем на охоту с Саидом и убьем козла.
— А если не убьем?
— Ты же сам говорил, что козлов много.
— Очень много!
— Ну вот и хорошо, меняй!
Всю ночь мы принимали ячмень. Скрипела дверь, женщины, как призраки, возникали в дверях с куржумами, полными ячменя, и исчезали, подобно теням, обменяв.
зерно на продукты. Всю ночь стучали камни, заменяющие гири на чашках весов…