Невыносимость российских условий выявилась задолго до того, как здесь началось действительное развитие капитализма, задолго до того, как сформировался промышленный пролетариат. Еще намного раньше этого распад аграрного феодализма и разложение бюрократического абсолютизма стали не только бесспорными фактами русской действительности, но и создавали (выражаясь в крестьянских волнениях и в революционизировании разночинной интеллигенции) такие общественные слои, которые время от времени поднимались против царизма, хотя эти выступления и носили еще неясный, беспорядочный и исключительно стихийный характер. Вполне понятно, что развитие капитализма, даже если сам факт его, как и его смысл, мог оставаться неясным и для самых проницательных, резко усиливало этот процесс распада и его революционно-идеологические последствия. Во второй половине XIX столетия становилось все более очевидным, что Россия, которая еще в 1848 году служила надежным оплотом европейской реакции, постепенно двигалась навстречу революции. Вопрос заключался лишь в том, какой характер будет носить эта революция. И далее в тесной связи с этим: какой класс призван сыграть в ней решающую роль?
Нет необходимости разъяснять, что первые поколения революционеров еще крайне неясно ставили перед собой этот вопрос. В тех группах, которые поднимались против царизма, они видели прежде всего нечто единое - народ. Разделение на работников умственного и физического труда, хотя оно и не могло оставаться незамеченным и на этой стадии, не имело, однако, решающего веса, ибо понятие "народ" имело с классовой точки зрения еще очень нечеткую физиономию и из среды интеллигенции к движению примкнули пока еще лишь действительно честные революционеры, которые неколебимо стояли на том, что нужно идти в народ и служить только его интересам.
При всех особенностях революционного движения в этот период на ход событий и соответственно на историческую перспективу, исходя из которой революционеры оценивали события, не могло не оказывать своего влияния развитие Европы. И здесь с неизбежностью возникал вопрос: является ли европейское развитие, развитие капитализма, неотвратимой судьбой и для России? Должна ли и Россия пройти через ад капитализма, чтобы найти в социализме свое спасение? Или же она сможет вследствие своеобразия своих условий, вследствие того, в частности, что еще сохраняется сельская община, перескочить через эту стадию развития и найти прямой путь от первобытного коммунизма к коммунизму развитому?
Ответ на этот вопрос вовсе не был тогда настолько сам собой разумеющимся, как он представляется нам сегодня. Даже Энгельс, отвечая на него, писал еще в 1882 году, что, если русская революция одновременно вызовет европейскую пролетарскую революцию, "современная русская общинная собственность на землю сможет явиться исходным пунктом коммунистического развития".
Здесь не место даже в общих чертах обрисовывать историю теоретической борьбы, шедшей вокруг этого вопроса. Мы должны лишь взять эту проблему в качестве нашего исходного пункта, потому что в связи с ней Россией был поставлен вопрос о том, какой класс станет ведущим в грядущей революции. Ибо совершенно очевидно, что признание сельской общины в качестве исходного пункта и экономической основы революции неизбежно делало крестьян ведущим классом общественного переворота. И в соответствии с этой отличной от Европы экономической и социальной базой революция была бы вынуждена искать в качестве своего теоретического обоснования нечто отличное от исторического материализма, представляющего собой не что иное, как понятийное выражение неизбежного перехода от капитализма к социализму, который общество совершает под руководством рабочего класса. Спор относительно того, должна ли Россия пойти по пути капиталистического развития или же капитализм неспособен развиваться в России; далее, разногласие научно-методического характера - является ли исторический материализм общезначимой теорией общественного развития; и, наконец, дискуссия вокруг вопроса о том, какой общественный класс призван стать действительной движущей силой русской революции, - все это вращалось вокруг одного и того же вопроса, все это были идеологические формы выражения процесса развития русского пролетариата, то есть те или иные моменты процесса становления его идеологической (и соответственно тактической, организационной и т.д.) самостоятельности по отношению к другим общественным классам.
Это был длительный и болезненный процесс, который приходится переживать каждому рабочему движению. Специфически русскими здесь были только отдельные проблемы, на которых сказались своеобразие классового положения и самостоятельность классовых интересов пролетариата. (В Германии рабочий класс находился на этой стадии в период Лассаля - Бебеля - Швайцера, и единство Германии являлось при этом одним из решающих вопросов.) Однако именно эти специфические, локальные проблемы должны как таковые найти свое правильное разрешение, если речь идет о том, чтобы пролетариат добился самостоятельности своих классовых действий. Самая лучшая теоретическая выучка, если она застревает на уровне всеобщих истин, не принесет здесь решительно никакой пользы. Для того чтобы стать практически действенной, она должна найти свое выражение в решении именно этих специфических проблем. (Так, например, пламенный интернационалист Вильгельм Либкнехт, непосредственный ученик Маркса, находил правильное решение подобных частных вопросов не чаще и не вернее, чем куда более путаные в чисто теоретическом отношении лассальянцы.) То, что является специфически русским в этой ситуации, состоит в следующем: эта теоретическая борьба за самостоятельность пролетариата, за осознание его ведущей роли в грядущей революции нигде не находила такого ясного и однозначного решения, как именно в России. Благодаря этому русский пролетариат смог избежать, в большей их части, те колебания и отступления (не в конкретных итогах классовой борьбы, где они неизбежны, а в теоретической ясности и тактически-организационной правильности рабочего движения), которые мы наблюдаем во всех без исключения развитых странах. Он смог, по крайней мере его наиболее сознательный слой, развиваться в теоретическом и организационном отношении настолько прямо и четко, насколько было развито движимое экономическими силами российского капитализма его объективное классовое положение.
Ленин был не первым, кто вступил в эту борьбу. Но он был и остался единственным, кто радикально продумал до конца всю совокупность этих вопросов, единственным, кто радикально претворил в практику свое теоретическое понимание.
Ленин был лишь одним из теоретиков, вступивших в полемику против "первородного" русского социализма, против народников. Это и понятно. Теоретическая борьба, которую он вел, имела своей целью указать пролетариату его самостоятельную, ведущую роль в грядущих судьбах России. Но поскольку пути и средства этой дискуссии ограничивались лишь тем, чтобы указать, что начертанный Марксом типичный путь развития капитализма (первоначальное накопление) относится и к России; что в России может возникнуть и неизбежно возникнет жизнеспособный капитализм, постольку эти дебаты должны были свести - на какое-то время - в один лагерь сторонников классовой борьбы пролетариата и идеологов возникающего российского капитализма. Теоретическое высвобождение пролетариата из каши "народа" отнюдь не давало еще само по себе понимания и признания его самостоятельности и его ведущей роли. Напротив. Простейшим, недиалектически-механическим следствием того понимания, что тенденции развития российской экономической жизни ведут в направлении к капитализму, представляется безоговорочное признание этой реальности и даже содействие тому, чтобы она наступила как можно скорее. И не только для прогрессивной буржуазии, чья "марксистская" - на короткий срок - идеология станет понятной, если учесть, что марксизм - это единственная экономическая теория, которая указывает на неизбежность генезиса капитализма из процесса распада докапиталистического мира. Подобный вывод может показаться по меньшей мере столь же убедительным и для "пролетарских" марксистов, если они понимают марксизм механистически, а не диалектически. Если они не понимают того, что признание того или иного факта или тенденции как действительно существующих еще вовсе не означает, что они должны быть признаны как действительность, определяющая наши действия (Маркс научился этому у Гегеля и, освободив эту мысль от всяческой мифологии и всяческого идеализма, включил ее в свою теорию). Если они не понимают того, что для настоящего марксиста (хотя, разумеется, священный долг каждого настоящего марксиста бесстрашно и без всяких иллюзий смотреть в глаза фактам) всегда существует нечто более действительное и более важное, чем отдельные факты или тенденции, а именно действительность совокупного процесса, целостность общественного развития. Вот почему Ленин писал:
"Дело буржуазии - развивать тресты, загонять детей и женщин на фабрики, мучить их там, развращать, осуждать на крайнюю нужду. Мы не "требуем" такого развития, не "поддерживаем" его, мы боремся против него. Но как боремся? Мы знаем, что тресты и фабричная работа женщин прогрессивны. Мы не хотим идти назад, к ремеслу, к домонополистическому капитализму, к домашней работе женщин. Вперед через тресты и пр. и дальше них к социализму!"
Вот где исходный пункт ленинского решения всего этого комплекса вопросов. И из него следует, что признание неизбежности капиталистического развития в России, признание общественного прогресса, заложенного в этом развитии, никоим образом не означает, будто пролетариат тоже должен поддерживать это развитие. Он будет приветствовать его, поскольку только это развитие создает почву для возникновения пролетариата как решающего фактора силы. Но он будет его приветствовать как условие, как предпосылку своей собственной непримиримой борьбы против действительного носителя этого развития - против буржуазии.
Только такое диалектическое понимание неизбежности исторических тенденций развития создает теоретический плацдарм для самостоятельного выступления пролетариата в классовой борьбе. Ибо простое согласие с неизбежностью капиталистического развития России, как это делали идеологические предтечи русской буржуазии, а позднее меньшевики, означает, что Россия должна прежде всего завершить свое капиталистическое развитие. Носителем этого развития является буржуазия. Стало быть, только после того, как это развитие продвинется очень далеко, только после того, как буржуазия экономически и политически устранит пережитки феодализма и на их месте создаст современную капиталистическую, демократическую и тому подобную страну, - только тогда может начаться самостоятельная классовая борьба пролетариата. Преждевременное выступление пролетариата с собственными классовыми целями было бы не только бесполезно, ибо пролетариат как самостоятельный фактор силы едва ли идет в расчет в этой борьбе между буржуазией и царизмом, но и оказалось бы роковым для пролетариата. Потому что это напугало бы буржуазию, ослабило силу ее удара по царизму и прямиком отдало бы ее в руки царизму. Пролетариат идет в расчет, таким образом, - первоначально - только как вспомогательный отряд прогрессивной буржуазии в борьбе за современную Россию.
Совершенно очевидно, - даже если в дискуссиях, которые шли тогда, это и не уточнялось в полной мере, - что в основе всех этих разногласий лежал вопрос об актуальности революции. Совершенно очевидно, что участники этой полемики (имея в виду тех, которые не были более или менее сознательными идеологами буржуазии) расходились в том, рассматривать ли революцию как актуальную проблему, как текущий вопрос рабочего движения или же как отдаленную "конечную цель", которая не может оказать сколько-нибудь определенного влияния на решение данного момента. Конечно, остается более чем сомнительным, могла ли вообще оказаться приемлемой для пролетариата меньшевистская точка зрения, даже если бы была признана правильность исходящей из нее исторической перспективы. Более чем сомнительно, потому что столь явная покорность по отношению к буржуазии так сильно затемнила бы классовое сознание пролетариата, что освобождение от нее, самостоятельные действия пролетариата были бы идеологически невозможны или по меньшей мере крайне затруднены даже в тот исторический момент, который сама меньшевистская теория сочла бы подходящим для таких действий. (Достаточно вспомнить здесь об английском рабочем движении.) Разумеется, подобное предположение не имеет практического смысла. Ибо диалектика истории, которую оппортунисты пытаются убрать из марксизма, продолжает действовать, хотя и против их воли, по отношению к ним самим: она приводит их в лагерь буржуазии, а момент самостоятельного выступления пролетариата откладывается ими в туманную даль будущего, которое никогда не должно наступить.
История подтвердила правоту Ленина и тех, кто вместе с ним исходил из признания актуальности революции. Союз с прогрессивной буржуазией, обернувшийся иллюзией уже во времена борьбы за единство Германии, мог бы продержаться только в том случае, если бы классовые интересы пролетариата позволили ему следовать за буржуазией вплоть до заключения ею союза с царизмом. Ибо из актуальности пролетарской революции следует тот вывод, что буржуазия перестала быть революционным классом. Само собой разумеется, что экономический процесс, носителем которого осталась буржуазия и плодами которого она продолжает пользоваться, означает прогресс по сравнению с абсолютизмом и феодализмом. Но и этот прогрессивный характер буржуазии проявился опять-таки диалектически. Это означает, что разорвалась закономерная сама по себе связь экономических условий существования буржуазии и тех требований политической демократии, правового государства и так далее, которые были осуществлены, хотя и частично, лишь в ходе Великой французской революции на развалинах феодального абсолютизма. Все сильнее надвигающаяся пролетарская революция делает, с одной стороны, возможным союз между буржуазией и феодальным абсолютизмом на основе обеспечения экономических условий существования и роста буржуазии при сохранении политического господства старых властей. С другой стороны, идеологически совращенная на это буржуазия оставляет пролетарской революции дело реализации ее прежних революционных требований. И даже если этот союз между буржуазией и старыми властями еще достаточно проблематичен, поскольку он означает некий компромисс, продиктованный общим страхом перед еще большим злом, а не классовый союз на основе позитивной общности интересов, один очень важный и новый факт остается бесспорным. Факт, перед которым схематичное и механическое "указание" на "закономерную связь" капиталистического развития и демократии с неизбежностью оборачивается иллюзией.
"Вообще, - говорит Ленин, - политическая демократия есть лишь одна из возможных (хотя теоретически для "чистого" капитализма и нормальная) форм надстройки над капитализмом. И капитализм и империализм, как показывают факты, развиваются при всяких политических формах, подчиняя себе все их".
Тот факт, что именно в России буржуазия так быстро переметывалась от кажущейся радикальной оппозиции к поддержке царизма, объясняется главным образом тем, что не "органически" выросший, а насажденный в России капитализм уже с первых шагов обнаружил резко монополистический характер (преобладание крупных предприятий, роль финансового капитала и т.д.). Из этого следует, что буржуазия была здесь более малочисленным и социально более слабым слоем, чем в других странах, где имело место "более органичное" капиталистическое развитие, но в то же время - что на крупных предприятиях материальная основа развития революционного пролетариата закладывалась быстрее, чем это позволяли бы предполагать схематично количественные расчеты темпов развития российского капитализма.
Ну, а если союз с прогрессивной буржуазией обернется иллюзией и доработавшийся до самостоятельности пролетариат уже окончательно порвет с хаотическим понятием народ", - не окажется ли он как раз в результате этой с трудом завоеванной самостоятельности в безнадежной изоляции и вступит, таким образом, в заведомо бесперспективную борьбу? Этот сам собой напрашивающийся и нередко делавшийся упрек против исторической перспективы, которую указывал Ленин, имел бы реальный смысл, если бы его опровержение аграрной теории народников и понимание закономерного характера разложения аграрно-общинных пережитков не были бы столь же диалектичными. Диалектика этого процесса (ибо диалектическое понимание всегда есть лишь понятийное выражение реально-диалектического состояния дел) заключается в том, что неизбежность разложения этих форм обозначает вполне определенное направление развития только как процесс разложения, то есть только в отрицательном смысле. А вот куда именно пойдет этот процесс в положительном смысле, никак нельзя установить исходя только из него самого. Это зависит уже от развития общественной среды, от судеб всего исторического целого. Выражаясь конкретнее, экономически неизбежный процесс разложения старых аграрных форм, а именно как помещичьих, так и крестьянских, может пойти по двум путям.
"...Оба эти решения, - по словам Ленина, - по-своему облегчают переход к высшей технике, идут по линии агрикультурного прогресса".
Один путь означает решительное устранение из жизни крестьян средневековых (и более ранних) пережитков. Другой - Ленин называет его прусским путем - "предполагает сохранение основ старого землевладения и медленное, мучительное для массы населения приспособление их к капитализму".
Оба пути возможны. И оба по сравнению с существующим положением прогрессивны в экономическом отношении. Но если обе тенденции в равной мере возможны и - в известном смысле - в равной мере прогрессивны, то чем же будет тогда решен вопрос, какая из двух действительно возьмет верх? Ленинский ответ на этот вопрос, как и любой другой, ясен и однозначен: классовой борьбой.
Таким образом, контуры той обстановки, в которой пролетариат призван выступить самостоятельно, как ведущий класс, обрисовываются четче и конкретнее. Ибо решающей силой в этой классовой борьбе, указывающей России направление перехода от средневековья к новому времени, способен быть только пролетариат. Крестьяне же, не только в силу их ужасающей культурной отсталости, но прежде всего в силу их объективного классового положения, способны лишь на стихийный протест против их положения, становящегося все более невыносимым. Вследствие их объективного классового положения они останутся колеблющимся слоем, тем классом, судьба которого решается в конечном счете классовой борьбой в городе, судьбой города, крупной промышленности, государственного аппарата и так далее.
Только такая взаимосвязь передавала решение в руки пролетариату. В данный исторический момент его борьба против буржуазии могла бы, возможно, оказаться малоперспективной, если бы буржуазии удалось добиться ликвидации феодализма в аграрном строе России в своем духе. Тот факт, что царизм затрудняет ей выполнение этой задачи, служит главной причиной ее - на какой-то отрезок времени - революционных или по меньшей мере оппозиционных действий. Но пока этот вопрос остается нерешенным, стихийный взрыв закрепощенных и истощенных миллионов жителей деревни возможен в любую минуту. Стихийный взрыв, которому только пролетариат может придать единственно верное направление, с тем чтобы это массовое движение привело к действительно выгодному для крестьян результату. Стихийный взрыв, который лишь и способен создать обстановку, где пролетариат может вступить в борьбу против царизма и буржуазии, имея все шансы на победу.
Так в социально-экономической структуре России сложились объективные основы союза между пролетариатом и крестьянством. Их классовые цели были различны. И потому их хаотическая смесь, обозначаемая невнятным народническим понятием "народ", должна была развалиться. Однако эти свои различные классовые цели они могли осуществить только в совместной борьбе. И в ленинской концепции характера русской революции старая идея народников возвращается, таким образом, претерпев свое диалектическое превращение. Невнятное и абстрактное понятие "народ" нужно было устранить, но лишь затем, чтобы из конкретного понимания условий пролетарской революции могло возникнуть революционно-дифференцированное понятие "народ", понятие революционного союза всех угнетенных. В силу этой причины партия Ленина с полным правом считает себя наследницей действительно революционных традиций народников. Но поскольку сознание, необходимое для того, чтобы возглавить эту борьбу, а вместе с ним и способность к этому заложены только в классовом сознании пролетариата, он может и должен стать ведущим классом общественного переворота в надвигающейся революции.