1. От обострения различий между Шеллингом и Гегелем до их разрыва
В нашем предшествующем изложении было показано, что Гегель и Шеллинг, хотя и боролись совместно с субъективным идеализмом, были единодушны отнюдь не во всех философских вопросах. Различие между ними никак не обнаруживалось в период их совместной работы до 1803 г., года переезда Шеллинга в Вюрцбург; это различие можно выявить лишь из противоположной тематики их статей. В период их личного содружества Гегель экспериментирует с понятийным аппаратом Шеллинга. И только в лекциях 1805/06 гг. Гегель полностью освобождается от терминологии Шеллинга.
Одновременно с окончательной выработкой специфической гегелевской линии философствования и в языково-терминологической области начинается острая полемика прежде всего с учениками и адептами Шеллинга, а затем и с самим Шеллингом. Для изучения этого переходного этапа в развитии Гегеля мы находим материал, с одной стороны, в иенской записной книжке Гегеля, о датировке которой мы уже говорили; с другой стороны, большое значение имеет фрагмент из лекций Гегеля последних иенских лет, который Розенкранц опубликовал под названием "Дидактическая модификация системы"[501].
Если мы хотим правильно понять и оценить разрыв между Шеллингом и Гегелем, не следует соблазняться видимостью того способа изложения, при котором мы следуем шаг за шагом за развитием Гегеля, в то время как философия Шеллинга нас интересует лишь как нечто прямо противоположное ей или же как объект гегелевской критики. При таком подходе может возникнуть иллюзия, будто взгляды Шеллинга вообще в этот период не распивались, будто окончательная критика Гегеля, его решительное отрицание философии Шеллинга в 1807 г. направлены против самого Шеллинга, с которым он в 1801 г. был солидарен в борьбе против субъективного идеализма.
Мы не можем здесь изложить процесс внутреннего развития Шеллинга, но следует в нескольких словах охарактеризовать важнейшие этапы развития его мысли в рассматриваемый период. Исходным пунктом философского сотрудничества обоих философов была работа Шеллинга "Система трансцендентального идеализма" (1800). Следующее его произведение - "Изложение моей системы философии" (1801) - отмечено большой близостью Шеллинга гегелевской мысли и попыткой освоить принципы гегелевской диалектики. Однако вскоре во взглядах Шеллинга обнаруживаются прямо противоположные тенденции отчасти в постоянном превознесении чисто конструктивного метода в натурфилософии, отчасти во все более усиливающемся превознесении эстетической точки зрения вследствие обоснования интеллектуального созерцания фактами эстетики. Уже в первой системе существовали эти тенденции, позднее приведшие к сближению с тем культом гения, который характерен для романтиков, отчасти во все большем восприятии прямых мистических течений, опять-таки и тесной взаимосвязи с философией романтиков, с их превознесением натурфилософии и теософии Якоба Беме.
Сближение с романтиками впервые обнаруживается в иенском диалоге "Бруно" (1802), - правда, в платонистско-мистической форме.
После переезда в Вюрцбург Шеллинг публикует новую работу - "Философия и религия" (1804), в которой совершенно отчетливо обнаруживается его религиозный мистицизм. Эта работа имеет большое значение для изучения развития Шеллинга, поскольку в ней достаточно ясно проявляется ядро его позднейшей реакционной философии.
Шеллинг отошел от общей линии, от построения объективно-идеалистической диалектики как философии прогресса еще до того, как Гегель начал критиковать его философию, и выход в свет этого произведения Шеллинга означал, что пути обоих мыслителей объективно и окончательно разошлись.
Другие обобщающие труды Шеллинга последних лет иенского периода - "Лекции о методе академического изучения" (1802) и "Философия искусства" (1802-1803) - свидетельствуют о его переходе к религиозному мистицизму, причем следует отметить, что "Философия искусства", благодаря освоению большого исторического материала, принадлежит к вершинам творчества Шеллинга.
Однако, если мы хотим проследить все более обостряющуюся полемику Гегеля с Шеллингом, мы не должны забывать, что она обусловлена не только развитием Гегеля, но и развитием Шеллинга, идущего в прямо противоположном направлении.
Обсуждая философские контроверзы между Гегелем и Шеллингом, нельзя упускать из виду, что по целому ряду пунктов, в которых обнаруживается противоположность их взглядов, не сохранилось ни документов, ни высказываний самого Гегеля. Речь идет не о случайных пробелах в наших материалах, но о принципиальном методологическом различии между тем, как Гегель полемизирует с субъективным идеализмом Канта, Якоби и Фихте, и тем, как он позднее критикует философию Шеллинга. Как мы уже видели, борьба с субъективным идеализмом была универсальной, она была движима общими проблемами построения философии и охватывала вполне конкретные, частные вопросы философии морали, социальной философии и философии права. В критике же Шеллинга Гегель, напротив, даже в своих частных заметках касается лишь центральных проблем философской методологии.
Если рассмотреть публикации Гегеля и Шеллинга только иенского периода - позднее мы приведем наиболее характерные высказывания,- то становится ясным, что они во многих вопросах расходятся друг с другом уже тогда. Однако именно об этих, объективно складывающихся разногласиях нет никаких документов. Нам совершенно неизвестно, приводили ли устные споры между Шеллингом и Гегелем к выработке общего языка, как они его вырабатывали, поскольку Гегель даже в своих личных заметках не оставил и намека на это.
В различной методологии полемики, в ограничении критики Шеллинга центральными методологическими философскими вопросами проявляется большая философская самостоятельность и зрелость Гегеля по сравнению с его же полемикой с философией Фихте. Тогда он лишь начинал систематическую разработку своей методологии, ее систематическое применение ко всем областям знания (обществу, истории, природе). Разработка метода в ходе применения его к различным областям знания происходит в борьбе с субъективным идеализмом. Теперь же процесс осознания методологических проблем философии завершился. Гегеля больше не интересует изложение преимуществ своего метода путем доказательств неприемлемости позиций противников и правильности своей точки зрения при решении конкретных, частных вопросов. Необходимо напомнить, что философия морали и государства была составной частью философских систем не только выдающихся представителей субъективного идеализма, но и Гегеля, тогда как в системе Шеллинга эти проблемы играли сугубо второстепенную роль. Теперь же речь идет о важнейшей методологической проблеме объективного идеализма - объективной диалектике. Но выражению Гегеля, если решить эти вопросы, то для философии будут решены все остальные вопросы.
Все же мы должны привести некоторые высказывания Шеллинга по социальным и историческим проблемам, хотя они и не играли никакой роли в гегелевской критике философии Шеллинга: этого требует постановка проблем в данной книге. Мы уже подробно показали, что между взглядами Гегеля на историю, экономику и общество и его философской постановкой проблем существовали тесные связи: постановка философских проблем вытекала из его взглядов на историю, экономику и общество и благодаря им получала специфически гегелевскую форму. У Шеллинга, как и у любого другого мыслителя, объективно должны существовать аналогичные связи, конечно, в конкретной, весьма модифицированной форме. Детальное изложение этих конкретных связей, само собой разумеется, является задачей не данного исследования, а специалистов, анализирующих философию Шеллинга. Мы же ограничимся лишь тем, что приведем некоторые, наиболее характерные высказывания Шеллинга, чтобы показать: противоположность между Гегелем и Шеллингом не ограничивалась тем центральным вопросом философской методологии, к которому Гегель сводит весь спор между ними, а касалась всех вопросом философии истории и социальной философии. Это необходимо подчеркнуть, потому что характерное для современной буржуазной литературы о Гегеле стремление смазать принципиальное различие между диалектической методологией Шеллинга и Гегеля облегчается тем, что полностью игнорируется их принципиальное различие в социально-философских взглядах (что заметно прежде всего в работах Г. Хеллера, но характерно для всей современной литературы о Гегеле).
Рассмотрим социальную философию Шеллинга иенского периода. В "Лекциях о методе академического изучения" он останавливается и на проблемах общества и истории, создает чисто формалистическую конструкцию, превращая гармонию необходимости и свободы в "потенции" реального и идеального. По существу из этого выясняется лишь то, что единство свободы и необходимости осуществляется реально в совершенном государстве, а идеально - в церкви. Соответственно это противоречие, присущее античной и современной эпохам, он рассматривает сугубо формально. Неспособность Шеллинга с помощью этой схемы понять специфический характер современного буржуазного общества отчетливо обнаруживается в следующем высказывании: "Так называемая гражданская свобода привела лишь к неясному смешению рабства со свободой, а не к абсолютному и тем самым свободному существованию одного или другого"[502].
Здесь обнаруживается полное непонимание Шеллингом тех проблем буржуазного общества, о важности которых для построения гегелевской диалектики мы подробно говорили выше. За этим непониманием скрыта явно реакционная тенденция, четко выражающаяся во взглядах Шеллинга на Просвещение, французскую революцию и задачи философии. Шеллинг крайне низко оценивает Просвещение, для него Просвещение свидетельствует о "пустоте идей" и об утверждении обыденного рассудка, который он определяет как "рассудок, сформированный ложной и поверхностной культурой и ставший пустым, бессодержательным резонерством". Согласно Шеллингу, "превращение обыденного рассудка в третейского судью в делах разума необходимым образом приводит к охлократии в царстве наук и вместе с этим рано или поздно ко всеобщему господству черни". Поверхностное понимание философии в эпоху Просвещения связано, по Шеллингу, с ее ориентацией на утилитарность. Всем этим тенденциям философия должна решительно противостоять: "Если это внезапно появившееся течение, в котором постоянно смешаны высокое и низкое и в котором чернь начинает предписывать, а каждый плебеи возводится в ранг судьи, кто-то и будет в состоянии остановить, то это лишь философия, девиз которой будет: ,'odi profanum vulgus et arceo'"[503]. Подобных высказываний Шеллинга можно привести много, однако мы полагаем, что уже из приведенной цитаты вполне ясно: с одной стороны, Гегель в эксплицитной форме никогда не полемизировал со взглядами Шеллинга, с другой стороны, каждый, кто вместе с нами следил за развитием взглядов Гегеля в иенский период, понял, что существует диаметральная противоположность между ними по всем проблемам социальной философии.
В период подготовки "Феноменологии духа" Гегель дает широкую сатирическую критику реакционно-романтических тенденций шеллингианской школы и реакционных черт в философии самого Шеллинга, в особенности его заигрывания с мистическими и религиозными понятиями, презрения к рассудку в философии, формализма, его варварского смешения чувства и рассудка в философии. Приведем некоторые наиболее важные замечания Гегеля, относящиеся к этой критике: "Подобно тому как в поэзии существовал период гениев, так и современный период в философии кажется периодом философских гениев. Смешав углерод, кислород, азот, водород на бумаге и связав одно с другим с помощью полярности и т. д., с помощью деревянной косы тщеславия и т. д., они пускают ракеты в воздух и надеются дать изложение эмпирии. Таковы Геррес, Вагнер. Грубейший эмпиризм вкупе с формализмом различных материй и полюсов составляет обрамление для безрассудных аналогий и опьяненной мысли"[504]. В лекциях этого же периода Гегель борется с мистицизмом, который выразился прежде всего в характерной для романтиков моде на философию Я. Беме. Он сравнивает его философию с восточным мистицизмом, который он считает более глубоким: "Хотя и предполагается существование смутного посредника между чувством и наукой - спекулятивное чувство, или идея, которое не может освободиться от фантазии и чувства и все же не является большe только фантазией и чувством"[505]. Насколько Гегель саркастически презирает мнимую глубину, показывает следующий афоризм из его записной книжки: "То, что имеет глубокую значительность, именно поэтому непригодно ни для чего"[506].
Все же Гегель, особенно в своих лекциях, проводит четкое различие между адептами Шеллинга и самим Шеллингом. Мы знаем, что Гегель всегда признавал историческую заслугу Шеллинга в том, что он сделал первый шаг к объективному идеализму. В этот период он еще убежден, что Шеллинг может найти правильный путь, что его можно убедить и направить на правильный способ философствования. Даже в письме к Шеллингу, которое было им послано вместе с "Феноменологией духа", он подвергает критике его адептов, но не самого Шеллинга, хотя как читатель помнит, уже тогда Шеллинг осуществлял свои "магические" эксперименты с волшебной палочкой, к которым Гегель и в этом весьма вежливом и сдержанном письме, само собой понятно, относится более чем скептически.
Тем более ярко и саркастично он подвергает критике в своих лекциях школу Шеллинга и предостерегает слушателей от того, чтобы попасться на удочку мнимого величия и помпезности терминологии адептов Шеллинга. "Тайное становится явным при свете дня, за этими пугающими выражениями скрываются весьма банальные мысли. В глубины этой философии... я не могу Вас привести, потому что в ней нет глубины, и этим я хочу сказать, чтобы Вы не убаюкивали себя тем, что за этими вычурными, тяжеловесными выражениями якобы скрывается некий смысл. На деле же формализм этой философии легко постигается. Например, вместо того чтобы говорить, что нечто имеет длину, Вы говорите, что нечто существует в длине и эта длина суть якобы магнетизм; вместо того чтобы говорить о ширине предмета, Вы говорите, что вещь существует в ширине и она суть электричество; вместо того чтобы говорить, что предмет обладает определенной толщиной и телесностью, Вы говорите, что он существует в трех измерениях; вместо слова "заостренный" Вы говорите, что это полюс сжатия (Kontraktion), вместо того чтобы сказать ,,рыба такой-то длины", Вы говорите, что она подчиняется схеме магнетизма, и т. д. и т. п."[507].
Но все это лишь начало критики. В решающих, существенных вопросах философии Гегель не щадит и Шеллинга, хотя он и признает его заслуги и его талант и не считает еще его безнадежно заблуждающимся. Гегель направляет свою критику против центральных моментов понимания Шеллингом метода философии.
Прежде всего речь идет о возможности познания абсолютного и о способах его познания. Допущение возможности познания абсолютного является общей предпосылкой объективного идеализма Шеллинга и Гегеля, и ради признания этой возможности они ранее совместно боролись с субъективным идеализмом. Возможность познания абсолютного, следовательно, не является больше предметом дискуссии. Спорным пунктом является скорее метод познания, то, как достичь познания абсолюта. Известно, что для Шеллинга способом познания абсолютного была "интеллектуальная интуиция". И чем в большей степени в его творчестве обнаруживались сначала эстетические, а затем религиозные тенденции, тем непосредственнее он представлял этот способ познания абсолютного. В работе "Философия и религия", говоря об этом способе познания, он замечает, что "называет его интуицией потому, что сущность души, которая едина с абсолютным и сама есть абсолютное, не может иметь никакого иного отношения к абсолютному, кроме непосредственного отношения"[508].
Непосредственность "интеллектуальной интуиции" имеет два важных методологических следствия. Во-первых, она находится в самом резком антагонизме с "обычным", понятийным способом познания. И искусство, и религия, толкуемые как исключительные "органы" познания абсолютного, подчеркивают стремление Шеллинга вырыть пропасть между познанием абсолютного и нормальным мышлением. Стремление оторвать философию от мышления, рассудка и разума вызывает лишь беспрерывные насмешки со стороны Гегеля, причем нетрудно увидеть глубокое философское возмущение Гегеля принижением рассудка и разума, мистико-иррационалистическим бахвальством. Гегель замечает в записной книжке: "Если абсолютное выскальзывает из рук и падает с земли, где оно прогуливается, в воду, то оно становится рыбой, органическим, живым существом. Если же абсолютное выскальзывает и попадает в сферу чистого мышления - ведь и чистое мышление не должно быть его почвой,- то оно должно стать чем-то неуклюжим, скверным, конечным, о чем стыдно говорить даже в полуофициальной обстановке, как и нельзя отрицать, что существует одна логика. Вода - весьма холодная и скверная стихия, однако она хороша для жизни. Разве мышление должно быть самой скверной стихией? Разве абсолютному так плохо внутри стихии мышления и разве в нем оно ведет себя неадекватно?"[509] Гегель издевается над высокомерным, пренебрежительным отношением к рассудку, в котором сквозит страх перед рассудком, оценивая такое отношение как варварство. Он ставит высокомерный иррационализм на одну доску с обычной необразованностью. "Варвар удивляется, когда он слышит, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Он думает, что может быть иначе, страшась прежде всего рассудка и удерживая интуицию. Разума без рассудка не существует, рассудок же без разума существует. Нельзя бросаться рассудком"[510]. И Гегель не перестает повторять, что истинное познание мира может быть найдено (коль скоро оно является действительным познанием, познанием абсолютного) только на пути восхождения от непосредственного созерцания к рассудку и разуму. Мнимая абстрактность, сухость и убогость понятий по сравнению с непосредственной жизненностью созерцания не должны пугать тех, кто действительно стремится к познанию, не должны отклонять их от правильного пути познания, так как здесь лишь достигается познание того, что правильно понятое понятие вырастает из жизни и возвращается в саму жизнь. "Индивид познает истину своей индивидуальности, которая как раз и показывает ему путь его мышления, однако сознание всеобщей жизни он ждет от философии. Здесь происходит как бы смена ожиданий - вместо полноты жизни появляются понятия, и удерживаются самые скудные абстракции в противовес богатству непосредственного мира. Но понятие само есть посредник между собой и жизнью, поскольку оно стремится приноровить жизнь к себе, понятие становится жизненным. В этом может убедить только наука"[511].
В этих высказываниях совершенно очевидна полемика с общей концепцией Шеллинга. Существует ряд высказываний Гегеля, относящихся к периоду подготовки "Феноменологии духа", в которых он полемизирует с интерпретацией Шеллингом пути познания абсолютного и, правда иносказательно, формулирует свои мысли так, что в них отчетливо выражается критика предпосылок философии Шеллинга. Это обнаруживается прежде всего там, где Гегель - позднее он делает это более решительно и энергично - подчиняет философии искусство и религию как способы познания абсолютного, в которых он все более решительно усматривает неадекватные способы постижения абсолютного. Поскольку для Шеллинга, как известно, именно искусство было той точкой, где получало самое непосредственное и адекватное выражение полное тождество субъекта и объекта, постольку эти заметки представляют собой косвенную полемику с шеллинговской теорией "интеллектуальной интуиции" - полемику, касающуюся даже стиля философствования.
Для Гегеля искусство всегда остается непосредственным и потому самым низким способом постижения абсолютного. Но в своих поздних произведениях, в частности уже в "Феноменологии духа", Гегель подчеркивает, что, несмотря на свою неадекватность, искусство по своему содержанию выражает абсолютную истину.
И лекциях 1805/06 гг. полемика с Шеллингом доходит до того, что он с особой силой подчеркивает неадекватность искусства в постижении абсолютного. Он называет искусство "индийским Вакхом, который не является ясным, знающим себя духом... Дух поэтому не соответствует этой стихии. Искусство потому может придать своим образам лишь ограниченную одухотворенность... Этот медиум конечности, созерцание, не может постигнуть бесконечного. Оно может постичь лишь вульгарную бесконечность... Это банальное, а не истинное представление. В нем нет необходимости, нет и лика мышления. Красота есть скорее покрывало скрывающее истину, нежели ее изображение"[512].
Повторяем, что уже в "Феноменологии духа" Гегель преодолел эти преувеличения, присущие его лекциям, и нашел правильную диалектическую пропорцию в изложении. Мы ссылаемся на его лекции для того, чтобы показать, насколько глубока полемическая установка Гегеля против "интеллектуальной интуиции" Шеллинга даже в этот переходный период.
Страстность полемики Гегеля объясняется тем, что "интеллектуальная интуиция" должна не только быть специфической формой познания абсолютного, но и иметь далеко идущие последствия для всей системы философии, для понимания отношения человека к истине. Тут мы подошли ко второму важнейшему следствию из интерпретации Шеллингом способов познания абсолютного. "Интеллектуальная интуиция" приводит к аристократизму в теории познания. Шеллинг неоднократно говорит о том, что действительная философская истина, познание абсолютного достижимы только для избранных, только для гения. По его мнению, якобы существует некая часть философии, как раз наиболее важная, которой нельзя обучиться. "Но именно этот принцип антиномичности абсолютного и простые, конечные формы, а также то, что в философии искусство и творчество столь же неразрывны друг от друга, как в поэзии форма и содержание, доказывают, что и в диалектике есть сторона, которой нельзя научиться, и что она в неменьшей степени, чем то, что можетбыть названо поэзией в философии в соответствии с изначальным смыслом этого слова, основывается на продуктивной способности"[513].
Очевидна связь теории познания Шеллинга с его взглядами на общество, на Просвещение и революцию, о которых мы ранее говорили. Аристократизм в теории познания пытается и в этой области провести четкую грань между "избранными" и "чернью", осуществить реставрацию в политической области. Страстность полемики Гегеля с теорией "интеллектуальной интуиции" основывается, с одной стороны, на его решимости сохранить в чистоте научность философии от всякого иррационалистического тумана, от путаного бахвальства, а с другой стороны, она имеет и свои политические корни. Современное общество, как его понимает Гегель, возникло из французской революции и существует не только объективно, но и субъективно, не только само по себе, но и для себя, будучи воплощением мирового духа. Это значит, что возвращение духа к самому себе благодаря современному государству ив современном обществе должно быть не только объективно истинным, но и доступным познанию любого человека.
В своиx лекциях Гегель проводит эту мысль весьма четко: "Необходимо кратко сказать о том, что философия как наука разума благодаря всеобщему способу своего бытия по своей природе существует для всех. Не все постигают философию, но нельзя сказать, что те немногие из людей, которые ее постигают, должны быть-де князьями. Возмутительно, что некоторые люди возвышаются над другими, обосновывая это тем, что они будто бы различны по своей природе, являются существами иного рода"[514].
Очевидна связь гегелевской постановки теоретико-познавательных вопросов с его общими политическими взглядами, и очевидно также, насколько ложно мнение, согласно которому Гегель видит в общем сословии родовую феодальную аристократию. Вместо с этим ясно, что на первый взгляд сугубо философская противоположность между Шеллингом и Гегелем коренится в глубоком различии их социально-исторических, политических взглядов.
Гегелевское отрицание той роли, которую отводил Шеллинг избранным гениям в познании абсолютного, означает, конечно, что возможность этого познания открыта для каждого человека, что каждый может выработать ее в себе. Она действительно приобретается, и для этого необходима, согласно Гегелю, значительной мыслительная работа. Тут коренится важнейшая задача философии, так как работа эта может быть облегчена именно благодаря философской методологии. В своих частных философских заметках Гегель так формулирует эту программу: "Необходимо сломать барьер между терминологией философии и обыденным сознанием"[515].
Сформулированная здесь программа получила свое завершение и "Феноменологии", в предисловии к которой Гегель говорит: "Наука, с своей стороны, требует от самосознания, чтобы оно поднялось в этот эфир - для того, чтобы оно могло жить и жило с наукой и в науке. Индивид, наоборот, имеет право требовать, чтобы наука подставила ему лестницу, по которой он мог бы добраться по крайней мере до этой точки зрения, чтобы наука показала ему эту точку зрения в нем самом. Его право зиждется ил его абсолютной самостоятельности, которой он может располагать во всяком виде (Gestalt) своего знания, ибо во всяком таком виде - признает ли его наука или нет, и при любом содержании-индивид есть абсолютная форма, т. е. непосредственная достоверность себя самого и, - если бы этому выражению было окапано предпочтение, - он есть тем самым безусловное бытие"[516].
Осуществлению этой задачи посвящена вся "Феноменология". Но высказанная уже здесь программа является полным, беспощадным отрицанием того непосредственного отношения к философии, которое характерно для Шеллинга. В прямой связи с процитированными нами программными заявлениями Гегель дает критику, краткую и одновременно уничтожающую, шеллинговского понятия "интеллектуальной интуиции": эта интуиция "не будет, кроме того, и тем вдохновением, которое начинает сразу же, как бы выстрелом из пистолету с абсолютного знания и разделывается с другими точками зрения уже одним тем, что объявляет их вне сферы своего внимания"[517].
В этой критике прежнее, нам уже известное различие между диалектикой Шеллинга и Гегеля в трактовке противоречия и eго преодоления достигает осознанного противопоставления. Мы не раз говорили об этом различии.
У Шеллинга речь идет о непосредственном единстве противоречий, причем в этом единстве противоречивость исчезает, в то-время как тождество противоположностей для Гегеля было противоположностью тождественного и нетождественного. Соответственно этому противоречия не гаснут в единстве, моменты и части абсолютного - в абсолютном, а снимаются в трояком гегелевском смысле, а именно преодолеваются, сохраняются и поднимаются на более высокую ступень.
В предисловии к "Феноменологии" Гегель и упрекает Шеллинга в растворении всех моментов в абсолюте. Он критикует Шеллинга за то, что у него все исчезает в пустой бездне абсолюта. "Одно это знание, что в абсолютном все одинаково, противопоставлять различающему и осуществленному познанию или познанию, ищущему и требующему осуществления,- или выдавать свое абсолютное за ночь, в которой, как говорится, все кошки серы,- есть наивность пустоты в познании"[518].
И Гегель связывает с этой полемикой далеко идущую критику непосредственности. Он критикует философию непосредственности, исходя из фундаментальной для своей концепции идеи о том, что человек есть продукт своей деятельности и потому достигает своего действительного бытия лишь как результат, а не как исходный пункт. Превращение бытия в деятельность преодолевает резкое противопоставление позитивного и негативного, характерное для Шеллинга: "... только это восстанавливающееся равенство или рефлексия в себя самое в инобытии, а не некоторое первоначальное единство как таковое или непосредственное единство как таковое,-есть то, что истинно. Оно есть становление себя самого, круг, который предполагает в качестве своей цели и имеет началом свой конец и который действителен только через свое осуществление и свои конец"[519].
С высоты этой дискуссии небезынтересна дискуссия между Фихте и Шеллингом, проходившая несколько лет назад. Тогда Фихте упрекал Шеллинга, что он вносит в абсолют различия, а именно количественные различия. Он писал Шеллингу: "Различие между нашими взглядами я могу кратко выразить следующим образом: абсолют существует только в форме количественных различий, утверждаю, по Вашим словам, я в своем изложении. Этo, правда, утверждаете Вы, и именно поэтому я считаю Вашу систему ложной... Точно так же я нахожу ложной и систему Спинозы и вообще любой догматизм... Абсолют не был бы абсолютом, если он существует в какой-либо форме"[520]. В этом замечании ясно обнаруживается связь между Кантом и Фихте. Хотя исходный пункт философии Фихте - Я - должен быть преодолением кантовской вещи-в-себе, однако и там и здесь обнаруживается отсутствие каких-либо свойств. Фихте полагает, что благодаря "интеллектуальной интуиции" Я достигает самопознания, однако, поскольку из абсолюта принципиально исключены все свойства, все определения, все изменения, познавательный характер этого самопознания является самообманом. Формально, конечно, говорится о познаваемости в отличие от принципиальной непознаваемости кантовской вещи-в-себе, но содержанием этого познания является та же неопределенная пустота, которая присуща и кантовскому отречению от познания абсолюта.
По сравнению с этой точкой зрения объективный идеализм Шеллинга представляет собой большой шаг вперед, поскольку у него абсолют должен иметь конкретные, познаваемые определения и свойства. Здесь уже налицо тенденция к тому, чтобы представить познание абсолюта как познание объективной, реальной действительности. (Мы лишь напоминаем позднейшую критику Гегелем кантовской вещи-в-себе. Именно взаимоотношение вещи и свойства составляет решающий гносеологический аспект, свидетельствующий о плодотворности и правильности этой критики.) Историко-философское значение борьбы Шеллинга и Гегеля в первые годы иенского периода состоит в том, что познаваемость абсолюта не отождествляется с той невыразимой и уничтожающей себя абстрактностью, которая характерна для Фихте, а понимается во всем богатстве определений.
Итак, в эти годы основным был вопрос, обладает ли познаваемый абсолют конкретными определениями, доступными познанию, или нет. И в положительном решении этого вопроса Шеллинг и Гегель были едины. Противоречия, которые уже тогда существовали между ними, относились, с одной стороны, к методу и пути этого познания абсолюта и, с другой стороны, к его содержанию. Само собой понятно, что на этом первом этапе борьбы с субъективным идеализмом различия в методе и его осуществлении должны были отступить перед полемикой о существе дела.
Следовательно, критика Гегелем Шеллинга предполагает, что борьба против субъективного идеализма уже завершилась, критика поднимается на более высокий уровень, чем несколько лет тому назад. Интересно, что Гегель теперь принимает цитированный нами аргумент Фихте о количественных определениях абсолюта-правда, в совершенно противоположном аспекте: то, что для Фихте было преувеличением власти познания, Гегелю представляется абстрактностью, недостаточной конкретностью в познании абсолюта[521]. Розенкранц приводит из лекций Гегеля по истории философии 1805/06 гг. следующую выдержку: Фихте открыто критикует Шеллинга, признавая его большие заслуги, однако "порицая его лишь количественное различение внутренних противоречий абсолюта как пустое равнодушие, в котором все есть лишь преобладание одного или другого фактора, но не истинное различие"[522].
Это ограничение различий абсолюта является одной из причин формализма философии Шеллинга, вследствие чего философия Шеллинга не может в свое понятие абсолюта включить всё богатство жизни, объективной действительности и приходит к построению пустой конструкции, например той, что природа есть-де преобладание реальных моментов над идеальными, история - преобладание идеальных моментов над реальными и т. д. Вследствие такого рода формалистических различений никогда не может быть в понятиях постигнуто действительное движение объективной реальности. Не случайно, что в своих лекциях Гегель, присоединяясь к этой критике Шеллинга, упрекает его в отсутствии диалектики.
Если мы рассмотрим критику Гегелем Шеллинга, осуществлявщуюся до этого периода, то увидим, что все методологические упреки сводятся к тому, чтобы показать: новый, обоснованный ими совместно способ познания абсолюта вопреки Шеллингу обнаруживает богатство и изменчивость действительного мира. Критика Гегелем схематического и формалистического характера философии Шеллинга конкретизируется в "Феноменологии" в следующих требованиях к философскому методу: "... он (схематизм.- Д. Л.) дает только оглавление к содержанию, но не дает самого содержания. Если определенность (даже такая, как, например, магнетизм) есть определенность сама по себе конкретная и действительная, то все же она низведена до чего-то мертвого, так как она - только предикат какого-нибудь другого на-личного бытия, а не познана как имманентная жизнь этого наличного бытия или в том виде, в каком она находит в последнем свое привычное и только ей присущее самопорождение и проявление. Присовокупить это главное формальный рассудок предоставляет другим. Вместо того чтобы вникнуть в имманентное содержание дела, этот рассудок всегда просматривает (ubersieht) целое и стоит над единичным наличным бытием, о котором он говорит, т. е. он его вовсе не видит (sieht es gar nicht). Научнoe познавание, напротив, требует отдаться жизни предмета, или, что то же самое, иметь перед глазами и выражать внутреннюю необходимость его"[523].
Здесь перед нами философская связь между специфически гегелевской формой диалектики и симпатией к выдающимся представителям эмпиризма, наблюдаемой у Гегеля уже в невский период. Гегель усматривает в согласии философии с эмпирической действительностью решающий критерий того, является ли философская система истинной или ложной.
В одной из заметок иенского периода он дает сжатый очерк быстрой смены различных философских систем и их краха: отношение к познанию эмпирической действительности оказывается их решающей характеристикой. В этой заметке говорится: "Наука. Если ее освоил индивид, то он обретает самодостоверность и уверенность в существовании другого индивида. Так ли это в действительности, решает ближайшее окружение - современное и последующее, даже если индивид выразил уже свое одобрение. Однако сознание благодаря образованию развивается так, что варварское упрямство понимания сменяется динамичным и интенсивным пониманием, так что несколько лет спустя к нему приходят и потомки. Философия Канта долгое время принималась в штыки, в то время как философия В о л ь ф а сохранялась пятьдесят и более лет. Определение исходного пункта своей философии Фихте сформулировал гораздо быстрее. То, что представляет собой философия Шеллинга, проясняется весьма скоро. Суд над ней, похоже, состоится скоро, поскольку она уже понята многими. Однако эти философские системы не прибегают ни к доказательству, ни к эмпирическому опыту, как бы широко его ни трактовать. Сторонники этих систем обучаются вслепую. Эти системы формируют бездумных сторонников. Однако, поскольку паутина философствования становится все более тонкой, эти системы поражают тонкостью паутины. Их сторонники не понимают, как же это происходит, аналогично тому, как они не понимают, почему так быстро тает лед в руках, а ртуть подвижна. Они ничего не могут предложить, а тот, кто видит руку с протянутой мудростью, не видит ничего кроме пустой ладони, и проходит мимо с усмешкой"[524].
Общим для Шеллинга и Гегеля является объективный идеализм. Поэтому категория целого, целостности (тотальности.- Ред.) играет у них решающую роль. Сегодня, когда реакционная философия выдвигает категорию целостности в противоположность категории причинности и превращает ее в бастион обскурантизма (О. Шпанн), необходимо более детально проанализировать специфику понятия целостности у Гегеля для того, чтобы показать, что она не имеет ничего общего с этими реакционными направлениями, что именно в противоположности гегелевского понимания целостности шеллинговскому преодолеваются реакционные моменты в трактовке ее Шеллингом.
Мы уже говорили, что Гегель придает большое значение моменту сохранения в диалектическом снятии противоречии. Это обнаруживается и там, где он исследует проблему целого и частей. Здесь вновь выявляется, что Гегель с пониманием относится к роли исследования в области специальных наук. Гегелевская диалектика отнюдь не стремится их уничтожить, возвыситься над ними в качестве совершенно оторванной от них философии. Напротив, она сохраняет свой действительный смысл для того, чтобы включить его во всеобщую связь знания. Гегель оставляет следующую запись: "Дурная рефлексия -это проявление страха углубиться в суть дела, выйти из нее и возвратиться к самому себе. Аналитик, как сказал Лаплас, предается вычислениям, и для него исчезает целостная задача, т. е. целостный взгляд и осознание зависимости отдельных моментов вычисления от целого. Существенно не только осознание зависимости частей ют целого, но и то, что любой момент независимо от целого есть целое. В этом и состоит проникновение в суть дела"[525].
Лишь благодаря пониманию этой тенденции в философии Гегеля мы можем правильно, без каких-либо реакционных искажений истолковать понятие целостности в "Феноменологии". Гегель сам говорит об этом недвусмысленно: "Истинное есть целое. Но целое есть только сущность, завершающаяся через свое развитие. Об абсолютном нужно сказать, что оно по существу есть результат, что оно лишь в конце есть то, что есть оно поистине; и в том-то и состоит его природа, что оно есть действительное, субъект или становление самим собою для себя. Как бы ни казалось противоречивым [положение], что абсолютное нужно понимать по существу как результат, но достаточно небольшого размышления, чтобы эта видимость противоречия рассеялась. Начало, принцип или абсолютное, как оно провозглашается первоначально и непосредственно, есть только всеобщее"[526].
Это абстрактно всеобщее и есть непосредственное знание, характерное для интеллектуальной интуиции Шеллинга. Прямо ссылаясь на цитированные места, Гегель иллюстрирует пустоту этого знания на примере выражения "все животные", которое не может быть определением зоологии. Мы усматриваем здесь доказательство того, что Гегель считает необходимым для философии самостоятельное исследование конкретных областей объективной действительности. Но все же философия не простое накопление эмпирических фактов. Она должна привести их во внутреннюю и живую связь с понятием.
Итак, если Гегель, как нам уже известно из анализа его иенского периода, подчеркивает значение для философии опосредствования, то он обращает внимание прежде всего на философско-методологическую связь целого и частей, рассмотренную со стороны формы, в то время как ранее он обращал внимание прежде всего на содержательную сторону. Поэтому Гегель дополняет данное выше определение истины как целого, как результата и завершения процесса познания определением опосредствования и рефлексии: "Ибо опосредствование есть не что иное, как равенство себе самому, находящееся в движении, или оно есть рефлексия в себя же, момент для-себя-сущего 'я', чистая негативность, или, низведенное до чистой абстракции, оно есть простое становление... Разуму поэтому отказывают в признании, когда рефлексию исключают из истинного и не улавливают в ней положительного момента абсолютного. Она-то и делает истинное результатом, но точно так же и снимает эту противоположность по отношению к его становлению; ибо это становление в такой же степени просто и потому не отличается от формы истинного, состоящей в том, чтобы [истинное] показало себя в результате, как простое; больше того, оно в том и состоит, что уходит назад в простоту"[527].
При рассмотрении взглядов Гегеля иенского периода мы уже подробно говорили о позитивном отношении Гегеля к философской рефлексии, как он ее называет, и указывали на то, что в неприятии этого принципа философии Шеллингом уже тогда выразилось совершенно иное понимание философского познания. Поэтому Гегель, возвращаясь к этому периоду, говорит, что преодоление Шеллингом субъективного идеализма было осуществлено без философского осознания этого шага, его существа и значения. Шеллинг, говорит Гегель в заключение, "выдвигает спекулятивную идею вообще без всякого ее развития к себе самой и тотчас переходит к тому образу, который она имеет в натурфил ософии"[528].
Диаметрально противоположные взгляды Гегеля и Шеллинга на познание абсолюта выражают собой диаметрально противоположное понимание исторического процесса. Мы уже приводили высказывания Шеллинга о философии Просвещения, о французской революции и современном буржуазном обществе; взгляды Гегеля по этим проблемам нам известны во всех деталях. Теперь уже не нужно подробно доказывать, что отрицательное отношение Шеллинга к философии Просвещения и его негативная оценка роли рефлексии в познании абсолюта представляют собой две стороны одной медали. Точно так же обстоит дело и во всех других областях общества и истории, с одной стороны, и образования философских понятий, с другой. В то время как мышление Гегеля по мере осознанного формирования специфической формы диалектики становится все более историческим, мировоззрение Шеллинга, стремящегося сохранить непосредственность "интеллектуальной интуиции", становится все более и более антиисторическим.
Эту противоположность сегодня необходимо особо подчеркнуть. Ведь в буржуазной науке все сильнее утверждается представление о том, что будто бы историзм был результатом философии реставрации и романтики. И если и у Гегеля милостиво допускается историзм, и тем самым категорическое суждение Л. Ранке ослабляется, то это объясняется лишь тем, что историзм Гегеля все более и более сближают с так называемым историзмом романтиков.
Но в чем же существо превозносимого историзма Шеллинга? В том, что он - по образцу идеологических противников французской революции - односторонне и преувеличенно подчеркивает момент непрерывности в истории, столь односторонне, что для него все прерывы этой непрерывности (не только французская революция, но и реформация) являются именно прерывами непрерывности, следовательно, чем-то негативным, просто разрушительным моментом. На этой почве может возникнуть только реакционный псевдоисторизм; неудивительно, что фашисты, например Г. Мелис, были большими почитателями философии истории Шеллинга.
Историческая концепция Гегеля, наоборот, показывает, что человеческий прогресс осуществляется неравномерно, через противоречия и противоположности благодаря деятельности человека; единство этого процесса есть единство прерывности и непрерывности, т. е. революции, по Гегелю, образуют составляющий компонент неравномерной непрерывности прогрессивного развития человеческого общества. В своей исторической концепции и в практике исторического описания Гегель поднял на более высокую ступень - ступень сознательного постижения противоречий исторического развития - те традиции, которые он усвоил от просветителей (Гиббон, Монтескье, Вольтер, Руссо, Форстер и др.). Тем самым он кладет начало последнему большому периоду развития буржуазной идеологии, периоду, который, продолжаясь в трудах великих французских историков, приводит к познанию классовой борьбы в истории, подобно тому как понимание Шеллингом истории является источником, из которого вытекает романтический реакционный псевдоисторизм XIX в.
Тем самым мы обрисовали круг существенных противоречий в философском методе Гегеля и Шеллинга, уже проявившихся ко времени разрыва между ними. Необходимо отметить еще одну важную проблему, в которой отчетливо выразилась специфика философских устремлений Гегеля в противовес не только Шеллингу, но и всем мыслителям классического периода, причем в этой проблеме в концентрированной форме выражены все противоречия между ними. Мы имеем в виду стремление Гегеля создать диалектическую логику.
Анализ того, как Гегель осуществляет это стремление, конечно, выходит за рамки данного исследования. Он начинает подготавливать логику в Нюренберге несколько лет спустя после завершения "Феноменологии". Однако и в этот период - период подготовки "Феноменологии" - создание диалектической логики выдвигалось лишь как методологическая задача, как решающий вопрос, и она понималась как понятийное завершение всей системы.
Известно, что "Феноменология" опубликована как первая часть философской системы, второй же частью должна была стать логика. Это единство логики и феноменологии нашло свое выражение и в иенских лекциях. Розенкранц говорит об этих лекциях: "Помимо того, существовало извлечение из целого, которое было сделано Гегелем при подготовке лекций. Он стремился связать феноменологию с логикой так, что феноменология оказывается и ведением к логике, и от понятия абсолютного знания осуществляется переход к понятию 'бытие'"[529].
Сейчас уже привычно рассматривать диалектический метод как крупнейшее достижение немецкого идеализма, а "Логику" Гегеля - как высший пункт в развитии немецкого идеализма. Поэтому может показаться странным, что сама постановка вопроса о диалектической логике, превращении диалектики в логику рассматривается нами как достижение Гегеля, стоявшего в оппозиции ко всем своим предшественникам.
Конечно, объективно существовали тенденции, и даже весьма сильные, к созданию диалектики. Вся так называемая "трансцендентальная философия" Канта, Фихте, Шеллинга глубоко пронизана диалектическими тенденциями. Однако в сознании Канта, Фихте и Шеллинга "трансцендентальная философия" сосуществовала наряду с логикой, диалектические проблемы в ней упразднялись, а прежняя формальная логика продолжала существовать наряду с новой, возникающей наукой в неизменном виде и продолжала вызывать либо глубочайшее уважение, либо презрение.
Конечно, здесь нет возможности изложить отношение Канта, Фихте и Шеллинга к логике. Следует ограничиться иллюстрацией их отношения к логике в период возникновения "Феноменологии", приведя лишь некоторые их высказывания для того, чтобы показать, что они даже не видели в проблеме диалектической логики разрешимую проблему.
Кант в предисловии ко второму изданию "Критики чистого разума" говорит о проблемах формальной логики. Он считает, что формальная логика со времен Аристотеля не сделала ни одного шага ни вперед, ни назад, если отвлечься от поверхностных и второстепенных добавлений.
В "Логике" Кант исходит из того, что границы между отдельными науками, между отдельными частями философской системы следует проводить резко и строго. Соответственно этому проблема формальной логики, логики в строгом смысле слова, формулируется им следующим образом: "Границы же логики совершенно точно определяются тем, что она есть наука, обстоятельно излагающая и строго доказывающая одни только формальные правила всякого мышления (безразлично, априорное оно или эмпирическое, безразлично, каковы его происхождение и предмет и встречает ли оно случайные или естественные препятствия в нашей душе [Gemüt]).
Своими успехами логика обязана определенности своих границ, благодаря которой она вправе и даже должна отвлечься от всех объектов познания и различий между ними; следовательно, в ней рассудок имеет дело только с самим собой и со своей формой"[530].
Трансцендентальная философия, которая, по Канту, имеет дело с объектами мира явлений, должна утратить эту надежную почву. Кант формулирует ряд идей, которые во многом способствовали построению диалектической логики, хотя он не видел в ее создании проблему, не видел, что формальная логика должна превратиться в диалектическую, коль скоро решены удовлетворительным образом логические проблемы объективности, предметности, предметных отношений.
Вследствие неясности самой постановки вопроса о характере "трансцендентальной философии" у Канта, неясности, не преодоленной ни Фихте, ни Шеллингом, трансцендентальная философия оказалась какой-то странной и весьма неопределенной смесью. С одной стороны, она есть нечто совершенно иное, чем логика, поскольку она имеет дело с объектами и соотношениями объектов, но, с другой стороны, она отличается от всех частных наук, которые соотносятся с объективной действительностью, отличается вследствие того, что занимается исключительно объектами и соотношениями объектов вообще, всеобщими предпосылками их "полагания". Тем самым трансцендентальная философия представляет собой нечто совершенно аморфное и растяжимое. Фихте идет дальше Канта, а Шеллинг - дальше Фихте, каждый из них дает более широкое понимание сущности и метода трансцендентальной философии, и оно-то выдается за единственно правильный смысл этой науки. Кант по сравнению с Фихте и Фихте по сравнению с Шеллингом стремятся сохранить первоначальный смысл понятия трансцендентальной философии, и каждый из них полемизирует со своими предшественниками и последователями с позиций науки, действительные принципы и границы которой не были установлены с самого начала, так как определение этих принципов может быть вообще достигнуто на пути прояснения отношений между логикой и диалектикой.
Неясность в последних принципах философии затрудняет понимание существа этих дискуссий для современного читателя. Из этой неясности вытекает и постоянная, неожиданная апелляция к логике, ранее не допускавшаяся. Характерной в этом отношении является полемика Фихте с шеллинговским переносом трансцендентальной философии на философию природы. Фихте писал в письме к Шеллингу: "Натурфилософия, конечно, может исходить из уже установленного и готового понятия природы, однако само это понятие и философия природы должны быть дедуцированы из системы всеобщего знания, из абсолютного X, становящегося вполне определенным благодаря существованию" законов конечного разума. Идеализм, терпящий наряду с собой реализм, не был бы таковым: если он все-таки хочет быть чем-то, то он должен быть всеобщей формальной логикой"[531]. Итак, Фихте рассматривает возникающую диалектику природы лишь под углом зрения следующей дилеммы: или диалектика остается "наукоучением", а природу необходимо анализировать как "подчиненную сознанию область", или же к чисто эмпирическому естествознанию должна быть присоединена формальная логика как философское основание.
Если рассмотреть отношение Шеллинга к этим проблемам, то бросается в глаза, что он совершенно не понял решающего устремления Гегеля в период их наиболее тесного сотрудничества. В "Лекциях о методе академического изучения" Шеллинг говорит о проблемах логики и диалектики, явно намекая на возникновение у Гегеля диалектической логики понятия. Но, сколь мало он понял ее содержание, можно увидеть из следующего его высказывания. Ранее мы уже приводили определение Шеллингом диалектики, согласно которому диалектике нельзя научиться, т. е. она доступна лишь для "посвященных" в философию, лишь для гения. Теперь он пишет, что диалектика "еще не существует. Если она должна быть чистым выражением конечных форм в их отношении к абсолютному, то она должна стать научным скептицизмом: трансцендентальная логика даже у Канта не может стать скептицизмом".
Из этой цитаты видно, как Шеллинг представлял себе роль и значение той логики, которую задумал тогда Гегель: согласна этому представлению логика должна быть диалектическим разложением всех конечных понятий, вследствие чего рациональное знание само себя уничтожает и обосновывается необходимость прыжка к непосредственному знанию, к "интеллектуальной интуиции". Напоминание о трансцендентальной диалектике Канта в этой связи совершенно не случайно. Ведь трансцендентальная диалектика Канта в своих антиномиях уничтожает любую форму абсолютного познания принципов мира явлений, обосновывая философски непознаваемость вещи-в-себе для того, чтобы очистить путь для постижения абсолюта "практическим разумом" "верой". Шеллинг отвергает предложенное Кантом решение, как половинчатое и несовершенное.
Однако примечательно, что схема этого решения витает перед ним. Ведь он усматривает задачу диалектической логики в обосновании научного скептицизма, следовательно, в воспроизведении кантовских антиномий на философски более высокой ступени. Новое понимание содержания философии как "научного скептицизма" должно подготовить не субъективную веру, а объективное созерцание абсолюта. Но скептическое разрушение познаваемого мира и вместе с этим метода познания сохраняет схему кантовского дуализма, правда, в модифицированной форме: у Канта эта двойственность выражалась в познании мира явлений и субъективной вере в абсолютное, у Шеллинга - в саморазложении рассудочного познания и в тождестве субъект - объекта, данного в сверхрациональном созерцании. Сфера созерцания, согласно Шеллингу, выше любой категории рассудка; как же возможна для него логика, которая делает своим предметом последние основания человеческого познания? Следовательно, снятие противоречий, новое учение о противоречиях не есть для Шеллинга ядро новой философии, а служит лишь "пропедевтическим" введением к ней. (Здесь очевидны далеко идущие последствия негативного отношения Шеллинга к категории рефлексии.) Из интуиции необходимым образом вытекает, что у Шеллинга, наряду со скептической диалектикой, существующей для философских гениев, существует лишь прежняя формальная логика. Формальная логика - чисто эмпирическая наука, а скептическая диалектика - лишь часть общей "трансцендентальной философии", что присуще и взглядам Фихте.
Небольшие цитаты из работ выдающихся предшественников Гегеля вполне ясно говорят о том, что они не рассматривали и не понимали реальных специфических проблем диалектической логики. Они не могли понять, что именно содержательность самых абстрактных категорий создает возможность представить их в движении, в динамической связи, что соответствующая бессодержательность формальной логики образует крайний случай содержательности подобно тому, как покой в реальных процессах составляет крайний случай движения, что именно поэтому общие проблемы объективной действительности и субъективного процесса познания ее человеком составляют предмет диалектической логики, что только диалектическая логика и дает научное, философское решение тех проблем, которые были поставлены классическим немецким идеализмом, стремившимся преодолеть метафизическое мышление - анализ всех этих вопросов составляет исключительную заслугу Гегеля. До него все эти проблемы не были осознаны и даже поставлены.
Было бы небезынтересно проследить развитие гегелевской мысли, постепенное ее становление, концентрацию ее усилий на создании программы, решающей все философские вопросы. Несомненно, уже в первый иенский период существует явная попытка такого рода, прежде всего в тезисах его диссертации и в некоторых частях "Иенской логики".
Но полемический характер первых иенских работ Гегеля, его страстная заинтересованность в овладении всеми областями человеческого знания (в первые годы иенского периода Гегель получил основательные знания в естественных науках) оказались препятствием для изложения программы в систематической форме. Подготовка к изложению философской системы требовала от Гоголя полного прояснения центральной задачи философии. В "Феноменологии" с полной отчетливостью выражена эта программа, и значение "Феноменологии" в ее соотношении с диалектической логикой и состоит в том, что она есть введение к философии.
Мы ограничимся здесь тем, что вкратце охарактеризуем изложение Гегелем программы логики в тексте "Феноменологии". И предисловии к "Феноменологии" Гегель отождествляет логику со спекулятивной философией[532]. Это понимание находит весьма отчетливую и важную конкретизацию. "Философия,- пишет Гегель,-напротив, не рассматривает несущественного определения, а рассматривает определение, поскольку оно существенно; не абстрактное или недействительное - ее стихия и содержание, а действительное, само-себя-полагающее и внутри-себя-живущее, наличное бытие в своем понятии. Этот процесс, который создает себе свои моменты и проходит их, и все это движение в целом составляет ... его истину... Могло бы показаться, что необходимо заранее дать более подробные указания относительно метода этого движения или науки. Но понятие этого метода заключается уже в том, что сказано, а изложение его в собственном смысле относится к логике или, вернее, есть сама логика. Ибо метод ость не что иное, как все сооружение в целом, воздвигнутое в его чистой существен ности"[533].
Здесь уже совершенно ясно раскрыта сущность логики как подлинной философии, в которой дан метод ее целостного построения и соотношение всех ее содержательных категорий в их постоянном движении. Логика, как подлинная философия, является одновременно предпосылкой и необходимым продолжением и завершением "Феноменологии духа". Последняя представляет собой введение к логике. Но Гегель в предисловии еще более конкретно раскрывает этот аспект логики, ее метод, отношение к содержательности своих объектов. Он говорит: "Таким образом, следовательно, рассудочность есть некоторое становление, и в качестве этого становления она - разумность. В этой природе того, что есть: быть в своем бытии своим понятием - и состоит вообще логическая необходимостъ; она одна есть разумное и ритм органического целого, она в такой же мере есть знание содержания, в какой содержание есть понятие и сущность,-другими словами, она одна есть спекулятивное... Эта природа научного метода,- состоящая, с одной стороны, в том, что он неотделим от содержания, а с другой в том, что его ритм определяется для него им самим,- получает в спекулятивной философии, как уже "было упомянуто, свое изображение в собственном смысле"[534]. "Феноменология духа" представляет собой введение в спекулятивную философию, сущность которой, как мы уже видели, тождественна диалектической логике. Конечно, "Феноменология-это введение в специфическом смысле слова. О ее методологическом характере мы будем говорить подробнее в дальнейшем, однако основная мысль этой методологии уже ясна из предшествовавшего изложения - в ней должен быть раскрыт тот путь, который проходит обыденное сознание, если оно стремится стать философским сознанием.
Итак, если у Шеллинга подход к действительной философии "открыт лишь "избранным" и акт "интеллектуальной интуиции" трактуется им как средоточие познания абсолюта, то у Гегеля, напротив, абсолют не только есть некоторый процессе и его результат, следовательно, существует объективно, но в достижение "субъективным человеческим разумом точки зрения, исходя из которой можно адекватно познать абсолют, представляет собой также процесс и его результат.
Коль скоро это введение качественно отлично от всех предшествовавших введений в философию, то и его содержательное отношение к самой философии столь же радикально отличается от предшествующих форм отношения к философии. Прежние введения в философию были либо сугубо формальными, а содержание в собственном смысле давалось лишь в философии, либо, как у Шеллинга, сама философия имела своим содержанием и предметом нечто радикально иное по сравнению с "популярным", конечным знанием предшествовавшей философии.
Напротив, для Гегеля философия представляет собой всегда и везде одно и то же: она всегда есть выражение существенно - то содержания действительности в ее диалектическом самодвижении. Поэтому введение в философию должно включать точно то же содержание, что и сама философия. Подъем к философии по той лестнице, которая, по словам Гегеля, предоставляется человеку в "Феноменологии", означает, что все выше поднимающееся человеческое сознание осваивает на разных ступенях своего мышления содержание действительности. Но содержание, хотя оно и проявляется на разных ступенях сознания и модифицируется в соответствии с предметными формами своего проявления, есть то, что и составляет предмет философии, диалектической логики. И более того, различные ступени сознания, которые приводят к точке зрения философии, воплощаются в "Феноменологии духа" в качестве "форм сознания" и ни по своей сущности, ни по своей последовательности не являются чем-то случайным, стоящим в случайном отношении к объективным связям диалектической логики. Они, будучи обобщениями того же содержания, что и философия, обладают своей последовательностью,, своей связью друг с другом и т. д., иными, чем внутри диалектической логики. Но так как действительность - общий источник и феноменологии, и логики - одна и та же, то они должны соответствовать сложным, непрямолинейным, несхематическим образом по-разному проявляющемуся содержанию. Следовательно, путь к философии прокладывается Гегелем в рамках самой философии.
Гегель выражает эту мысль на заключительных страницах "Феноменологии" следующим образом: "Если в феноменологии духа каждый момент есть различие между знанием и истиной и петь движение, в котором это различие снимается, то наука, наоборот, не содержит этого различия и его снятия, а поскольку момент обладает формой понятия, то он соединяет в непосредственном единстве предметную форму истины и знающей самости. Момент выступает не как движение перехода - из сознания или представления в самосознание и обратно, а его чистая, форма, освобожденная от ого явления в сознании, чистое понято и дальнейшее движение последнего зависят единственно от его чистой определенности. Наоборот, каждому абстрактному моменту науки соответствует некоторое формообразование являющегося духа вообще. (Иными словами, феноменология.-Д. Л.) Подобно тому как налично сущий дух не богаче науки, он и не беднее ее в своем содержании. Познавание чистых понятий науки в этой форме образований сознания составляет тот аспект их. реальности, в котором их сущность, понятие, установленное в ней в своем простом опосредствовапии в качестве мышления, раскрывает моменты этого опосредс твования и проявляется, следуя внутренней противоп оложности"[535].
Мы уже показали, как метод "Феноменологии" вырастает из полемики Гегеля с философией Шеллинга, выходя, конечно, и своем методологическом и содержательном значении далеко за рамки этой контроверсы и получая совершенно самостоятельное значение. Можно было бы назвать полемическую часть "Феноменологии" - последней работы Гегеля невского периода - антиподом той статьи, которой открывается иенский период, и назвать ее "Различие между шеллингианской и гегелевской системами философии". "Феноменология" завершает полный драматизма процесс дифференциации немецкого идеализма и открывает период развития собственно гегелевской философии.
Наше предшествующее изложение показало глубокую методологическую оригинальность "Феноменологии духа". С доказательством методологической оригинальности "Феноменологии" терпят крах все филологические, педантские исследования буржуазных ученых, которые судорожно ищут "предшественников" "Феноменологии духа". Если бы речь шла лишь о филологических занятиях праздных гелертеров, то в наши дни совершенно не было бы смысла вообще касаться этих вопросов. Однако эти филологические изыскания- лишь одна из попыток подчеркнуть полное единство классической немецкой философии или завуалировать своеобразие гегелевской диалектики - все то, благодаря чему она стала предшественницей диалектического материализма. Тем самым философию Гегеля хотят свести либо до уровня агностицизма Канта, либо до романтического иррационализма. В противовес этим тенденциям выявление методологической оригинальности "Феноменологии духа" имеет определенное историческое значение.
Ниже в одном из отступлений для читателей, интересующихся деталями этого вопроса, мы кратко приведем наиболее важные данные, полученные "предшественниками" "Феноменологии". Касаясь этого вопроса, необходимо сказать, что основная мысль "Феноменологии" в известном смысле уже витала в воздухе. Самые различные соображения, методологическое объединение которых дано позднее в "Феноменологии духа", само собой разумеется, не выдуманы Гегелем, они были проблемами своего времени.
Но одно дело, когда мыслителей интересуют одни и те же проблемы, а другое дело, испытывает ли мыслитель влияние со стороны других в самой постановке проблем и в их решении. Мысль о диалектической связи категорий витала в воздухе со времен Канта, однако мы уже видели, что Гегель впервые поставил проблему диалектической логики на научную и конкретную почву.
Так же обстоит дело относительно проблем "Феноменологии духа". Они представляют собой взаимосвязь двух комплексов проблем. С одной стороны, диалектика категорий рассудка, их взаимного снятия необходимым образом приводит Канта к постановке вопроса о том, каков же путь к этой диалектике и от нее к познанию абсолюта. А с другой стороны, постоянный рост исторического сознания, исторического познания формирует потребность постижении истории как единственного пути, который ведет к познанию современности; прежде всего в осмыслении единственного и необходимого пути развития человеческого мышления и философии (Винкельман, Гердер и Шиллер в истории искусства и истории литературы пророчески предначертали путь развития и истории философии). Это было общей тенденцией времени, которая сама по себе должна была оказывать различное влияние на формирование замысла "Феноменологии духа". Однако это отнюдь не означает, что весьма эпизодические, крайне фрагментарные попытки решения, существовавшие до Гегеля, оказали какое-то существенное влияние на специфическую постановку проблем в "Феноменологии", тем более речь не может идти о том, чтобы из констатации - весьма неточной - существования такого рода связей и идейного родства делать те выводы, которые делают современные исследователи этого периода истории философии.
Одна из последних попыток, идущая именно в этом направлении, сделана И. Гоффмейстером, который стремится навести мосты между "эпохами разума" в "Системе трансцендентального идеализма" и "Феноменологией духа". Его аргументация крайне неубедительна. И с формальной стороны, поскольку Шеллинг постоянно смешивает субъективную (феноменологическую) и объективную (логическую) стороны проблемы, в то время как сущность феноменологии как раз и заключается в последовательной и методологической разработке этой субъективной стороны, и потому, что Шеллинг проводит эти мысли совершенно непоследовательно, ведь именно там, где проблема для Гегеля начинается, в философии практики,-для Шеллинга с его "эпохами разума" она заканчивается. И с содержательной стороны у Шеллинга совершенно не ставится проблема соотношения человеческой практики (труда) и возникновения сознания.
Само собой разумеется, у Канта есть места, которые свидетельствуют о том, что он движется в этом направлении. В конце "Критики чистого разума" есть небольшая главка, называющаяся "История чистого разума"[536]. Но в этой главке даны лишь отдельные замечания относительно некоторой схемы истории философии, причем Кант менее всего развивает исторический подход, делая упор скорее на выработке определенных типичеcких возможностей отношения к решающим вопросам философии.
Кронер попытался найти в Фихте предшественника "Феноменологии"[537]. Фихте, правда, говорит в определенных местах о "прагматической истории" духа[538]. Но если внимательно вчитаться в эти места, то можно увидеть, что здесь в еще большей мере, чем в выше рассмотренной цитате из Шеллинга, речь идет нить об одной идее, из которой совершенно не вытекают никакие действительно важные методологические следствия. Бесспорно, что эти идеи имеют свой исток в тех же течениях и проблемах своего времени, что и "Феноменология", но все это не имеет ничего общего с идейной близостью.
Следует более серьезно отнестись к мыслям, высказанным Гете и Шиллером. Гете в одном из писем к Шиллеру (в письме от 24 января 1798 г.) говорит о том, что его занятия историей учения о цвете привели к важным и новым идеям: "Если перед глазами ряд событий духовной жизни, из которых и состоит, собственно, история науки, то идея о том, чтобы априори написать историю, не представляется смешной: ведь действительно все развертывается из прогрессивных и регрессивных свойств человеческого духа, из устремленной вовне и возвращающейся к себе природы". [Текст обрывается здесь].