И все-таки я задержался, когда проходил мимо стоящего на стапелях, почти законченного теплохода. Это величавое и странное зрелище. Такими видят корабли только судостроители.
Он стоит, приподнятый над землей, опираясь на тысячи подпорок, уже окрашенный в красное и черное. На высоте десятиэтажного дома сверкают белые палубные надстройки, их едва видно снизу. Гигантское днище тяжело вздувается с боков. Величина подавляет. Если закинуть голову, видно бледноголубое небо, облако и где-то под облаком выступ черной кормы. На черном написано белой краской: «Дельфин». Но уже название порта я не могу разобрать.
Возле «Дельфина» тихо и нет людей: сейчас работы идут внутри — отделка я монтаж. Зато у других стапелей оглушительно гремят пневматические молотки, злобно визжат сверла, шипит, чихает и сияет нестерпимым светом электросварка.
Корабль начинается скелетом. Он похож на перевернутый скелет исполинской рыбы. Медленно, от земли, он начинает обрастать листами железа.
По дороге в контору верфи я сбежал к самому морю и остановился.
Море спокойно. То ближе, то подальше с шелестом ложатся тихие волны; временами слышится всплеск, как на реке от большой рыбы. Людей вблизи нет, но изредка вода доносит человеческие голоса. Их едва слышно, и нельзя понять слова. Вероятно, это говорят в лодке — она стоит вдали от берега, против солнца.
Сырой воздух пахнет водорослями и рыбой.
На берегу попадаются деревяшки. Их море обкатало, как гальку, в яички, личинки, топорики; древесные слои кажутся узором.
Разговор с секретарем парткома никак не получался: открывалась дверь, входили люди, сообщали, как прошла беседа в механическом цехе, у электросварщиков, такелажников.
— Ну, хорошо, — отвечал секретарь парткома. — Дай мне поговорить с товарищем. — И, не утерпев, спрашивал: — А старик Пахомов выступал?
Наконец он взглянул на часы и покачал головой.
— Через полчаса заседание бюро горкома!
— Все равно, — запротестовал я, — не уйду, пока не расскажешь: мы срочно даем в номер.
Секретарь вздохнул.
— Придется запереть дверь.
Он уже подходил к двери, когда в нее просунулся Женька.
— Вы ко мне? — спросил секретарь парткома.
— К вам! — ответил Женька, оглядываясь: я нетерпеливо барабанил по столу карандашом.
— Что случилось?
— Видите ли, я внес предложение, значит, чтобы вроде механизации…
— Вы из какого цеха?
— Из малярного.
— И что же вам сказали?
— Мастер говорит, что такое предложение было, а этого не может быть!
— Почему не может?
— Да потому, что тогда бы не мазали вручную. Я вам расскажу, вы сами увидите…
Секретарь парткома остановил его:
— Тут надо разобраться не спеша. Сейчас я не могу: через полчаса заседание, а мне надо еще поговорить с товарищем из газеты. Завтра у нас что? Воскресенье?
— Воскресенье, — повторил Женька.
— Ну, так в понедельник… Постойте! В понедельник, боюсь, не выйдет: целый день, вероятно, пробуду в горкоме. Давайте лучше во вторник, в обеденный перерыв. Хорошо?
— Хорошо! — ответил Женька.
Секретарь запер за ним дверь и повернулся ко мне.
— Ну, теперь давай разговаривать о нашей электросварке. Ты спрашиваешь, что нам мешает? Сейчас скажу.
Я стал записывать.