Теперь я перейду к вопросу о молодежи, ее положении и быте. Это — вопрос колоссальной важности. Это та человеческая фаланга, которая идет непосредственно нам на смену, и нам нужно знать, в какие бытовые условия она поставлена. Проблем обучения, проблем педагогических, я касаться не буду, не потому, чтобы я их считал неважными, не потому, чтобы я думал, что они не интересны, не потому, чтобы я был в них мало осведомлен; наоборот, именно потому, что они очень важны, очень интересны, потому, что я очень в них осведомлен я и считаю, что в таком общем изложении вопросов быта мельком касаться вопроса о нашем обучении нельзя. Это вопрос специальный и требует особого обсуждения.
Наблюдая комсомольскую жизнь, изучая ее по нашей печати, по «Комсомольской Правде», которая очень хорошо отражает жизнь нашей молодежи, по таким сочинениям, как сборник «Быт и молодежь», который можно всячески рекомендовать, я видел большие недостатки в жизни нашей молодежи. Я усматривал там, в особенности среди организованной молодежи, в нашем полуторамиллионном комсомоле, который не только является авангардом молодежи, но и колоссально влияет на весь быт ее, я видел там крупные дефекты. Я указывал неоднократно, вместе с т. Бухариным, на то, что у нас в комсомоле и у всей молодежи заметно романтическое разгильдяйство, существует такой взгляд, будто труд учебный, фабричный, который каждый день встает перед нами, недостоин «настоящего революционера»; заметно крайнее пренебрежение к чистоте жилища, костюма, в отношениях к людям и замена всего этого несколько босяцким подходом: нам-де, революционерам, неуместно в этом отношении быть похожими на мещанских юношей Запада. Мы ведь даже и фуражку прямо надеть не можем, а на ухо. И в связи с этим у нас все жесты наплевательские.
Я указывал вместе с т. Бухариным, что это тяжелая ошибка, что это было еще приемлемо в ту пору, когда мы разрушали, но совершенно неприемлемо в ту пору, когда мы строим, когда нам нужна колоссальная точность, колоссальная аккуратность. А вот такой босяко-романтик аккуратности не любит, ему претит «немецкая точность». — «Наше нутро революционно-славянское этого не любит». А мы требуем аккуратности, мы требуем расчетливости в отношении здоровья, в отношении времени, в отношениях к окружающим.
Размеренность, дисциплинированность, практичность стоят на первом плане. Это — неуклонное требование революции в период строительства. На это я обращал сугубое внимание, но я обращал внимание и на другое — на педантизм, на чиновничество, на портфелизм, который развивается иногда у комсомольцев, на эти поджатые губы, серьезное серое лицо. При таком юноше сказать о чем-нибудь смешном, веселом, о танце, молодой радости и т. д. — даже как то стыдно. Такой комсомолец так посмотрит на вас, что душа в пятки уйдет. Он страшно серьезный, делает все по программе. Спит по программе. Во всяком случае, пока не заснет, у него все по партийной программе. Он страшно серьезен, от него все веселое, живое прячется под землю, он и самый Комсомол, как свидетельствует т. Слепков, выдающийся наблюдатель Комсомола, стал было замораживать. И были факты, когда крестьянские или фабричные парни и девушки говорили: пошли бы в комсомол, да скучно очень, размяться нельзя, школу сплошную устроили, бюрократическая канцелярия там.
Но все это относительно пустяки. Я на этом останавливаться не буду, сверх того, что я уже сказал по этому поводу, ибо сейчас в более грозном виде выпятился родственный этому, связанный с этим факт хулиганства среди молодежи.
Т. Томский был прав, когда говорил в своем докладе: не преувеличивайте вопроса о хулиганстве, не говорите, что в этом, главным образом, виновата рабочая молодежь. Это верно, — не надо преувеличивать; но не надо и преуменьшать.
Статистические цифры говорят, что хулиганит, главным образом, молодежь от 16 до 25 лет. Цифры говорят, что хулиганство развивается как раз среди рабоче-крестьянской молодежи, и что сюда, в эту пропасть хулиганства, скатываются отчасти и комсомольцы.
Что такое хулиганство по своему внешнему определению? Это озорство, нарушающее нормальный ход жизни, которое доходит от просто неприятной шалости до преступления, в тех случаях, когда хулиганят скопом, подталкивая друг друга и доводя друг друга до преступления. От какого-нибудь острого, не совсем приличного словечка, сказанного девушке, до изнасилования скопом более или менее прямая линия. Когда я и другие исследователи всмотрелись в это явление и постарались в явлении хулиганства молодежи найти более общую причину, то увидели, что уныние и озорство идут в паре; отсюда линия, постепенно переходящая к более неприятным выступлениям, вплоть до преступления, и в другую сторону, уныние, все увеличивающийся пессимизм, вплоть до самоубийства.
Явление уныния, которое кульминирует самоубийство, явление озорства, которое кульминирует преступление, — вот явления, которые не надо ни преувеличивать, ни преуменьшать. Конечно, это не захватывает большинство и даже большое меньшинство, но, во всяком случае, захватывает заметное меньшинство нашей рабоче-крестьянской молодежи. Этого достаточно для того, чтобы привлечь наше сугубое внимание. Там, где скрещиваются эти линии, — озорство и преступление, уныние и самоубийство, — в центре стоит бутылка водки.
Вообразим два типа молодых людей — Ивана и Степана. Иван — натура активная от природы; когда он трезв, вы в нем не рассмотрите никаких особенностей, кроме того, что он активен, шумен, энергичен, любит выражаться откровенно по поводу того, что видит. Выпил он водки — и его задерживающие центры, соображения о своем достоинстве, о том, что скажут люди, не подведет ли это под наказание и т. д., водкой съедаются, водкой пожираются. Остается одно: какое-то глубокое внутреннее недовольство, досада, желание кому-то что-то доказать по поводу этого недовольства, большое желание внести «в эту серую жизнь» какой-то подвиг, авантюру — «размахнись рука, раззудись плечо», — когда он выходит из кабака, хочется совершить что-то необычайное. И он совершает озорство. А когда другие это озорство хвалят и говорят: ай да Иван, штуку то какую сделал и милиционера не побоялся! — он в следующий раз закручивает еще более значительный вензель, — ведь его за это похвалят еще больше! Собирается компания, которая занимается этим делом; он становится божком, совершает все более и более «знаменательные» поступки, доходит, в конце концов, до озверения. Вот — один путь, и вот какую роль играют ослабленные алкоголем задерживающие центры, которые заставляют скользить в пропасть без задержки.
А Степан — унылый человек: ходит — руки в карманах, глаза в землю, не выражается никак, а больше ворчит против судьбы. Но в обычное время, пока не выпьет, ничего замечательного собою не представляет — так какой-то незаметный молодой человек. Есть у него и свои надежды: сейчас плохо, сижу без работы, все обижают, но, может быть, завтра будет лучше; может быть, на работу завтра наймусь; повезет мне — девушки обратят на меня внимание. Сегодня плохо — завтра будет лучше. А выпив N — ое количество рюмок водки, начинает плакать пьяными слезами, поет грустную песню: «Эх ты, жизнь забубённая! Пропадай моя голова! Нет ничего впереди; никто не любит; последний я, лишний человек!». Всегда находятся подпевалы и начинают вместе, хором, друг друга подзуживать по части пессимизма. Дальше-больше, от одного момента до другого, вплоть до мысли: не лучше ли покончить горькую, неудачную жизнь в петле? Водка и здесь ломает сдерживающие центры и направляет молодое существо, которое зачастую не умеет одуматься, которое слишком скоропалительно в своих решениях, к такому иногда печальному концу.
Но одна ли водка в этом виновата или виновата сама молодежь? Не только водка одна в этом виновата и не только молодежь, а причина общая — обстоятельства переходного периода, исторический момент. В этом нужно разобраться.