(В те годы, когда полк в Царское Село не выходил).
В день Введения во Храм Пресвятой Богородицы, 21 ноября (ст. ст.) Семеновский полк праздновал свой полковой праздник. В этот же день справлял свой престольный праздник полковой собор.
Уже с утра 20-го праздничное оживление чувствовалось даже на соседних улицах. Извозчики перед подъездом Собрания сильно увеличивались в числе, поздравляли офицеров с «наступающим» и на два дня повышали свои притязания, по крайней мере на двугривенный.
В приюте и в приходской столовой шла раздача пожертвованной купцами бакалеи и мануфактуры. Все, кто просил, что-нибудь да получали. И можно с уверенностью сказать, что если в этот и на следующий день пьяных в приходе было не мало, то голодных не было вовсе.
В соборе сторожа и командированные на помощь солдаты наводили последний блеск и чистоту, натягивали ковры, готовили самое нарядное облачение и проверяли свет.
В этот день в казармах занятий не производилось. Фельдфебеля в своих помещениях готовились к приему гостей. Солдаты командами и по-одиночке густо шли в баню, в полковую и на Казачий, брились, стриглись, чистились и в самое неурочное время пили чай с ситным и с баранками. Дисцплина заметно слабела, ибо все начальство было занято своими делами.
В офицерском собрании усиленно звонил телефон. Председатель Распорядительного комитета (главный вершитель всех дел Собрания — выбирался из старших офицеров) и хозяин Собрания (должность второстепенная, выбирался часто из молодежи), — усиленно готовились к ужину-монстр в самый день праздника, — торжество по своим размерам, великолепию и продолжительности заслуживающее специального описания.
Буфетчик латыш А. И. Люман развивал оживленную деятельность. Собранские вестовые, под предводительством Литовёта (старый вольнонаемный лакей) перетирали парадную посуду, хрусталь, начищали многопудовое собранское серебро. В этот день завтрак, и обед готовились и подавались наспех. Все больше «антрекоты» и «омлеты-офицзерб».
У офицеров тоже было не мало хлопот. Когда я вышел в полк (в 1905 году) кителя существовали только белые и носились летом в лагерях. Зимой на занятиях и вне занятий, офицеры носили сюртуки, а на дежурстве, в караулах и во всех парадных случаях мундиры. Чтобы ходить чисто и опрятно, нужно было иметь не меньше 3 сюртуков и 3 мундиров, которые, но причине золотого шитья на воротнике и рукавах, особенно скоро изнашивались. Большинство подгоняло шитье новых мундиров именно к полковому празднику, и зачастую последняя примерка назначалась чуть ли не в последнюю минуту.
Были среди офицеров люди аккуратные, чаще всего немецкого происхождения, у которых всегда все было приготовлено заранее, и мундиры и сюртуки и все прочее висело и лежало в шкафах и комодах «по срокам». Но было не мало и таких, которые вспоминали о необходимости купить новые погоны, шарф или портупею только тогда, когда их нужно было надевать, и тогда денщики летели за ними к Пивоварову, Скосыреву, Фокину или в Гвардейское Экономическое Общество.
Форма одежды на всенощную под полковой праздник полагалась «обыкновенная». Еще Куприн писал, что форма эта, несмотря на название, была не очень обыкновенная и носилась сравнительно редко. При обмундировании времен Александра III и первой половины царствования Николая II, форма эта состояла из мундира с погонами и с цветным поясом при орденах, в Петровской бригаде при нагрудном знаке, с барашковой шапкой, при шароварах и высоких сапогах. По введении Александровской формы (мундиры с пуговицами и лацканами) многие находили, что она гораздо красивее и элегантнее старой. Но и старые, с косым бортом, гвардейские мундиры, со своим чисто русским покроем, были тоже очень хороши. Главное их достоинство было то, что они шли ко всем фигурам и сложениям. Они были хороши и на стройном поручике и на дородном полковнике.
Ровно в 6 часов вечера раздавался первый удар соборного колокола, но уже к этому времени войти в храм было не легко. В седьмом часу церковь была полна до отказа и протиснуться внутрь с главного входа было уже немыслимо. Толпа стояла плечом к плечу, так что нельзя было перекреститься. Солдат в церкви было по наряду от каждой роты и команды, т. к. всех, плюс прихожане — вместить было нельзя. Сплошной стеной стояли прихожане и «народ». Особо почетные лица пропускались в алтарь, или теснились у свечного ящика, где стояли и ктитор и староста.
Все паникадила и свечи были зажжены. В куполе были открыты окна. Но несмотря на это, от дыхания над толпой стоял пар, и люди и предметы различались как в тумане. Изредка толпа колыхалась, как волна, напирала на стоявший перед офицерской загородкой живой забор великанов солдат, слышался сдержанный гул, как вздох… Солдаты хватались за руки, отваливались назад и через минуту толпа снова откатывалась и снова становилось тихо. От времени до времени выводили и выносили «сомлевших», чаще женщин, иногда и мужчин. Они садились на ступеньки на снежок на паперти и, придя в себя, шли назад в церковь. Православные люди по большим праздникам любили долгие службы. Всенощная длилась больше трех часов. Читали и пели все, что полагалось под престольный праздник, все целиком, без единого выпуска и сокращения.
И служба, шла медленно и торжественно. Служил Протопресвитер Военного и Морского духовенства. Я помню еще тучного старика Желобовского, затем Голубева, б. главного священника Манчжурской армии, друга Куропаткина, и, наконец, о. Георгия Шавельского.
Много лет спустя, в эмиграции, живя в Софии, мы часто с ним вспоминали всенощные под Введение, и он не раз мне говорил, что сам он редко испытывал такое молитвенное настроение и такой душевный подъем, как тогда, когда служил в этот день в нашем полковом соборе.
Сослужило с Протопресвитером не менее шести-восьми священников, и из них, кроме причта и гостей — старые Семеновцы, принявшие священство. Всегда служил о. Вениаминов, священник, церкви Аничковского дворца. Иногда приезжал и служил архимандрит Амвросий (капитан Тидебель), впоследствии настоятель храма Российской миссии в Тегеране. Кроме протодиакона Крестовского, служило еще три или четыре дьякона.
Престол, жертвенник, все аналои, столик, на котором совершалась лития, и все священно — и церковно-служители, начиная с Протопресвитера и до псаломщика, все и все были одеты в особенное полковое облачение, золотой парчи, с вытканными по ней колосьями (полковым шитьем) вперемежку с синими васильками. Облачение это — большого богатства и красоты чуть не на 20 человек, было в свое время специально заказано и пожертвовано в полковую церковь г-жей Новинской, в память сына, молодого офицера, умершего от чахотки. Вынималось и одевалось оно только раз в год, на полковой праздник.
Служба идет медленно и торжественно. Поет полный полковой хор в 60 человек, хор удивительный по стройности и тонкому вкусу в исполнении. Управляет регент Алексеев. Уже не в первый раз несется громкий и радостный, как пасхальный, напев тропаря Введению:
— Днесь благоволения Божия предображение и человеков спасения проповедаше. В храме Божием ясна Дева является и Христа всем предвозвещает»…
И в ответ, в тон последней ноте хора, с середины церкви, без всякого усилия наполняя ее всю, раздается могучая, бархатная октава Протодиакона:
— И о сподобитеся на…ам слышания Святого Ева…ангелия…
В этот вечер проникнуть в собор после начала всенощной с главного входа было немыслимо. А потому снисходя к слабости г. г. офицеров и щадя их новые мундиры, с правой стороны церкви оставлялось для них свободное место, шагов в 12 длины и шагов в 8 ширины, отгороженное с двух сторон переносной деревянной решеткой. Вход за загородку открывался из боковых дверей, с Загородного проспекта. При входе, в вестибюле, между наружными и внутренними дверями, ставились вешалки и наряжались вестовые для снятия офицерских шинелей.
Ко всенощной офицеры собирались не спеша. До освящения хлебов загородка была почти пуста, только у задней решетки, почти вплотную к ней, стоял ряд бывших фельдфебелей и унтер-офицеров, превратившихся в околодочных, курьеров, швейцаров в министерствах и прочих тому подобных столпов прежних времен. Все это были люди крепкие, основательные и представительные собой. На формах, длиннополых сюртуках и пиджаках у всех на левой стороне полковой знак. При входе особенно знакомых офицеров, то один, то другой из них, расплывался в широкую улыбку, раздавалось тихое, но отчетливое:
— Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие!
За чем следовали поцелуи и взаимные поздравления. Немного впереди с офицерами стояли старые Семеновцы. Приезжал маленький и тоненький П. П. Дирин, Н. П. Галахов, С. И. Гаевский, П. И. Лебедев, Истомин и многие другие. Приезжали Семеновцы, состоявшие при большом и малых дворах, офицеры Генерального Штаба и те из ушедших в запас, которые съезжались на полковой праздник со всех концов России. Тут же были жены офицеров в закрытых вечерних платьях.
К освящению хлебов за загородкой становилось тесно, но еще задолго до окончания службы некоторые офицеры потихоньку исчезали и, накинув шинели и перейдя улицу, накапливались в Собрании. Там уже был приготовлен чай и закуска. И многие старые друзья, целый год отделенные друг от друга жизнью и расстояниями, пользовались этим тихим и уютным временем, чтобы поговорить по душам, зная, что на другой день, в толпе и многолюдстве сделать это будет уже труднее.