Из железной калитки над заснеженным обрывом выскочил человек без шапки, в расстегнутом пиджаке. Он бежит к домику Мишо. Мы видим его из окна.

— Это мой приятель, Тот Иожеф, — говорит Мишо Ференц с некоторой тревогой. — Опять у него что-то случилось. Он, знаете ли, главный мастер королевского погреба, тут, под этой скалой. Вы еще там не были? О, это настоящий лабиринт! Он тянется со всеми своими закоулками больше, чем на шесть километров. Когда-то, еще при турках, здесь были каменоломни, потом из них сделали погреба. А после Марии-Терезии, вот уже два века, это королевский винный погреб. В Будафоке много таких погребов. Сейчас электричества нет и в них полная тьма, но вино в бочках еще есть, а охраны никакой. А вино, знаете ли, не вода, всякое бывает… И вот он бежит ко мне, потому что я серб и говорю по-русски. Я тут стал теперь видная личность. Все идут ко мне!

Приятель Мишо вваливается в комнату, внося с собой запах вина.

На желтоватом, никотинового цвета, с тонким дугообразным носом, лице Тота выражен испуг. Его черные баки, переходящие в редкую рыжеватую бородку, двигаются, как иглы ежа. Из верхнего бокового карманчика пиджака торчит недокуренная сигарета.

Тяжело и прерывисто дыша, Тот быстро говорит что-то Мишо.

Испуг заразителен, но у Мишо он смягчен недоверием.

— Знаете ли, — объясняет он мне, — там у него в погребе кто-то есть. Он услышал какой-то шум, словно кашлянули в пустой бочке. Как вы думаете, не пойти ли нам посмотреть, в чем там дело? Веди нас туда, Иожеф. Не бойся! Мы пойдем с тобой.

Крутой, узенькой, каменной лесенкой идем, держась за железные перила, и время от времени упираемся в скалу слева, поросшую темнозеленым мхом и бурьяном. Спускаемся во двор серого двухэтажного дома. Собственно, дома-то нет. Я вижу только его фасад, как бы прилепленный к отвесу скалы, наподобие театральной декорации.

Раскрытые ворота ведут в обширный поперечный зал с цементными стенами и сводчатым потолком. Из этого зала начинается темный коридор пещеры, настолько широкий и высокий, что в него свободно может войти паровоз. Вверху огромными буквами написано:

«Munka, Rend és Fegyelem».

Мишо переводит:

— «Работа, порядок и дисциплина».

Иожеф дрожащими руками налаживает светильник. Он удивляется моему неуместному любопытству.

Да, да, говорит мне Мишо рассеянно, вот по этим рельсам ходили вагонетки с бочками, а в зале справа на длинных деревянных столах, обитых жестью, вино разливалось в бутылки; они закупоривались с помощью металлических колонок с рычагами. А в этих железных клетках, устроенных в несколько ярусов до потолка и соединенных между собой лесенками, напоминающими корабельные, бутылки хранились годами и десятилетиями, пока не сгнивали пробки. «Работа, порядок и дисциплина»! Да, это, конечно, золотые правила! Но, подчиняясь им, люди здесь чахли и очень скоро умирали… И Тот кончит тем же. Посмотрите, какое у него бледное лицо, а уши прозрачные, словно стекло! А ведь он — главный мастер! Хорошо было только на втором этаже, в зале с хрустальными люстрами, где угощались отборным вином знатные посетители и иностранцы. Они частенько приезжали сюда веселыми компаниями. Лишь искристым вином «из сахара и огня», выращенным на горных откосах вокруг Токая, да еще разве цыганской тягучей музыкой, и могла похвастаться Венгрия!

Светильник готов. Переглянувшись с Мишо, Иожеф, передает ему консервную банку с горящим фитилем из пакли. Мишо бодро кивает мне головой.

— Идите за мной. Не отставайте, здесь легко заблудиться!

Чуть повыше наших голов стелется лиловатый туман, похожий на густой табачный дым. Вдоль стен бесконечные ряды огромных, частью пустых, бочек. На каждой из них белые надписи: название вина, местность, откуда оно родом, и емкость бочки в декалитрах, исчисляемая пятизначными цифрами. Вина Токая, Эгера, Бадаченья, Кечкемета, Мора, Виланья, Шопрона. На каменном полу большие лужи. У меня промокают сапоги. Очевидно, здесь разлили бочки, может быть лишь для того, чтобы наполнить вином бутылку или флягу какого-нибудь солдата.

Уровень пещеры заметно понижается, все чаще уходят в стороны закоулки. Винные пары, сгущаясь до духоты, нависают сплошным, опьяняющим туманом.

Иожеф, идя позади, указывает повороты. Вправо, потом влево; прямо, опять вправо. Я уже теряю представление о направлении пути, и кажется, сам отсюда ни за что бы не выбрался.

Малейший звук гулко отдается под сводами и эхом замирает где-то в таинственных подземных далях.

Иожеф идет медленнее, прислушивается.

— Где был шум? — шопотом спрашивает его Мишо.

— Кажется, в отделении исторических.

Поворачиваем в один из закоулков. Вскоре мы попадаем в обширную комнату. В ней «исторические» бочки. Вино в них имело цвет и цену золота. Его дарили только королям и президентам, а в последнее время — особенно часто Гитлеру и Муссолини. Колоссальная бочка, величиной с избу, лежащая на бетонном постаменте, украшена тонкой резьбой и барельефами. В узоре из виноградных листьев изображение святого Иштвана, а под ним на кресте кубок с сиянием. Как уверяет Мишо, бочка сделана 290 лет назад и вмещает 122.700 литров вина. Надпись гласит: «34-й эвхаристический конгресс»[14]. Это в память того, как из этой бочки поили участников конгресса, ортодоксальных католиков.

Мишо и Тот суетятся, освещают коптилкой внутренность бочек и, переглядываясь, с опаской ищут злоумышленника. Меня же больше интересуют рисунки и надписи на бочках; приходится то и дело отрывать Мишо от поисков, просить у него разъяснений.

Вот мадьяр с мечом в руке; у него победоносный вид, а по полю без оглядки бегут турки.

Надпись:

«Не тронь мадьяра!»

Иисус Христос с чашей в руке, и тут же слова, сказанные им на тайной вечери:

«Пиите — сие есть кровь моя. Сие творите в мое воспоминание».

Среди виноградных лоз и гроздий четверостишие:

Хей, хей! Пей, пей!
Ничего не жалей.
Все равно, друзья, умрем.
Сон спокойный обретем!

Два ангела держат венгерский герб, а внизу надпись, сделанная, очевидно, после Трианона:

Верую в единого бога,
Верую в единое государство,
Верую в великую вечную правду,
Верую, что Венгрия воскреснет опять.
Аминь!

Мне уже как-то не по себе — и от воздуха и от этой пьяной мистики. Хочется к выходу.

Вдруг где-то возникший глухой звук, усиливаясь, раскатом проносится по пещере.

— Откуда это? — спрашивает Мишо.

Консервная банка дрожит в его руке, по стене скачут наши тени…

— Из королевской, — чуть слышно отвечает Иожеф.

Взглянув на меня, Мишо крадучись пробирается в следующий закоулок, а мы за ним. Между двумя высокими колоннами, на которые опирается вытесанная в толще породы капитель, проходим в чугунные решетчатые ворота и попадаем в продолговатый зал, вымощенный каменными плитами. Потолок теряется во тьме, так же как и верхи овальных цементных бочек.

— Осмотрим? — нерешительно предлагает Мишо, сам пугаясь своего шопота, гулко трепещущего под сводами.

Он открывает дверцу одной бочки, другой, освещает внутри коптилкой, а от третьей отскакивает с испуганным, во сто крат усиленным криком:

— Здесь!

В бочке, действительно, человек. Мы тащим его за ноги.

Подкованные сапоги, светлозеленые штаны, такая же шинель. И, наконец, всклокоченная голова. Фриц! Он мертвецки пьян. Мишо и Тот трясут его, как сноп.

Он с трудом приподнимает веки, что-то бормоча. Лицо его расплывается в радостной улыбке, но вдруг глаза открываются шире, и на лице уже не просто пьяное и заспанное выражение, а изумление, ужас.

— Русишь!

Через минуту он совершенно приходит в себя и обретает дар связной речи.

Оказывается, он сначала подумал, что это за ним явились его камрады. Ведь Гудериан шел сюда, чтобы освободить войска из «котла» в Буде. Неужели он еще не дошел? Ведь всем солдатам объявили приказ Гитлера: «Операциями буду руководить я сам!» Неужели опять ничего из этого не получилось? Когда отступали из Будафока, Курт Мильх не успел уйти. Он взял в ранец хлеба, консервов, кусок сала и залез в этот погреб, думая в нем дождаться своих. Жилось ему тут неплохо. К закуске была отличная выпивка, и вел он себя тихо, больше спал, а сегодня что-то чересчур хватил токайского и забыл об этой проклятой акустике… Но все к лучшему. Плен так плен. Зер гут… Битте… Гитлеру капут все равно. Он, Курт Мильх, был в этом уверен еще до начала войны!..

Иожеф выталкивает немца на свежий воздух и с удовольствием докуривает свою сигарету.