Послѣ усиленнаго недѣльнаго поиска работы, послѣ изнурительных часовых ожиданій по конторам фабрик (не потому, что работы нѣт, — работы всюду довольно, но только хозяева платить, не хотят, как слѣдует, и норовят нанять за безцѣнок), я рѣшил поступить на одну из фабрик за Нью Іорком.
Работа начинается в семь часов утра, и вот надо встать ранѣе пяти часов, и, как на пожар, спѣпшшь на фабрику; в дорогѣ-же надо сдѣлать три пересадки на трамваях.
В первое утро, впопыхах на послѣдней пересадкѣ я вскочил не в тот трамвай, и, усѣвпшсь, углубился в чтеніе газеты. Минут через двадцать я замѣтил свою ошибку. Спросив кондуктора, я убѣдился, что я оставил в сторонѣ нужное мнѣ мѣстечко.
Пропал никель, — подумал я — и еще больше пропадет в работѣ. Кажется, опоздаю на час.
Я вышел из трамвая.
Солнце только что взошло. Его ослѣпптельные косые лучи рѣзали глаза, и заставляли щуриться. Ярко-зеленые кусты и высокая по грудь трава окаймляли трамвайную линію. Над нею стояли больпгія деревья. Зелень покрывала обильная роса. Она тысячами искр сверкала на солнцѣ. Дышалось легко и было как-то весело. Казалось, пріѣхали на какой-то праздник.
Осмотрѣвшись кругом, я увидѣл молодого, лѣт двадцати-пяти, человѣка. Он сидѣл на камнѣ под деревом.
— Скажите-ка, господин, — обратился я к нему, — далеко ли тут до мѣстечка В.
— Я сам туда на работу ѣду, и вот жду трамвая, — безбожно коверкая англійскую рѣчь, дал мнѣ отвѣт незнакомец.
В этой изломанной рѣчи я уловил что-то, как бы родное или знакомое.
— А кто вы такой, русскій или поляк — спросил я.
— Я русскій, русскій, — повторил он, вставая с камня. Волынской губерніи, теперь под нѣмцем! А вы кто?
Я тоже русскій М — кой губерніи — отвѣтил я.
— Вот как! — воскликнул незнакомец. Его глаза весело блеснули, и по іфасивому лицу прошла добрая и привѣтливая улыбка.
— Что пишут в газетах о Россіи? — спросил он меня, жадно смотря на газету, которую я держал в рукѣ, и взгляд его скользнул к моему карману, из котораго торчала другая газета.
— Хотите, я дам вам одну, я ее уже прочитал.
— Я неграмотный, — стыдливо отвѣтил он мнѣ, опустив глаза, и когда он снова глянул мнѣ в лицо, то его взгляд словно просил меня извинить его, словно говорил, что он не виноват в этом.
Я пчуствовал невыразимую жалость к нему…
— Дерутся, брат, дерутся в нашей Россіи, — отвѣтил я.
Он как-то встрепенулся и быстро заговорил:
— «Вот я живу у поляков, так просто бѣда, прямо такн выговориться не дадут; кричат, что эти большевики хуже разбойников. Они, говорят, женщин и дѣтей маленьких рѣжут, старых беззащитных стариков бьют, всѣх, говорят, их повѣсить надо. Один говорит: я бы их всѣх колесовал, ремни бы из их шкуры выкраивал.
А я им говорю: да будет вам чепуху-то молоть. Что они не люди, что-ли, чтоб они так дѣлали? Да кто говорит-то вам все это? А они говорят: газеты пишут. А я им говорю: хоть я не читаю, да надо знать, кто газету-то пишет. Из нашего то брата там мало, а то и совсѣм нѣт, а пишут-то там — чик да брык, пан да барин, а то еще ксенз с попом на придачу…
Я весело разсмѣялся и согласился, что их здорово ксендзы туманят.
Незнакомец же продолжал:
— Ну, вот хоть теперь к примѣру взять, ну на кой черт они всѣ туда лѣзут. Смотри: итальянцы, японцы, китайцы. А англичане и французы, говорят, Москву уже забрали…
— Ну, до Москвы то им далековато оттудова, отколь они пошли. Кажется, тысяч шесть или семь верст.
Мы влѣзли в полный людьми вагон трамвая и встали на площадку.
— Сколько, сколько сот верст вы говорите? Я повторил.
— Ого, воскликнул он, ты-ся-чь!.. Эх, хотѣл бы я… Он не докончил и продолжал:
— Я пять лѣт здѣсь. Человѣк хуже собаки: убить, искалѣчить человѣка ни во что не считается, только бы выжать из этого деньги.
Вот теперь и с Россіей что дѣлают!
Там народ сколько милліонов в этой войнѣ положил. А за что? Вот теперь сбросил с себя всѣх, рабочій да мужик по своему хочет устроить, так куда тебѣ! Всѣ на дыбы встали. Они по старому хотят править. Какая нибудь тыща миліенеров всѣм свѣтом правит, один миліенщик двадцати миліенам разсказывает да приказывает. Шалишь, брат, послѣ этой войны сам народ должен, и будет собой править, довольно наѣздились на нас!
— Это вѣрно ты говоришь, замѣтил я, и время подвигается к этому; в Японіи тоже народ зашумѣл.
— Что, что, в Японіи говоришь? Что, там тоже революція, быстро спросил он меня.
Я разсказал ему, что знал из газет.
— Вот это хорошо, это ловко, восклицал он, и лицо его просіяло. Вездѣ должна быть революція. Эх, кабы япошки Россіи помогли, да как бы дали всѣм этим по затылку, что туда порядки-то пришли уставлять; так они бы всѣ там и остались, смѣясь закончил он.
Мнѣ надо было слѣзать. Я сердечно пожал руку этому безграмотному, но со свѣтлой головой человѣку, с'умѣвшему разобраться в безднѣ противорѣчій, в которых много и «читающей публики» барахтаются, как в грязном болотѣ.