Софья двоюродной сестре.
В Белу.
Я уехала из столицы, где собиралась жить, пока Польша не будет умирена.
Мой замок слишком близок к театру войны, чтобы продолжать оставаться в нем, и, может быть, дорогая кузина, страсть, очень отличная от страха, заставляет меня здесь именно обосноваться надолго.
Я не знавала любви, а уже думала, что исчерпала ее наслаждения, я не чувствовала еще тех живых стремлений, настойчивых желаний, того победного огня, непобедимого пламени, которые несут смуту в сердце и упоение в чувства.
Попав против воли под закон Гименея, я ненавидела, а не любила несчастного, который меня любил. Я расточала ему, как продажная женщина первому встречному, холодные ласки. Уподобясь этим тварям, делающим из любви позорное ремесло, оценивающим каждую свою ласку и продающимся на удовлетворение похоти случайного повелителя, я скоро испытала весь ужас отвращение.
Долго пришлось мне выносить эту муку; наконец смерть сжалилась над моей грустной участью и порвала мои цепи.
Сама себе госпожа, я снова увидела себя окруженной обожателями и одержала массу побед; но я искала только наслаждений и никогда не затруднялась выбором; я не ведала, что значит быть влюбленной: Густав научил меня этому.
Я думала, что не люблю его. Увы! Теперь я чувствую, что его обожаю. Отчего не знает он о состоянии моего сердца! Отчего я не могу я видеть его у моих ног, охваченного такою же пылкою страстью, говорящего мне о своих нежных чувствах! Отчего не могу я в моих объятиях заставить его позабыть всю. Вселенную!
Я желаю этого, но как далека я даже от надежды на это.
Долго я скрывала в моей груди эту роковую тайну, но моя стойкость исчерпывается, надо сделать ему признание.
Я не смею без оглядки отдаваться наслаждений его видеть и слышать. Чем сильнее это наслаждение, тем сильнее я забочусь его скрыть. В присутствии его милой я не позволяю себе никогда ни малейшего слова ласки; я запрещаю самим глазам быть слишком красноречивыми; моя рука одна, пожимая украдкой его, руку, иногда выражает трепетно мое нежное чувство.
Только наедине я пытаюсь дать ему понять моими взглядами то, что происходить в моем сердце, но он словно не понимает меня; он не тронут вовсе моим вниманием, и чтобы я с ним ни проделывала, он сохраняет всегда возле меня свою сдержанность. Не то, чтобы боязнь не понравиться, колебала в нем желание быть счастливым, но он в действительности вовсе не предприимчив; я не думаю, чтобы на свете существовала девушка, более неопытная, чем он.
Поверишь ли, вместо того, чтобы меня оттолкнуть, его холодность к несчастью только углубляет впечатление, производимое им на мое сердце.
Два месяца прошли в легких и безуспешных попытках, и я увидела, наконец, что надо прибегнуть к более сильны м средствам.
Я не изложу тебе всего плана действий, применяемого мною уже несколько дней, чтобы воспламенить его желания и вызвать его на нападение. Я хочу сообщить тебе одну только черточку.
Последний четверг я находилась с ним одна и, заметив его прекрасное настроение, принялась рассказывать о галантных проделках палатины Б., являющихся теперь в Варшаве новостью дня, и конечно не забыла подчеркнуть способ, как она устроилась со своим супругом.
— Комично, — заметил он, смеясь, — быть разом и доверенным мужа и ублаготворителем жены.
— Вы признаете конечно в этом уменье светского человека, как говориться, прилично утешиться, — сказала я ему, — кладя с тихим давлением свою руку на его, и кидая нежный взгляд. — Что, если бы у вас была жена кокетка, не ноступили ли бы вы также? Как скоро не находят удовольствия у себя, надо конечно искать его в другом месте».
— Когда люди так настроены, то конечно устраиваются без труда. Пусть каждый живет, как ему угодно, я согласен; но я лично никогда не возьму жены-кокетки, и не допускаю приятности в том, что нам с Люцилой придется когда-нибудь таким образом щадить нашу взаимную вину.
— Почему нет, когда вас на это уполномочили обычай и хороший тон? Находите ли вы, что уж так плохо любить наслаждения и то, что их внушает? Сладостно жить по воле своих желаний. По крайней мере вы сознаетесь, что довольно приятно менять предметы. Ничего нет более неудобного, как верность: при ней никогда любовь не обходится без тревог. Ревность, упреки, раздражение, слезы, вот ее печальная свита.
— Не знаю, — ответил он тоном добродушия, который мне проник в сердце. — Я никогда не любил никого, кроме Люцилы, и не думаю, чтобы для меня было возможным полюбить когда-нибудь другую.
Подошла его милая и несомненно застала бы меня на нежностях, которые я собиралась ему сказать, если бы я живо не переменила разговора.
Как ты справедливо можешь заключить, я не могу быть довольна таким началом.
Первая проба не удалась, хочу приступить ко второй, более годной наставить его на путь. Может быть, он робок в обществе? Но я увижу, есть ли у него достаточно ума, чтобы воспользоваться случаем и вознаградить себя наедине. Ухаживать за хорошенькой женщиной не надо, когда застают ее беззащитной.
Прощай, дорогая кузина. У меня в виду мало обычная военная хитрость, и я не сомневаюсь, что успех будет полный.
Варшава, 30 июля 1769 г.