Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Я уже касался предмета моих желаний: должен был соединиться с Люцилою. Она преисполнена дарами счастья, молодости, красоты, добродетели, и все, кто ее знает, завидовали уже моей судьбе. Чего не доставало для моего счастья? День брака был установлен, я ждал супругу под раззолоченный кров. Уже страсть представляла мне во всем блеске ее соблазнительный прелести, и мое сердце, упоенное радостью, предавалось своим восторгам.
Но в то время, как наслаждение представлялось моему воображению в самом привлекательном образе, судьба уже глухо грозила моему счастью.' Разгорающийся повсюду раздор проник и в недра наших семей; он вырвал у меня мою повелительницу.
Увы, мое счастье скрылось, как сон. Образы, полные веселие, которые очаровывали мою душу, в конце концов, обратились в скорбные мысли, и дворец, который должен был принять двух увенчанных счастьем супругов, теперь только храм горя и слез.
Источник радости иссяк в моем сердце. Чувствуя отвращение к настоящему, я страшусь будущего и не чувствителен ко всему, исключая моей скорби.
Так, дорогой Панин, на моем счастии закатилось солнце: при восходе своем каким оно найдет меня несчастным!
Варшава, 29 декабря 1769 г.