ВО МРАКЕ
Ночью все кошки серы!
Часы на колокольне соседней церкви пробили четыре удара.
— Иисус, четыре часа. Я едва успею вернуться домой до рассвета.
— Как, злодейка, бросать меня так рано?
— Так надо. Но мы увидимся скоро опять.
— Мы увидимся. Хорошо сказано. Но ведь подумайте, дорогая графиня, что я не видел вас.
— Бросьте вашу графиню. Вы совершенное дитя. Меня зовут донья Мария, и, когда я зажгу свет, вы увидите, что я не та, за кого вы меня приняли.
— С какой стороны дверь? Я сейчас кликну кого-нибудь.
— Не надо. Дайте мне встать, Бернардо! Я знаю эту комнату и знаю, где лежит огниво.
— Осторожно, не наступите на осколки и черепки, это вчерашнее дело ваших рук.
— Я все знаю.
— Отыскали?
— Ах, да! это мой корсет. Святая дева! как же мне быть, я второпях все шнурки перерезала вашим кинжалом.
— Надо спросить у старухи.
— Не шевелитесь. Все сделаю сама. Adios, quierido Bernardo![55]
Дверь открылась и мгновенно захлопнулась. Громкий хохот раздался снаружи. Мержи догадался, что его добыча ускользнула. Он сделал попытку преследования, но в темноте натыкался на мебель, путался в платьях и занавесках и все не мог найти двери. Вдруг она открылась, кто-то вошел с потайным фонарем. Мержи сейчас же схватил в объятия вошедшую.
— Ну, вот попалась! Теперь не ускользнете, — восклицал он, осыпая ее нежными поцелуями.
— Отстаньте же от меня, господин Мержи, — произнес грубый голос, — разве можно этак тискать людей?
Он узнал старуху.
— Чорт бы тебя подрал! — закричал он.
Молча одевшись, взяв оружие и плащ, он вышел из дому в таком состоянии, как человек, который после стакана превосходной малаги хватил, обознавшись, у своего слуги добрый глоток противоцынготной микстуры, долгие годы стоявшей позабытой в погребе.
Мержи проявил большую сдержанность, разговаривая с братом о происшествии. Он говорил об испанской даме редкостной красоты, насколько он мог убедиться в этом без освещения, но не сказал ни слова о своих подозрениях относительно того, кто была эта дама, тщательно скрывавшая свое прошлое.