I.
Тюмень.-- Тюкала и Барабинская степь.-- Волостные писаря и становые.-- Сибирскіе бродяги.-- Переправа.-- Крестьянскія женщины.-- Томскъ и Красноярскъ.-- Тайга.-- Нижнеудинскъ и Иркутскъ.-- Омули.-- Байкалъ.-- Буряты.-- Чита.-- Плаваніе по Ингодѣ.
Пріѣхавъ въ Тюмень (первый сибирскій городъ) въ маѣ 1858 года, я не рѣшился ждать парохода и думалъ отправиться попрежнему на почтовыхъ. О дешевизнѣ тюменскаго рынка можно судить изъ того, что за пятидневное пребываніе мое на постояломъ дворѣ, въ свѣтлой комнатѣ, со столомъ, при чемъ подаваемымъ оладьямъ, перьменямъ, пряженникамъ въ смѣтанѣ, маслѣ, не было числа -- и за все это, исключая чая и сахара, хозяинъ взялъ съ меня только пять рублей на мѣдь. На серебряный курсъ въ Западной Сибири никто не считаетъ; это почитается здѣсь по сю пору -- нововведеніемъ.
Хозяинъ показался мнѣ человѣкомъ любознательнымъ въ своемъ родѣ. Какъ-то между нами зашла рѣчь о несгараемой краскѣ и производимыхъ надъ нею опытахъ въ Петербургѣ.
-- Нельзя ли ее выписать? обратился онъ ко мнѣ и, получивъ въ отвѣтъ, что я самъ о ней слышалъ мелькомъ и не знаю къ кому обратиться, прибавилъ: -- поди ты! какое горе, сижу на мѣстѣ и ничего не знаю; ничего бы не пожалѣлъ для нея.
-- Если бы ты читалъ газеты, то зналъ бы, куда объ ней писать, сказалъ я ему.
-- Читать-то я читаю, благодаря отцамъ, да газетъ-то у насъ и въ заведеніи нѣтъ.
-- Такъ для какой же пользы ты грамотенъ? спросилъ я.
-- Ну, да грамотный человѣкъ все не то, что простой, сказалъ онъ, поднимаясь съ мѣста, какъ бы желая отдѣлаться отъ дальнѣйшаго объясненія. Впослѣдствіи я убѣдился, что грамотность въ Сибири, такъ же какъ и въ Россіи, у простолюдиновъ къ дѣлу не прикладывается.
Нигдѣ послѣ не видалъ я по Сибири такого городскаго движенія, какъ въ Тюмени, этомъ крайнемъ городѣ. Отдохнувъ два дня, я сталъ пріискивать попутчиковъ. Проходя мимо одного постоялаго двора, я замѣтилъ подъ навѣсомъ двухъ купчиковъ: одного суетившагося около вещей, а другаго со связкою сальныхъ свѣчей въ рукахъ, наблюдавшаго за смазкою тарантаса. Узнавъ, что они ѣдутъ въ Томскъ, я не задумался обратиться къ нимъ съ вопросомъ: не желаютъ ли они принять меня въ дорожные товарищи на половинныхъ издержкахъ.
-- Съ нашимъ удовольствіемъ... мы любимъ военныхъ, отвѣчали они: -- первое мѣсто для васъ уступимъ... вѣрно у васъ пожитковъ немного?
-- Одинъ чемоданъ.
-- Въ такомъ случаѣ мѣста будетъ довольно; только мы бы желали чрезъ часъ и выѣхать, добавили будущіе попутчики.
Дѣло было слажено. Мы вскорѣ поскакали по гладкой дорогѣ. Слѣдуя такимъ образомъ по иркутскому тракту, добрались мы до Ишима. Мертвенность этого города поразитъ и столѣтняго путешественника. Вотъ и Тюкала-городъ! Отсюда начинается извѣстная Барабинская степь, или лучше Бараба, какъ ее называютъ. Степь эта, сливаясь съ Омскою, тянется въ длину по тракту на нѣсколько сотъ верстъ, оканчиваясь близь Каинска. Глазъ путника, привыкшій встрѣчать однѣ сосны и березы, угрюмо тѣснящіяся на хребтахъ Урала, отрадно здѣсь отдыхаетъ на безконечномъ зеленомъ коврѣ. Изъ обновленной травы гордо поднимались степной колокольчикъ и дикій клеверъ; вдали расхаживали драхвы или степныя куры по-сибирски. Тучи дикихъ утокъ перелетали съ одного разлива на другой; въ низкихъ мѣстахъ вода еще держалась, образуя зеркальные оазисы. Но очарованіе наше скоро превратилось въ уныніе: за нами понеслась миріада мошекъ, кровожадность которыхъ такъ памятна сибирскимъ путешественникамъ. Казалось, воздухъ былъ насыщенъ этими адскими птичками, которыя, забиваясь въ носъ, ротъ и уши, производали несносный зудъ. Ночью мошки смѣнялись комарами и паутами {Оводъ по-сибирски.}. Не знаю, кому отдать предпочтеніе въ лютости, но тогда же я рѣшилъ, что эти воздушные попутчики питаются кровью бѣдныхъ путешественниковъ. При первомъ же случаѣ поспѣшилъ я запастись волосяною сѣткою, безъ которой свѣжему человѣку, лѣтомъ, едва-ли можно проѣхать чрезъ Сибирь.
Вся эта часть Сибири производитъ въ изобиліи яровой хлѣбъ, въ особенности пшеницу; озимый же хлѣбъ, по случаю раннихъ заморозковъ, почти не сѣятъ. Нигдѣ я не видалъ здѣсь огородовъ: овощь замѣняется въ этихъ мѣстахъ колбою. Въ Восточной Сибири называютъ ее черемшою. Она -- что-то среднее между лукомъ и чеснокомъ; стебель ея, подобно тростнику, выступаетъ на низкихъ мѣстахъ. Растеніе это предохраняетъ жителей отъ скорбута, который, по причинѣ дикости края, часто свирѣпствуетъ въ тайгахъ. Колба имѣетъ такой ядовитый запахъ, что отвѣдавшій ее не можетъ и въ три дня отъ него отдѣлаться. По Барабѣ жители-поселенцы мало занимаются земледѣліемъ, предпочитая уходить на частные золотые пріиски и выработанныя деньги, не доходя до дома, пропиваютъ; зиму проводятъ они на печкѣ въ полуразвалившихся избахъ. Отъ нихъ весьма замѣтно отличаются переселенцы, съ успѣхомъ занимающіеся полевымъ и домашнимъ хозяйствами. Тутъ въ первый разъ я понялъ неизмѣримую разницу между "поселенцами" и "переселенцами". Читатель впослѣдствіи самъ увидитъ изъ предлагаемыхъ записокъ, какіе противоположные элементы внесли они въ статистику страны.
Но впередъ, впередъ!... Путь нашъ великъ! По темнымъ тайгамъ, по сокровеннымъ пустынямъ поведу я васъ, вскрою предъ вами завѣсы потаенныхъ угловъ темнаго царства и покажу жизнь, какъ она есть съ изнанки.
Везутъ насъ дружки (вольные ямщики) и, передавая своимъ родственникамъ или знакомымъ, безостановочно мчатъ, взимая только по мѣдной гривнѣ за тройку. Охотниковъ на эту промышленость такъ много, что въ околицѣ каждой станціи можно ихъ насчитать до полдюжины. Тутъ я вспомнилъ факторовъ-евреевъ, цѣпляющихся за колеса... "Ревѣлъ {Въ Сибири, глаголъ "ревѣть" во всѣхъ случаяхъ употребляется тамъ, гдѣ надо сказать "кричать", разумѣется, у простолюдиновъ.} коней?" прогремѣлъ нашъ дружокъ, ровнясь съ парнемъ, стоящимъ у воротъ станка {Сибиряки называютъ станцію станкомъ, что, кажется, ближе подходитъ къ свойству русскаго языка.}.
-- Ревѣлъ, лѣниво отвѣтилъ ему парень; и дѣйствительно, вслѣдъ за этимъ показались въ воротахъ кони; а чрезъ десять минутъ мы скакали дальніе.
Быстрая наша ѣзда не была продолжительна: пришло большое волостное село и попутчики мои упросили меня подождать въ немъ какихъ нибудь полчаса. Но не такъ вышло на дѣлѣ. Купцы мои едва успѣли вытащить чемодана, и отстегнуть ремни, какъ явился на зовъ ихъ волостной писарь въ пальто и при часахъ. Завелся торгъ -- тутъ я познакомился со вкусомъ волостныхъ писарей.
-- Что это за бархатъ?... гладкій совсѣмъ, къ жилету не подойдетъ, важно молвилъ волостной, щупая кусокъ плису.
-- Помилуйте-съ, пестрѣе на жилетъ бархата не бываетъ... Послѣдней московской моды... Сами выбрали... Дрянь не стоитъ и завозить! И кусокъ оставался за покупателемъ.
"Вольному воля, а спасенному рай", подумалъ я, и ушелъ бродить по деревнѣ. Подобные торги продолжались не менѣе часу или двухъ и возобновлялись по большимъ селамъ. Попутчики мои -- томскіе мѣщане, слѣдовательно, истые сибиряки.
-- Откуда берутъ волостные писаря такія деньги? спросилъ я ихъ.
-- Помилуйте! отъ всего имъ доходъ.
-- Да что же дѣлаютъ здѣсь ваши головы и старшины?
Улыбнулись только попутчики моему невѣдѣнію и чрезъ минуту одинъ изъ нихъ сказалъ:
-- Вы знаете, что волостной не только не боится головы, но даже приказываетъ ему, потому что рѣдкій голова грамотенъ... "Вотъ, скажетъ писарь головѣ: -- приложи молъ печать къ этому рапорту"; и прочтетъ ему какой нибудь рапортъ о казенномъ хлѣбѣ; тотъ и приложитъ волостную печать; а это не рапортъ, а билетъ бродягѣ на пріиски.
Тутъ только я принялъ волостныхъ писарей за утѣшительную исключительность, у которой грамотность прикладывается такимъ очевиднымъ образомъ къ дѣлу.
Разговаривая въ этомъ родѣ, мы дошли до интереснаго мѣста, гдѣ засѣдатели занимались "травлей бродягою". Тутъ я сталъ втупикъ, не зная, что можно замѣнить борзую бродягой; но дѣло объяснилось просто.
-- Въ прежнее время, изволите видѣть (началъ одинъ изъ попутчиковъ), засѣдатели были злобнѣе, и если, бывало, задумаютъ проучить кого посущественнѣе, то непремѣнно затравятъ бродягой. Возьметъ съ собою бродягу въ цѣпяхъ, ну и заѣдетъ въ то село, куда надо; переночуетъ; а тѣмъ временемъ за ночь, бродяга высмотритъ все мѣстоположеніе того мужика, на котораго укажетъ засѣдатель. Вотъ на другой день и закричитъ становой: "подайте мнѣ такого-то крестьянина". Какъ этотъ явится къ нему, такъ бродяга зазвенитъ своими браслетами и выйдетъ изъ-за перегородки, протягивая бѣдняку руку. "Здравствуй, Никифоръ Петровичъ!" скажетъ ему: "что поспѣсивился? ужь и не узнаешь Ваньку Непомнящаго".-- Что ты, господинъ честной, Христосъ съ тобою... въ первой тебя и вижу, скажетъ бѣднякъ, пятясь отъ варнака. Не тутъ-то было... Тотъ такъ и начнетъ, какъ по пальцамъ, пересчитывать его семью, и овинъ-то гдѣ, и какъ они въ лѣсу корову зарѣзали... "Кого это вы рѣзали?" зареветъ засѣдатель: "э, э, э! Никифоръ Петровичъ, самъ на плети наѣхалъ".-- Разводитъ только руками Никифоръ Петровичъ:-- "Что за напасть такая и въ умъ не приложу!" думаетъ про себя. Ну, разумѣется, и отдѣлается тутъ же отъ суда, съ потерею только финансовъ; а засѣдателю чего же больше и надо!... Ропота на деревнѣ быть не можетъ, потому что у кого нибудь да есть же непремѣнно бродяга въ услуженіи.
Впослѣдствіи, въ Восточной Сибири, я узналъ, что прежде засѣдатели ѣзжали не только съ бродягой, но и съ мертвымъ тѣломъ и въ этомъ пріятномъ обществѣ дѣлали частые набѣги на свои владѣнія. Теперь, къ чести Сибири, явленія эти исчезли, но еще хранятся въ свѣжей памяти. Кстати о бродягахъ.
Сибирскіе бродяги раздѣляются на два сорта. Къ первому принадлежатъ бродяги, стремящіеся къ осѣдлости; ко второму такіе, которые не могутъ долго оставаться на одномъ мѣстѣ, по укоренившемуся отвращенію къ гражданственности и обществу. Пользуясь непроницаемостію сибирскихъ лѣсовъ, они при первомъ удобномъ случаѣ скрываются отъ людей и, питаясь одними кореньями и ягодами, ни за что не промѣняютъ свою свободу. Сибирскіе инородцы охотятся за ними какъ за звѣрьми и часто изъ-за одной полуистлѣвшей рубахи убиваютъ ихъ. Часто случается, что оборванный бродяга изъ-за какихъ нибудь плисовыхъ шароваръ (верхъ щегольства) убиваетъ своего товарища. Несмотря на эти неестественные случаи смертности, количество бродягъ повидимому не уменьшается. Сибирская поговорка хорошо характеризуетъ бродягъ этого сорта: "Собаки облаяли, вѣтры обдули, отцы и матери оплакали".
Между тѣмъ бродяга перваго рода, то-есть стремящійся къ осѣдлости, отыскавъ по вкусу край, пристаетъ къ заимкѣ (хутору) какого нибудь мужика и поработавъ на него, вызнаетъ -- нѣтъ ли какого бѣглаго изъ деревни, гдѣ живетъ хозяинъ. Послѣдній называетъ какого нибудь Ивана Кучерова; и чрезъ сосѣдей начинаетъ дѣйствовать въ пользу своего работника.
Въ условленное время бродяга является въ селеніе на мірскую сходку.
-- Чей ты таковъ? раздается въ толпѣ.
-- Я вашъ, Иванъ Кучеровъ... пришелъ съ повинною, домой основаться.
-- Да мы Ивана Кучерова хорошо знаемъ... Ты не нашъ! раздается опять изъ толпы.
-- Нашъ, нашъ! Кайся, да подноси міру вина, заговорятъ сосѣди его патрона. Зазвенятъ штофы и раздадутся со всѣхъ сторонъ голоса, вмѣсто тостовъ: "нашъ, чего ужь толковать... Богъ съ нимъ, нашъ". А съ писаремъ уже прежде было слажено. Повезутъ въ волость, посѣкутъ какъ ребёнка за шалость, и водворятъ на жительство.
Случается, что настоящій Иванъ Кучеровъ, наскучивъ бродяжничать, воротится домой въ деревню и явится на мірскую сходку... "Простите, господа, надоѣло шататься по бѣлу-свѣту... я вашъ Иванъ Кучеровъ". "Не нашъ ты!... Иванъ Кучеровъ давно живетъ съ нами, у насъ и въ домъ вошелъ (женился)... мы тебя не знаемъ!" -- отвезутъ его въ волость и предадутъ въ руки суда.
Къ чести сельской общины, надо сказать, что въ Сибири, какъ и въ Россіи, приговоренное разъ міромъ хранится свято и ненарушимо. Кто бы захотѣлъ доказать въ этомъ случаѣ на самозванца, тотъ долженъ бы былъ бороться со всѣмъ міромъ.
Сибирскіе крестьяне, больше изъ разсчета чѣмъ изъ сочувствія, пекутся о бродягахъ. Въ сѣняхъ выставляютъ почти всегда коравай хлѣба, туезъ квасу, а иногда и чашку съ какой нибудь прихлебкой для этихъ странствующихъ рыцарей. На своихъ заимкахъ, которыя въ нерабочую пору остаются пустыми, они не запираютъ подвала и хаты. Странникъ-бродяга заходитъ туда какъ домой, отправляется въ подвалъ, беретъ нужную провизію для ужина, растопляетъ въ хатѣ печь; но, кромѣ съѣстныхъ припасовъ, ни до чего не дотрогивается, даже не ворохнетъ хозяйской огнивы, если имѣетъ, для разведенія огня, свою. Нерѣдко хозяинъ, посѣтивъ свою заимку, застаетъ подъ ночь добрую компанію у себя въ гостяхъ, отужинаетъ съ нею и возвратится, какъ ни въ чемъ не бывалъ домой, прежде чѣмъ проводитъ ватагу со двора.
-- Здорово, гостинушка! скажетъ онъ, завидя въ углу своей оставленной хаты незваннаго гостя:-- здорово живешь!... Что жь ты ничего не варилъ?
-- Хлѣбца, дядюшка, будетъ съ меня одного, отвѣтитъ посѣтитель.
-- Ну, нѣтъ, вотъ бы и мнѣ пригодилось съ дороги-то, возразитъ хозяинъ.-- Да что? начали ваши пошаливать... бараній зубъ (отъ бороны) стащилъ кто-то.
-- А когда это было? спроситъ съ участіемъ бродяга, и непремѣнно разыщетъ похитителя, если не самъ, такъ чрезъ товарищей.
Заговоривъ о бродягахъ, я нарушилъ постепенность разсказа. Но, да не поставятъ мнѣ этого въ укоръ. Сибирь такъ разнообразна въ своихъ явленіяхъ, что написать о ней что нибудь систематическое очень трудно. Кому приведется писать первый сибирскій романъ, тому иначе, кажется, не назвать его, какъ "Сибирскія Тайны": такъ здѣсь все загадочно, начиная съ непроницаемой тайги до лукаваго глаза красавицы. Позволю себѣ сказать, что Сибирь составлена изъ обломковъ различныхъ національностей... Кого здѣсь не встрѣтишь?... Евреи, нѣмцы, поляки, монголы, тунгусы, номады, и русскіе съ ихъ перерожденцами. И все это вращается на одной аренѣ дѣятельности. До-сихъ-поръ нѣтъ еще достаточныхъ средствъ, чтобы слить всѣ эти народности въ одно благоустроенное гражданское общество: "Охъ, ужь мнѣ этотъ дворянскій родъ!" повторяетъ вслѣдъ за каторжною дѣвкой ея четырехлѣтній сынъ, провожая чиновника. "Я не дамъ барана изъ своего стада за стадо челдоновъ" (каторжныхъ), съ гордостью скажетъ монголъ. "За эту собаку я не возьму трехъ худыхъ людей", сказалъ мнѣ однажды бродячій тунгусъ.
Изъ всего этого хаоса рельфно выдается господствующая религія; но тѣмъ замѣтнѣе становится, что здѣсь она существуетъ "сама по себѣ". Самая страна не видала непріятельскихъ вторженій, не подвергалась прочимъ превратностямъ судьбы, чрезъ которыя проходятъ націи; исторія ея блѣдна, какъ непочатая тетрадь; ни легенды, ни историческія преданія не связываютъ сибиряка со страною. Отсюда -- излишній его матеріализмъ, холодность къ вѣрѣ, презрѣніе къ нравственности, семейнымъ узамъ. Въ Сибири удивляются только тѣмъ преступленіямъ, которыя сдѣланы безъ цѣли.
Но пора возвратиться къ дорогѣ. Подъ сидѣніемъ нашимъ были ящики съ лимонами, на нихъ попутчики мои возлагали блестящія надежды -- не даромъ и везли ихъ изъ Казани. Въ Сибири, какъ извѣстно, не только лимоновъ, но и яблокъ нѣтъ. Не одинъ разъ я сталъ замѣчать за попутчиками тревожные взгляды въ ту сторону, гдѣ покоились эти иноземные гости. Острый духъ сталъ пробиваться сквозь подушки. Наши лимоны, къ великому страху попутчиковъ, стали портиться. Бѣдняги понукаютъ дружковъ, прибавляютъ на водку -- ничто не помогаетъ: зловоніе захватываетъ духъ. Дѣлать нечего -- я переселяюсь къ козламъ -- да и отъ мошекъ на вѣтру легче. Вотъ и Иртышъ -- рѣка, которой принадлежитъ первая страница сибирской исторіи. Остановились пить чай въ живописной деревнѣ, расположенной на берегу Иртыша, въ ожиданіи перевоза. Попутчики вызвались сами устроить это дѣло. Не успѣлъ я допить стакана чаю, какъ они вернулись. По лицамъ ихъ я заключилъ о неудачѣ.
-- Дѣло неладно: съ насъ требуютъ двадцать-пять цѣлковыхъ за перевозъ; будто бы не по тракту ѣдемъ, потому что казенный перевозъ перенесенъ подрядчикомъ отсюда за тридцать верстъ, говорили мнѣ почти въ одинъ голосъ товарищи. Я сталъ наливать другой стаканъ; придвинулись и они къ самовару. "Вотъ почему", подумалъ я: "наши купчики, собираясь въ дорогу, поднимаютъ чуть ли не всѣхъ святыхъ своего прихода". Я вышелъ на берегъ распоряжаться переправою, и покуда нашли посудину, то-есть гнилой плотъ, утвержденный на двухъ старыхъ лодкахъ, я налюбовался вдоволь вечернимъ видомъ съ крутаго берега. Два или три острова, утопавшіе въ разливѣ, далеко пускали тѣни отъ своихъ кудрявыхъ березъ. Противоположный берегъ исчезалъ подъ сѣнью дремучихъ лѣсовъ. Вотъ ужь лучъ исходящаго солнца пересталъ золотить верхушки кедровъ; вдали перекликнулись гагары; наступилъ вечеръ.
-- Готово, ваше благородіе! раздалось надъ моимъ ухомъ.
Попутчики были уже на льготу, втащили и тарантасъ... ударили въ весла, и мы потянулись по рѣкѣ. Подъ обаяніемъ майскаго вечера и подъ мѣрные удары веселъ, я заснулъ въ тарантасѣ -- въ дорогѣ легко спится; за то и сонъ похожъ на дремоту. Не помню, долго ли я спалъ, но былъ пробужденъ намёками на какую-то опасность; я открылъ одинъ глазъ, навострилъ свободное ухо, но кромѣ черной пучины и глухаго всплеска гребли ничего не замѣтилъ; "вѣрно померещилось", подумалъ я, переваливаясь на другой бокъ.
-- Не сладить намъ, однако! глухо проворчалъ тотъ же голосъ:-- и какой лѣшій тутъ ее поставилъ?
Я соскочилъ съ тарантаса и, всматриваясь пристально впередъ, замѣтилъ точку, которая росла съ каждымъ взмахомъ весла, и наконецъ видимо было, что плотъ нашъ быстрымъ переваломъ теченія наносило на нее. Опасность увеличивалась съ каждой секундой; лошади, какъ бы предчувствуя столкновеніе, навострили уши. На аршинъ отъ плота возвышалась огромная затонувшая баржа; не всѣ успѣли употребить въ дѣло свои шесты; второпяхъ я схватилъ шестъ и уставилъ въ упоръ, но тонкимъ концомъ; отчего шестъ надломился и я чуть не пошелъ отъискивать Ермака. Накатникъ со скрипомъ заколебался подъ нашими ногами; но баржа была уже назади... по какому-то чуду мы легко отдѣлались отъ этого пагубнаго карамболя... Вотъ вамъ на выдержку одна изъ безчисленныхъ переправъ, совершенныхъ мною вдоль всей Сибири.
Но дорогѣ я насмотрѣлся, въ какомъ употребленіи здѣсь кедровые орѣшки. Сибирячки грызутъ ихъ съ проворствомъ бѣлки и только полтину мѣди берутъ съ пуда, для того чтобы разщелкать ихъ на масло. Прежде, чѣмъ наша жеманная мѣщанка успѣетъ взять съ тарелки горсть орѣховъ, сибирячка вылущитъ ихъ зубами цѣлую дюжину. Въ этой не совсѣмъ граціозной работѣ, первое мѣсто въ механическомъ усовершенствованіи принадлежитъ зубамъ, которые, не раздробляя шелухи, раскалываютъ ее на двѣ равныя части, такъ что чистое ядро валится въ посуду, поставленную на колѣни, а шелуха въ то же время въ сторону. Такое занятіе безобразитъ зубы; и ни у одной сибирячки не приводилось мнѣ видѣть порядочныхъ зубовъ. Но виновники этого удовольствія -- кедры терпятъ еще болѣе зубовъ. За горсть орѣховъ, какъ возможно менѣе желая истратить труда, рубитъ сибирякъ исполинское дерево, и оно безнаказанно погибаетъ у своего корня. Нельзя не пожалѣть объ участи кедровъ.
По вечерамъ мы часто встрѣчали въ деревняхъ хороводы. Пѣсни сибирячекъ отличаются своею монотонностію; поются онѣ полутономъ, и незамѣтно въ нихъ тѣхъ бабьихъ взвизгиваній, которыя составляютъ принадлежность нашихъ деревенскихъ мелодій. Широкоплечія, породистыя дѣвки, заплетавшія хороводъ, такъ же переглядывались съ парнями и такъ же смѣло, за неловкое пожатіе руки или чего нибудь другаго, награждали обожателей затрещинами; всеобщій звонкій смѣхъ покрывалъ такую шутку. Въ Восточной Сибири, особенно въ Забайкальѣ, дѣвки не такъ взыскательны и позволяютъ себя даже цаловать, принимая это за обрядъ національнаго танца; и ни одна вечеринка тамъ не обойдется безъ сердечныхъ изліяній. Сибирская дѣвка не скоро выходитъ замужъ, желая напередъ отпраздновать вволю свое дѣвичество. Даже пожилыя замужнія женщины, прославившіяся своимъ независимымъ взглядомъ на вещи, въ обращеніи между собою, называютъ себя дѣвками. Что касается до пѣсни мужчинъ, то складъ ея свойственъ особенностямъ сибирскаго края -- ноетъ ли ее вольный бродяга, или заводскій варнакъ. На выдержку, съ позволенія читателя, возьму двѣ пѣсни, записанныя мною со словъ.
I.
Шелъ удаленькій
Въ путь-дороженьку;
Застигала его ночка темна
Въ сыромъ бору, подъ сосенкою.
Гдѣ жь мнѣ ноченьку ночевать будетъ?
Гдѣ осенню коротать будетъ?
Заночую ли, молодецъ, во темномъ лѣсу,
Что подъ этой ли подъ сосенкой.
Ты не дуй-ка, не дуй съ горъ, погодушка,
Не шуми-ка, ты, зелена дубравушка,
Не качай-ка, ты, зелену сосну,
Не мѣшай-ка мнѣ думу думати!
Ужь я думаю, да подумаю,
Припаду къ землѣ, да послушаю --
Ужь не стонетъ ли мать-сыра-земля,
Не кукуетъ ли гдѣ кукушечка.
Не горюетъ гдѣ горюшечка,
Не поплачетъ ли родна матушка,
Не потужетъ ли родный батюшка,
Не взрыдаетъ ли молода жена,
Не вспомянутъ ли други прежніе,
Сотоварищи службы ратныя.
II.
Взрявкалъ медвѣдь на Гурьевскомъ,
Затопали кони на Соймановскомъ.
Стой прямо, гляди браво,
Гребкомъ дѣлай хорошо,
Чтобъ нарядчики на насъ
Не косили своихъ глазъ,
Не грозили бъ намъ рукой,
Не стращали бы лозой.
Чтобы наши господа,
Командиры пристава,
Все въ порядкѣ бы нашли,
Посмотрѣли бъ, да ушли.
Степь окончилась. Затемнѣли лѣса. Мы подъѣзжали къ Томску. Съ каждой верстой попутчики мои обновлялись надеждой увидать родимый городъ, гдѣ ждали ихъ подруги и дѣти. Счастливы тѣ путешественники, которыхъ ждетъ подобная встрѣча. Въ долгихъ моихъ странствованіяхъ по свѣту, ничто не приносило такого удовольствія, какъ симпатичное слово... немного ласки дорожному человѣку и онъ покуда счастливъ! Но Томскъ показался. Городъ довольно великъ для края... есть много хорошихъ каменныхъ домовъ. Я заѣхалъ въ гостиницу, распростившись съ добрыми попутчиками. Гостиница была на петербургскую руку... тѣ же цѣны, тотъ же буфетный каталогъ. Несмотря на это, мнѣ подали разогрѣтый супъ, въ которомъ, кромѣ мухи, не было никакой зелени.
Нумера большею частію были пусты. Золотопромышленники, ихъ прикащики и довѣренные были всѣ въ тайгѣ (на пріискахъ). Самый городъ представлялъ полное отсутствіе публичной жизни. Сосѣдъ мой по нумеру, отставной золотопромышленный прикащикъ, не замедлилъ познакомиться со мною и тутъ же объявилъ, что его способъ закалки стали -- наилучшій изъ всѣхъ извѣстныхъ, и что онъ держитъ его пока въ секретѣ. При этомъ объявилъ мнѣ, что казенные заводы отстали отъ нѣкоторыхъ частныхъ по причинѣ малой заработной платы и отсутствія горной и механической школъ въ Екатеринбургѣ. "Здѣсь въ главной кузницѣ Сибири -- въ Екатеринбургѣ, долженъ быть горный институтъ и на другихъ началахъ (прибавилъ онъ), чтобы ученики вмѣстѣ съ теоріею занимались мастерствомъ, дабы впослѣдствіи работники не могли ихъ обманывать".
-- Я съ вами согласенъ и умываю руки, отвѣчалъ я ему, отправляясь бродить по городу.
Есть около города и дачи, гдѣ тѣшится городская знать. Тѣ же шляпки, тѣ же кринолины промелькнули мимо меня на туземной линейкѣ. Томскъ безспорно -- лучшій городъ въ Сибири; но найдти въ немъ что нибудь особенное рѣшительно невозможно. Всякій, кто и не былъ тамъ, съ разу можетъ указать: на соборъ, присутственныя мѣста, городской театръ, казармы -- словомъ, для все то, изъ чего складываются наши города. Зимой, при съѣздѣ золотопромышленниковъ, говорятъ, городъ принимаетъ праздничный видъ.
Но пора въ путь... Запылила опять дорога; запестрѣли поля, опушенныя неизбѣжнымъ лѣсомъ. Отъ Томска до Красноярска нѣтъ ничего замѣчательнаго на пути, кромѣ дремучихъ лѣсовъ, раздѣленныхъ одною дорогою, и горныхъ хребтовъ. Горы эти становятся все выше и выше и наконецъ исполинскими песчаными холмами окружаютъ равнину, омываемую Енисеемъ. На этой равнинѣ расположенъ Красноярскъ. Городъ этотъ оставилъ во мнѣ пріятное впечатлѣніе. Видъ на рукавъ Енисея, съ ротонды городскаго сада, великолѣпенъ. По быстротѣ эта рѣка, за исключеніемъ своего притока Ангары, считается первою въ Сибири. Садъ хорошо планированъ и имѣетъ довольно тѣни, но всѣ деревья почти исключительно состоятъ изъ одной березы. Это однообразіе растительности напоминаетъ грустный сѣверъ.
Итакъ началась Восточная Сибирь!... Дорога, усыпанная хрящемъ и пескомъ, отрадно для глазъ извивается свѣтлою лентою по зеленымъ холмамъ горныхъ хребтовъ. Мосты, сложенные изъ гигантскихъ бревенъ, вездѣ въ исправности. Тутъ нельзя не вспомнить о нашей, хоть бы, рязанско-астраханской дорогѣ, которая только тѣмъ и отличается отъ крымскихъ грязей, что имѣетъ обратное дѣйствіе на своихъ паціентовъ. Земледѣльческая промышленность Красноярской, или, вѣрнѣе, Енисейской губерніи сосредоточивается вся въ минусинскомъ округѣ, который, сверхъ того, славится своими нетронутыми минеральными богатствами. Тамъ, между прочимъ, недавно открыты огромные пласты графита. Енисей раздѣляетъ минусинскій край на двѣ половины и способствуетъ удобному вывозу пшеницы нетолько до Енисейска, который безъ нея давно бы пересталъ существовать, но и далѣе. Жители-крестьяне живутъ зажиточнѣе прочихъ своихъ сибирскихъ собратій. Южное положеніе края (на линіи) и роскошныя долины позволяютъ называть его сибирскою Швейцаріей). Во всѣ послѣдующіе три года, ни объ одной странѣ не отзывались при мнѣ съ такимъ увлеченіемъ, какъ о "Минусѣ": "Пріѣду домой, возьму жену, дѣтей и уѣду навсегда въ Минусу", говорили мнѣ не разъ люди, изъѣздившіе всю Сибирь.
-- Что это, тайга, что ли? спросилъ я ямщика, приближаясь къ темнымъ лѣсамъ.
-- Нѣтъ, баринъ; простая дуброва... Тайга впереди.
Наконецъ мы коснулись этой тайги. Дикіе звѣри и инородцы -- единственные обитатели этихъ угрюмыхъ мѣстъ; и только одно присутствіе станцій развлекаетъ путешественника. Крестьяне рѣдко заходятъ въ глубь этихъ лѣсовъ далѣе двадцати верстъ отъ дороги. Подъ словомъ "тайга" здѣсь разумѣтотъ неизмѣримое пространство, обросшее непроницаемымъ лѣсомъ, неудобное для населенія, но каменистому грунту, непроходимымъ болотамъ и горнымъ хребтамъ. Тайга эта къ сѣверу доходитъ до предѣловъ Ледовитаго Океана, гдѣ, постепенно измѣняя свой характеръ, оканчивается тундрами. Дикіе звѣри наполняютъ эти мрачныя пустыни. Медвѣди здѣсь ходятъ "артелями"; а пушные звѣри, чѣмъ далѣе къ сѣверо-востоку, тѣмъ становятся роскошнѣе. Настоящіе звѣровщики (охотники) -- тунгусы и каргазы. Когда вы послѣдуете за инородцемъ въ тайгу, тогда только увидите, что полудикарь вошелъ въ свою сферу.
Въ дремучемъ лѣсу, среди глухой тишины, въ полумракѣ, онъ поведетъ васъ по едва замѣтной тропинкѣ, а когда и она исчезнетъ, по какому нибудь изсохшему руслу горной рѣчки и никогда въ обратный путь не заблудится. Но вотъ вы замѣчаете, что странный разрѣзъ глазъ его принимаетъ еще болѣе неестественную форму. Вы стараетесь узнать причину -- "здѣсь прошла козуля" (коза), угрюмо отвѣчаетъ онъ вамъ. Напрасно напрягаете зрѣніе: вы ничего не замѣтите. По маленькимъ опрокинутымъ остроконечными копытцами козы камешкамъ тунгусъ открываетъ ея слѣды. Углубляясь далѣе въ чащу, онъ по обкусаннымъ листьямъ, для насъ совершенно незамѣтнымъ, узнаетъ, какого роста и величины пробѣжала здѣсь лось и если захочетъ, то непремѣнно ее выслѣдитъ. Меткость его выстрѣла достойна удивленія. Дѣйствуя тяжелою винтовкой, приспособленною къ сошкамъ, онъ иначе не стрѣляетъ въ бѣлку, какъ въ голову, чтобы не попортить мѣха. Идете съ нимъ далѣе, углубляясь все болѣе въ лѣсную пучину, вы близь солончака, садитесь съ нимъ, въ ожиданіи прихода козъ, которыя любятъ лакомиться соленой травой. Отъ жажды и комаровъ вы закуриваете трубку, но тунгусъ не даетъ вамъ долго курить -- "коза далеко чуетъ табачный дымъ", вы слышите отъ него и съ досадой кладете трубку. Вдругъ среди невозмутимой тишины дебри, слышите вы отдалённые мѣрные удары палочкой по пустому пню; вы спрашиваете товарища, и онъ едва отвѣчаетъ вамъ, что "это балшой мохнатый мышка" выгоняетъ изъ дупла муравьевъ (рѣчь идетъ о медвѣдѣ); "теперь онъ дуритъ и собаки съ нами нѣтъ, а то бы мы пошли на него", говоритъ онъ и вмѣстѣ съ этимъ, запустивъ конецъ указательнаго пальца въ рогъ, вынимаетъ его потомъ и ставитъ на воздухъ: та сторона, которая засвѣжѣетъ, покажетъ ему теченіе незамѣтнаго вѣтерка, сообразуясь съ которымъ, онъ берегъ новое направленіе, чтобы миновать чуткаго звѣря {Медвѣдь любитъ лакомиться муравьями, и иногда прямо запускаетъ свои влажный языкъ въ дупло; языкъ мгновенно покрывается озлобленными обитателями муравейника и, безъ всякой примѣси ихъ домоводства, отправляется въ пасть.}.
Вотъ и Нижнеудинскъ -- городъ, замѣчательный развѣ только тѣмъ, что туда заходятъ изъ тайги медвѣди. На первомъ станкѣ отъ этого города на разсвѣтѣ, при перемѣнѣ лошадей, я зашелъ въ комнату и полусонный едва не наступилъ на спящаго человѣка; на другой сторонѣ комнаты лежать также одинъ господинъ. Появленіе мое ихъ разбудило; они, какъ бы сговорясь, встали и встряхнули бараньи тулупы, на которыхъ покоились. Когда они вышли въ сѣни умываться, я заглянулъ въ ихъ подорожную, раскинутую рядомъ съ моею на книгѣ; оказалось, что эти старики были польскіе изгнанники тридцатаго года, возвращавшіеся на казенный счетъ на родину. Изъ разговоровъ съ ними, я узнать, что сѣдые несчастливцы, успѣвшіе состариться въ ссылкѣ, ѣхали безъ особенной радости на родину, гдѣ ожидало ихъ новое поколѣніе.
Но лѣса стали рѣдѣть -- мы подвигаемся къ Иркутску. Поёмные луга, окаймляющіе Ангару, стали шире, деревни чаще... мы подъѣхали къ городскому перевозу. Красиво раскинутый на всхолмленномъ берегу Ангары, противъ впаденія въ нее Иркута, выглядывалъ изъ-за утренняго тумана Иркутскъ. Мы въѣхали на паромъ-самолётъ. Посредствомъ каната, перекинутаго чрезъ нѣсколько лодокъ и укрѣпленнаго на противоположномъ берегу, этотъ самолётъ, повинуясь напору воды, съ помощію одного только руля описываетъ дугу чрезъ всю ширину рѣки, и переправа въ двѣ минуты кончена. Я слышалъ, что благодѣтельный паромъ этотъ устроенъ какимъ-то нѣмцемъ. Прежде обыкновенный перевозъ былъ неудобенъ по причинѣ страшной быстроты Ангары. Рѣка эта по красотѣ и быстротѣ водъ своихъ не имѣетъ себѣ соперницъ въ цѣлой имперіи. Отъ Байкала, изъ котораго вытекаетъ, до Иркутска, на протяженіи шестидесяти верстъ, она имѣетъ шестьдесятъ саженъ паденія, чѣмъ и объясняется ея необыкновенная быстрота. Яркозеленый цвѣтъ ея воды, въ стаканѣ имѣетъ цвѣтъ чистаго кристала... вода пріятна на вкусъ и такъ прозрачна, что на нѣсколько саженъ видно дно рѣки. Ниже къ Енисею, по причинѣ гигантскихъ пороговъ, плаваніе по ней небезопасно. Впадая въ Енисей, она долго сохраняетъ свой оригинальный цвѣтъ.
Начался осмотръ Иркутска. Опять нечего сказать въ пользу его особенности; развѣ упомянуть о небольшомъ музеумѣ и библіотекѣ, которые такъ рѣдки въ нашихъ городахъ. Забайкальскій край богатъ лекарственными травами, которыми искусно умѣютъ пользоваться монгольскіе ламы: поэтому многіе находятъ полезнымъ учредить въ Иркутскѣ ботаническое отдѣленіе забайкальской флоры. Но болѣе всего недостаетъ Иркутску -- технологической школы. Не прямая ли это причина отсутствія самыхъ необходимыхъ для края фабрикъ? Во время пребыванія моего въ Восточной Сибири, мнѣ приводилось часто слыхать жалобы купцовъ на недостатокъ технологовъ, такъ-что послѣднему изъ нихъ платятъ по двѣ тысячи рублей въ годъ.
Въ Иркутскѣ, какъ и во всемъ Забайкальѣ, воздухъ сухъ и рѣдокъ; но край славится своими минеральными водами. Больше мнѣ сказать объ Иркутскѣ пока нечего... поѣду дальше.
Отъ города до Байкала дорога идетъ близь праваго берега Ангары по всхолмленнымъ подошвамъ утесистыхъ горъ. Ущелья, обросшія вѣковыми соснами и лиственницами, поражаютъ путника дикимъ величіемъ. Когда мы подъѣзжали къ Байкалу, проливной дождь испортилъ красоту вечера, и скоро горные хребты и утесы, угрюмо сторожащіе это одинокое море, одѣлись въ непроницаемый туманъ. Незамѣтно подъѣхали мы къ крыльцу гостиницы, расположенной близь пароходной гавани. Переѣздъ чрезъ Байкалъ не представилъ ничего замѣчательнаго. Цвѣтомъ и вкусомъ вода озера напоминаетъ Ангару. Въ озерѣ водятся тюлени и особая порода рыбъ (въ родѣ большихъ сельдей), извѣстная подъ именемъ омулей. Этотъ омуль для забайкальца то же, что селедка для чухонца. Онъ поглощается въ огромномъ количествѣ и составляетъ особую отрасль промышлености. Крайняя глубина озера не извѣдана: опускали лотъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на 1,200 саженей и не находили дна... Байкалъ неизмѣримъ, какъ и все въ Сибири неизмѣримо! Въ народѣ существуетъ убѣжденіе, что озеро это ничего не держитъ нечистаго, выбрасывая на берегъ все -- отъ утопленника до послѣдней щепки погибшаго судна, оттого и называютъ его Святымъ Моремъ. Пристали мы къ посольской гавани, получившей названіе отъ монастыря, построеннаго на мѣстѣ убіенія московскихъ пословъ, лѣта за 200 назадъ, монголами. Монастырь обнесенъ каменною стѣною, которая отдѣляетъ отъ міра только трехъ монаховъ. Я сѣлъ опять въ повозку, направляясь на областной городъ Читу, откуда по амурской системѣ рѣкъ предстоитъ мнѣ плаваніе до береговъ Тихаго Океана. На другой день мы достигли живописной долины, образуемой отраслями Яблоннаго хребта. Въ глубинѣ долины извилистой лентой бѣжала Селенга, впадающая въ Байкалъ. Живописный переливъ тѣни и солнечнаго свѣта разнообразилъ картину горныхъ уваловъ.
Проѣхали городъ Верхнеудинскъ. Ночью по окраинамъ лѣсовъ горѣли свѣтящіеся червячки. На зарѣ мы въѣхали въ степь, слегка всхолмленную уходящими хребтами; это была обширная Бурятская степь.
Потомки воинственныхъ монголовъ и наслѣдники ихъ степей мирно живутъ въ своихъ улусахъ. Они принялись, отчасти съ успѣхомъ, за земледѣліе; вообще же занимаются скотоводствомъ и звѣринымъ промысломъ. Они усвоили много русскихъ обычаевъ и многіе приняли христіанство. Забайкальскіе буряты, или, прямѣе сказать, монголы, сохранили все уваженіе къ своимъ ламамъ (священникамъ), которые въ то же время ихъ и лечатъ. Ламы большею частію знакомы съ монгольскою и даже тибетскою грамотами. Тайна вертящихся столовъ, замѣняемыхъ здѣсь только скамейками, давнымъ давно имъ извѣстна и нерѣдко способствуетъ къ открытію преступленій. Ихъ нынѣшній Хамба-лама {Умеръ въ 1859 году.} (степень архіерея) есть въ своемъ родѣ ученый человѣкъ, но больше славится своею тучностію, такъ что вѣситъ слишкомъ 15 пудовъ; говорятъ, что на завтракъ ему подаютъ жаренаго барана. Объ апетитѣ монгольскаго первосвященника (Далай-ламы) ничего не могу сказать, потому что, какъ извѣстно, онъ никому не показывается, даже и въ Тибетѣ. Кумирни нашихъ монголовъ составлены изъ бревенчатыхъ юртъ, наподобіе палатки. На первомъ планѣ, въ глубинѣ кумирни, возвышается жертвенникъ, заставленный цѣлымъ легіономъ боговъ; въ одномъ углу кумирни дежатъ религіозныя книги, покрытыя толстымъ слоемъ пыли; въ другомъ валяются мѣдные тазы, мѣдные пустые шары, бубны и прочіе музыкальные атрибуты. Въ минуту религіознаго экстаза, по знаку ламы, эти инструменты начинаютъ издавать одну изъ отвратительнѣйшихъ мелодій. Между этими бурятами есть и такіе, которые исповѣдуютъ шаманскую вѣру, или, лучше сказать, не исповѣдуютъ никакой вѣры. Шаманы, за шарлатанство, преслѣдуются правительствомъ, по еще продолжаютъ владѣть умами своихъ почитателей. Буряты шаманскаго толка замѣчательны оригинальнымъ обращеніемъ съ своими кожаными богами. У нихъ на каждый предметъ есть бурханъ (богъ): бурханъ охоты, бурханъ скотоводства, и. т. д. Боги эти лежатъ въ мѣшкѣ. Когда медвѣдь задеретъ корову, хозяинъ вынимаетъ покровителя скотоводства и принимается его сѣчь. Если корова хорошо отелилась, онъ ставитъ того же бурхана на скамейку, обмазываетъ ему смѣтаною лицо и въ оскаленные зубы втыкаетъ кусокъ бараньяго сала. На могилѣ своихъ покойниковъ буряты втыкаютъ колъ, на верхней оконечности котораго устроенъ цилиндрическій катокъ съ крыльями; на немъ намотана кожа съ написанною молитвою; вѣтеръ приводитъ въ движеніе крылья, катокъ съ молитвой начинаетъ вертѣться и молитва по умершемъ сама собой читается. У бѣдныхъ, для той же цѣли, привязывается къ колу, безъ дальнихъ затѣй, кусокъ исписанной ткани, раздуваемой вѣтромъ; иногда и на юртѣ можно видѣть подобный флюгеръ: "я не хочу молиться (скажетъ бурятъ); я далъ ламѣ пару барановъ и онъ велѣлъ молитвѣ самой читаться" Буряты брѣютъ голову и носятъ косу, задѣваемую за поясъ; халатъ ихъ татарскаго покроя; одежда женщинъ отличается только корольками. Младенцамъ, вмѣсто соски, часто всовываютъ въ ротъ кусокъ бараньяго сала, а между ногъ вкладываютъ скомканную кожу или тряпку, отчего ноги будущаго героя степей принимаютъ дугообразную форму, свойственную всѣмъ народамъ монгольскаго поколѣнія.
Изъ бурятъ многіе служатъ казаками и отличаются бравымъ видомъ и вѣрностью глаза. Кочевья бурятъ раздѣляются на лѣтнія и зимнія. Не могутъ они свыкнуться съ русскою печью, отъ которой угараютъ, и не покидаютъ своихъ юртъ, даже и зимой, несмотря на дымъ, сквозной вѣтеръ и лютые морозы. Кумыса мнѣ у нихъ не приводилось пить, за то пробовалъ ихъ арку (водка), выгоняемую изъ кобыльяго или коровьяго молока; она крѣпка, но непріятно отзывается острою молочною эссенціею. Лѣтомъ у нихъ бываютъ праздники и вокругъ кумирни собираются ихъ жоны и дѣвки въ цвѣтныхъ халатахъ и затѣваютъ пиршество. Нѣкоторыя бурятки привлекательны; дикость ихъ взгляда идетъ къ смуглому лицу. Мужъ можетъ продать свою жену, а жена можетъ бросить мужа, если найдетъ убѣжище въ улусѣ родныхъ. На каждую жену бурятъ долженъ имѣть особенную юрту. Цѣна даурской красавицы невысока: ее можно купить за пять барановъ.
Буряты хорошо выковываютъ стальныя огнивы и прочія желѣзныя вещи для своего обихода, и въ этихъ издѣліяхъ превзошли сибиряковъ. Потребность желѣза такъ велика въ Забайкальѣ и Иркутской губерніи, что одинъ только казенный петровскій заводъ далеко не можетъ удовлетворять мѣстныхъ потребностей, да еще къ несчастію этотъ заводъ выплавляетъ желѣзо и чугунъ плохаго качества. На мѣстѣ приписывается обстоятельство это двумъ главнымъ причинамъ: занятію классныхъ должностей заводскими служителями, связанныхъ между собою круговою порукой, и пристрастной экономіи въ углѣ, нарушающей достоинство выплавляемаго металла. Машины, приготовляемыя на этомъ заводѣ, не отвѣчаютъ своему назначенію, и самый заводъ приноситъ, кажется, только убытокъ. Поговариваютъ объ отдачѣ его въ арендное содержаніе. Разумѣется, въ частныхъ рукахъ онъ скорѣе принесетъ пользу, задѣльная плата возрастетъ и классныя должности достанутся по способностямъ.
Монгольское вліяніе сильно отразилось въ физіономіи и обычаяхъ забайкальца, русскій съ монголомъ живутъ дружно. Въ нѣкоторыхъ караулахъ по линіи наши казаки на вышкахъ держатъ тайкомъ даже монгольскаго бурхана.
-- Зачѣмъ ты держишь въ домѣ бурхана? спросите вы его, если вамъ удастся открыть эту диковину.
-- Да, что баринъ! Господь, разумѣется, для людей; а для скота бурханъ пользительнѣе -- отвѣтитъ казакъ.
Русскіе любятъ говорить съ бурятами по-монгольски, тогда какъ послѣдніе умѣютъ говорить по-русски. Такое сродство двухъ различныхъ племенъ объясняется только временемъ и первоначальными нуждами зашедшаго въ монгольскій міръ русскаго простолюдина. Смѣшеніе монгольской расы съ русскою породило особый типъ, достойный изученія художника. Странно, что наши татары не понимаютъ монгольскаго языка, но могутъ объясняться съ якутами и каргазами, у которыхъ находятъ много родныхъ словъ, изъ чего можно заключить, что якуты и каргазы -- обломки татарскаго племени. На скачкахъ, затѣваемыхъ въ деревняхъ, любятъ являться и монголы "братскіе", какъ здѣсь ихъ называютъ, и за неимѣніемъ денегъ, ставятъ на пари самого коня съ полной сбруей. Монголы не только участвуютъ въ почтовой гоньбѣ, но на многихъ станкахъ есть и писаря изъ нихъ; всѣ земскія повинности исполняются ими съ замѣчательнымъ усердіемъ. Но пора обратиться къ Читѣ, куда мы пріѣхали.
Чита, сдѣланная областнымъ городомъ, по мѣсту не можетъ отвѣчать своему назначенію. Ингода, при которой она расположена, какъ горная рѣчка, не можетъ служить для пароходства. Нѣтъ сомнѣнія, что торговля забайкальская современемъ сосредоточится въ Нерчинскѣ, старинномъ воеводскомъ городѣ, расположенномъ на Нерчѣ, въ двухъ верстахъ отъ паденія ея въ Шилку. Городъ этотъ -- средоточіе богатѣйшаго въ Сибири нерчинскаго округа; Чита же стоитъ въ захолустьи, и какъ въ ней, такъ и кругомъ ея все бѣдно.
Между тѣмъ, устроивъ плотъ съ каютами изъ лиственичной коры и запасшись всѣмъ необходимымъ, чтобы не питаться дикимъ медомъ и акридами въ пустыни, я въ одно прекрасное іюньское утро, въ сообществѣ четырехъ чиновниковъ-попутчиковъ, взошелъ на плотъ, сопровождаемый своимъ скарбомъ. Скоро собрались всѣ солдаты (восемь человѣкъ), данные намъ въ проводники, и плотъ нашъ, незамѣтно отдѣлившись отъ берега, такъ же незамѣтно поплылъ. Утро было прекрасное; солнце обливало свѣтомъ высокія скалы, нависшія надъ Ингодой, чернѣли только горныя впадины и ущелья. Я притворилъ дверь своей каюты и сѣлъ за столъ у раствореннаго окошка. Каюта моя имѣла пять шаговъ длины и три ширины. Два стула, столъ и кровать украшали мой движущійся кабинетъ. Ни шумъ пароходныхъ колесъ, ни докучный говоръ дорожныхъ собесѣдниковъ не возмущали тишины; плотъ подвигался вмѣстѣ съ теченіемъ воды, безъ шума и качки; до слуха долетали мѣрное щолканье кузнеца, туземной птички, и щебетанье лѣсной ласточки, прерываемыя изрѣдка крикомъ журавля, и все это покрывалось плѣнительнымъ гуломъ горной рѣки. Улыбающіеся увалы (отлогости двухъ смежныхъ горъ) смѣнялись голыми скалами и темными ущельями. Здѣсь природа, одна природа, во всемъ своемъ дикомъ величіи!...
-- Что вы дѣлаете, сосѣдъ? спросилъ я попутчика, отдѣленнаго отъ меня стѣною.
-- Набиваю папиросы... а вы?
-- Я думаю писать -- и мы занялись каждый своимъ дѣломъ, въ ожиданіи обѣда.
Я былъ въ счастливомъ настроеніи духа, и было отчего порадоваться: пыльная дорога смѣнилась зеркальною поверхностію рѣки, телега или лучше дорожная пытка -- покойной каютой. Во всемъ своемъ безобразіи отразилась въ воспоминаніи моемъ готовая телега у крыльца. Вотъ входитъ ямщикъ: "Лошади готовы"... Съ кислой миной идешь, какъ на закланіе. Вотъ, взгромоздившись на колесницу, обложенный своими пожитками, получилъ первый толчокъ въ бокъ, заскрипѣла поясница, неловко ногамъ, не къ чему прислониться, запрыгали мѣшки и чемоданы; того и гляди, что нибудь да вылетитъ вонъ; кругомъ ни эти не видно, глухая полночь. Чортъ-знаетъ, на чемъ сидитъ ямщикъ и едва сдерживаетъ коней подъ гору. "Господи! чѣмъ все это кончится!" подумаете вы. Но, знаетъ ямщикъ всѣ ямки и рытвины своего станка, не выпадетъ ничто изъ телеги -- укладывалъ самъ ямщикъ, исчезнетъ и дорожная скука, съ первымъ станкомъ -- тяжело только подниматься въ путь.
-- Эй, братцы, возьмемъ на атурку! громко прохрипѣлъ Кольцовъ, и разогналъ мои думы.
Кольцовъ -- старый бурлакъ -- зналъ свое дѣло. Заскрипѣло рулевое весло, заходили шесты, и плотъ такъ же легко сошелъ съ мели, какъ и попалъ на нее. Входитъ Лапшинскій съ салфеткою въ рукѣ, предвѣстницей обѣда. Лапшинскій -- бѣлостокскій мѣщанинъ, долго служилъ въ гарнизонѣ и теперь пожелалъ на Амуръ. За политическую выходку онъ долженъ былъ промѣнять свободу свою на солдатскую неволю. Одѣвался онъ всегда чисто и имѣлъ даже часы. Онъ вызваіся услуживать намъ, ссылаясь на свое безсиліе работать съ другими. Какъ теперь смотрю на этого лысаго старика; рѣчь его была мягка и вкрадчива, въ глазахъ и во всей физіономіи отражалось одно желаніе -- угодить. Но какое-то тайное предчувствіе тяготѣло надъ нимъ. "Не вернуться мнѣ домой, сгинею якъ пёсъ на этомъ Амурѣ", говаривалъ онъ часто, когда рѣчь заходила о его родинѣ.
Вотъ подана уха съ пятифунтовой стерлядью, и мы съ сосѣдомъ моимъ, Нор... Ф.... усѣлись за столъ, восхваляя амурскую гостью. За обѣдомъ тѣшилъ насъ Лапшинскій, передразнивая монголовъ и подсмѣиваясь надъ сибирскими обычаями. Обѣдъ заключился послѣобѣденнымъ отдыхомъ, сонъ въ свою очередь смѣнился купаньемъ съ плота. Солнце склонялось къ западу, закипали самовары и солдатскіе чайники, а плотъ все подвигался впередъ. Вотъ заходящіе лучи золотятъ только одну вершину противоположнаго хребта; кудрявые островки, разсѣянные по рѣкѣ, пустили далеко тѣни отъ тальника и дикой акаціи, закричали гагары, журавли, и мы встрѣтили первый вечеръ въ горахъ. Пристали къ берегу, канатомъ подтащили плотъ и причалили за толстый пень. Запылалъ огромный костеръ, вокругъ котораго разсѣлись съ трубками въ зубахъ наши солдаты. Для своего костра мы натаскали сами сухаго валежника. Солдаты варили себѣ кирпичный чай на ужинъ, разсуждая о будущемъ житьѣ-бытьѣ на Амурѣ. Съ восходомъ зари, плотъ нашъ пускался впередъ со спящимъ населеніемъ, не спалъ одинъ рулевой. Плотъ нашъ дѣлалъ отъ утра и до ночи до 70 верстъ. На берегу черезъ 10 или 16 верстъ были расположены казачьи деревушки. Здѣшніе казаки нѣсколько лѣтъ назадъ обращены изъ крестьянъ, приписанныхъ къ нерчинскому заводскому округу. Эта метаморфоза, можетъ быть, сначала и обѣщала полезныя послѣдствія, но теперь сдѣлалось очевидно, что край много чрезъ это потерпѣлъ. Служебныя занятія и начальническій произволъ отняли много рукъ у земледѣлія и сельской промышлености. Но при всемъ этомъ есть одно обстоятельство, которому нужно отдать свою долю правды -- казачество одной своей дисциплиной просвѣтило забайкальца, угрюмаго отъ природы и одичавшаго въ этомъ монгольскомъ углу Сибири.
Не доходя трехъ станцій до Нерчинска, въ четырехъ верстахъ отъ берега, въ слободѣ Урургѣ живутъ князья Гантимуровы, предки которыхъ вышли съ 15-ю родами тунгусовъ изъ Китайской Монголіи. Родоначальникъ Гантимуровыхъ, князь, сохранилъ свою почетную власть надъ тунгусами и пользуется ихъ услугами, но въ дѣлахъ суда и податей послѣдніе вѣдаются областнымъ правленіемъ. Въ его слободѣ есть церковь. Сынъ {Нынѣшній владѣлецъ.} князя обучался въ кадетскомъ корпусѣ и служитъ хорунжимъ въ казачьемъ полку. Въ этихъ мѣстахъ по хребтамъ водятся кабаны, лоси и особая порода оленей, извѣстная на мѣстѣ подъ именемъ изюбря. Этотъ звѣрь славится своими рогами, заключающими въ себѣ кровавую жидкость. Рога эти называются у китайцевъ "пантами" и дорогой цѣной покупаются ими у нашихъ пограничныхъ казаковъ. Эта жидкость употребляется на лекарство въ Китаѣ.
Вотъ мы вступили въ воды Шилки, образуемой соединеніемъ Онона съ Ингодою; полуденныя воды Онона вытекаютъ съ правой стороны изъ Китайской Монголіи. Окрестности этой рѣки прославлены мѣсторожденіемъ перваго монгольскаго хана. Сохранилось у монголовъ преданіе, что когда Чингисханъ въ первый разъ шелъ войною, впереди по Онону плылъ его шаманъ, проповѣдуя, что ханъ покоритъ вселенную. У мѣстныхъ жителей ходитъ молва о зарытыхъ въ хребтахъ монгольскихъ сокровищахъ. Ононъ, соединяясь съ Ингодою, сохраняетъ свой мутный цвѣтъ. Можно принимать его за истинный истокъ Амура. Миновали мы и городъ Нерчинскъ, расположенный на Нерчѣ въ 2-хъ верстахъ отъ впаденія ея въ Шилку. Городъ этотъ -- старинное мѣстопребываніе воеводъ -- теперь заброшенъ; на обратномъ пути мы поговоримъ объ немъ. Въ 80-ти верстахъ отъ Нерчинска, на правомъ берегу Шилки, близъ селенія Стрѣтенскаго, устраивается гавань при впаденіи горной рѣчки Нуринги. Эта гавань предназначена для амурскихъ пароходовъ; но такъ-какъ тамошніе пароходы должны имѣть цѣль торговую, то удобнѣе бы гавань эту перенести на естественный пунктъ, то-есть на устье Нерчи.
Земледѣліе во всѣхъ этихъ мѣстахъ въ плохомъ состояніи, нигдѣ незамѣтно порядочнаго огорода; жители почти незнакомы съ употребленіемъ овощей и питаются преимущественно однимъ кирпичнымъ чаемъ. Они лѣнивы; говоря о нихъ, я вспомнилъ о нашихъ оренбургскихъ башкирцахъ, съ которыми въ этомъ отношеніи они имѣютъ большое сходство. Извѣстно, что башкирецъ надѣнетъ свой чупанъ, обопрется на заборъ и смотритъ по цѣлымъ днямъ въ степь. Если у него есть пять фунтовъ муки, онъ не работаетъ.
-- Что ты завтра будешь ѣсть?
-- Завтра Богъ дастъ, отвѣтитъ башкирецъ.
Вотъ и старый шилкинскій заводъ (среброплавильный), со времени открытія карипскихъ золотыхъ пріисковъ оставленный безъ дѣйствія. Что за утесы и хребты отъ Шилки до Бокачей и Куларки!... Какая торжественная перемѣна декорацій: то рядъ подстриженныхъ аллей, восходящій до облаковъ и сбѣгающій до дна долинъ, то исполинскія гранитныя набережныя, увѣнчанныя столѣтними елями; то обнаженные увалы хребтовъ, обрамленные густою зеленью тальника. По крайней мѣрѣ, такъ мнѣ показалось съ плота. Наконецъ, достигли устьстрѣлкинской станицы, гдѣ Аргунъ впала въ Шилку. Чрезъ пять минутъ, обогнувъ утесъ, мы вступили въ воды Амура. На этотъ разъ никто не оспаривалъ имени у великой рѣки, и мы могли вслухъ сказать, что плывемъ по Амуру.
II.
Амуръ.-- Первая встрѣча съ номадами.-- Китайцы у Албазина.-- Манегры -- дикіе подвластные Китаю; купецъ-маньчжуръ; устье рѣки Зеи и Благовѣщенскъ; маньчжурскіе деревни и ихъ сношенія съ казаками; маньчжурскія красавицы; роскошные лѣса рѣки Бурея и Комары; безконечныя черноземныя поляны; гольды-инородцы.-- Устье Сунгары и китайскій лагерь; домъ китайскаго коменданта; угощеніе опіумомъ; опять роскошные лѣса.-- Устье Усури.-- Предполагаемый городъ Софійскъ.-- Гиляки и священный утесъ, обожаемый имя.-- Ураганы.-- Солдатская служба.-- Обожаніе медвѣдя.-- Николаевскъ.
Итакъ мы плывемъ по Амуру. Не могу забыть той ночи, когда мы остановили плотъ нашъ на ночлегъ по сосѣдству съ какимъ-то пылающимъ костромъ. Солдаты наши говорили, что это должно быть орочоны. Покуда раскладывали костры, мы втроемъ отправились по направленію огня. Поднявшись на подошву лѣсистой горы, мы подошли къ одинокой юртѣ, изъ звѣриныхъ кожъ. Передъ ея порогомъ пылалъ костеръ и свѣтомъ своимъ обдавалъ верхушки лиственъ и березъ. Звѣровыя собаки, привязанныя за деревья, были едва видны въ высокой травѣ. Въ юртѣ сидѣла старуха и жилами сшивала козлиную куртку, вѣроятно для своего мужа, который спокойно въ другомъ углу курилъ свою ганзу (китайскую трубку). При нашемъ появленіи онъ привсталъ, но мы показали рукой, чтобы онъ сѣлъ на прежнее мѣсто. Нагіе ребятишки, разинувъ рты, глядѣли на насъ во всѣ глаза. Мы дали старику горсть табаку; онъ набилъ ганзу, покурилъ и передалъ женѣ; оба поперемѣнкамъ курили съ видимымъ удовольствіемъ, пощелкивая языкомъ. Это было первое свиданіе съ амурскими номадами. Какое-то грустное чувство обнаруживалось во мнѣ подъ кровомъ этого одинокаго семейства въ пустынныхъ хребтахъ. Орочоны ведутъ жизнь кочевую, лѣтомъ приближаются къ рѣкѣ для рыболовства, а зимой отходятъ въ хребты, для звѣропромышлености. Эти обломки великаго тунгузскаго семейства живутъ въ полудикомъ состояніи... одѣваются въ шкуры звѣрей, по нѣскольку дней проводятъ безъ пищи, не запасая себѣ никакой провизіи. Порохъ и винтовка составляютъ все ихъ богатство. Всѣ они,-- замѣчательные стрѣлки. На своихъ берестяныхъ ладьяхъ или вѣткахъ, они приставали къ нашему плоту, съ пойманною свѣжею рыбою... Чего другаго, а рыбы въ Амурѣ много! Орочоны -- наши старинные ясачные -- имѣютъ довольно дѣятельныя сношенія съ казаками. Погода все время стояла жаркая. Мошки, комары и всякаго рода и вида насѣкомыя носились миріадами надъ Амуромъ; только въ полдневный зной можно было отдохнуть отъ нихъ. Тучами падали они въ воду и, разлагаясь, производили гніеніе, подобно органическимъ животнымъ. Чтобы избавиться отъ удушливаго запаху, мы должны были заставлять рабочихъ отводить эти смрадные оазисы отъ плота. Множество лѣсистыхъ острововъ, разбросанныхъ по Амуру, придавали особенно пустынный характеръ этой величественной рѣкѣ. На первомъ планѣ чернѣетъ лѣсной оазисъ и тѣнь отъ его высокихъ березъ и тальника далеко ложилась на гладкой поверхности водъ; между тѣмъ вечерніе лучи удалившагося за хребетъ солнца золотятъ только одну вершину противоположнаго хребта, остальная часть горы погружена въ густую тѣнь... впереди симѣютъ дальніе утесы, которые, сходясь на горизонтѣ, какъ бы замыкаютъ рѣку, образуя изъ нея пустынный заливъ. Не доѣзжая Албазина, встрѣтили мы китайскую лодку съ дугообразною каютою, покрытою тростниковымъ ковромъ. Плылъ нойонъ (офицеръ) изъ Айгуня, единственнаго китайскаго города на Амурѣ, на рѣку Аргунъ, для снятія оттуда китайскихъ постовъ. Дюжина здоровыхъ маньчжуръ гребла изо всѣхъ силъ, какъ бы хвастаясь передъ нами, и лодка пронеслась мимо плота стрѣлой. Но вотъ на нашей лѣвой сторонѣ Амура показались возвышенія историческаго Албазина. До сихъ поръ земляной валъ, за которымъ отсиживались казаки, еще цѣлъ; огромная, кривая линія правильныхъ четыреугольниковъ, окружающая насыпь, указываетъ на лагерь китайцевъ, въ 1685 году взявшихъ крѣпость. Нельзя было устоять храбрымъ казакамъ... У китайцевъ была грозная артиллерія; сверхъ того, на каждаго казака приходилось по 30 непріятелей. Исторія записала ихъ геройское сопротивленіе, а китайцы почтили ихъ уваженіемъ, что видно изъ того что всѣхъ уцѣлѣвшихъ казаковъ отвели въ Пекинъ и позволили имъ жить по своимъ обычаямъ. Между тѣмъ плотъ нашъ пристать къ земляному валу, правѣе котораго, подъ уклономъ возвышенія, строятся избы и церковь для новыхъ переселенцевъ. Часть станицы уже отстроена и въ ней живутъ. По преданію, валъ албазинскій сдѣланъ гораздо ранѣе появленія казаковъ на Амурѣ; здѣсь жили какіе-то мунгальскіе князья (мунгалъ или монголъ -- одно и то же у нашихъ пограничныхъ казаковъ). Съ древняго вала мы долго любовались необозримыми полянами, покрытыми высокою травою. Онѣ такъ возвышены надъ уровнемъ воды, что никакое наводненіе не можетъ повредить имъ. Земля во многихъ мѣстахъ представляетъ довольно толстый слой чернозема. Казаки-переселенцы отыскали много ключей и родниковъ вокругъ своей станицы. Послѣднее обстоятельство весьма важно для всякаго поселенія, даже и на берегахъ большой рѣки; что же будетъ, если деревня или городъ стоятъ при какой нибудь лужѣ, да лишены колодцевъ и ключей? А будетъ то, что теперь есть съ Казанью. Всѣмъ извѣстно, что Казань, за семь верстъ удаленная отъ Волги, со дня основанія своего, пьетъ гнилую воду, которую, при таяніи снѣговъ, даже къ носу поднести нельзя. Озеро Кабанъ, изъ котораго весь городъ пользуется водой, очищается одинъ разъ въ году -- въ половодье; сверхъ того, съ татарской части города, расположенной съ двухъ сторона, озера, стекаетъ въ это казанское водохранилище {Въ послѣднее время, говорятъ, представленъ на утвержденіе проектъ водопровода съ водочистительнымъ апаратомъ.} всякое неприличіе. А Казань слыветъ еще третьею столицею! Но обратимся къ чистымъ родникамъ дѣвственныхъ пустынь, почерпнемъ изъ нихъ стаканъ кристальной влаги и выпьемъ за здравіе благодѣтельной природы, неиспорченной людьми. Ниже Албазина стали показываться на своихъ вѣткахъ или оморочахь манегры -- дикари, подвластные Китаю. Они приставали къ нашему плоту и между нами тотчасъ же заводился торгъ. Они продавали намъ свѣжую рыбу. Замѣчательно, что дѣти ихъ до десятилѣтняго возраста не носятъ никакой одежды, отчего кожа этихъ двуногихъ звѣрковъ имѣетъ цвѣтъ печенаго яблока. Манегры брѣютъ голову, оставляя только по китайскому обычаю косу. Въ этомъ случаѣ наши орочоны имѣютъ передъ ними большое преимущество... волосы послѣднихъ длинными черными прядями падаютъ на полуобнаженныя плеча. Но оба эти племени отличаются непропорціонально-малыми размѣрами лица, вѣроятно отъ недородной жизни. Смотря на нихъ, нельзя было не вспомнить бѣднаго бѣлорусскаго или литовскаго крестьянина. Нужно употребить, по крайней мѣрѣ, полдюжины этихъ циклоновъ, чтобы слить въ какую нибудь форму нашего великороссійскаго, краснопадкаго дворника. Не доѣзжая ста верстъ до устраиваемаго города Благовѣщенска, мы, близь мѣста своего ночлега, замѣтили два сарая, въ которыхъ жили манегры. Мы не замедлили отправиться туда и нашли тамъ совершенно неожиданное зрѣлище. Посреди цѣлой компаніи туземцевъ-манегровъ, поджавши ноги на полу, сидѣлъ айгунскій купецъ-маньчжуръ. Вокругъ него въ ящикахъ былъ разложенъ товаръ, заключавшійся изъ рису, разныхъ сортовъ бобовъ, стручковаго перцу, саги, гречневой муки и неизбѣжнаго ханчина (китайской рисовой водки); при этомъ въ особенныхъ ящичкахъ лежали разныя китайскія бездѣлушки, какъ-то: бумажные вѣера съ чудовищными изображеніями, столовые ножи въ футлярахъ съ двумя извѣстными палочками, грубыя картины, дышащія полдневнымъ любострастіемъ обитателей поднебесной имперіи, ганзы (трубки) и между прочимъ искусно засушенныя тропическіе цвѣты. Купецъ этотъ пріѣхалъ къ манеграмъ сбывать свой товаръ на соболя, бѣлку и панты (рога изюбря). Намъ ничего не удалось купить у него, по безстыдной его жадности къ серебру: за пять горстей пшена онъ требовалъ серебряную монету. Однакоже, вслѣдъ за нами и онъ появился на нашемъ плоту, сопровождаемый толпой маневровъ. Начался снова торгъ. Я выбралъ пачку засушеныхъ цвѣтовъ и на его ладонь, подставленную къ моему носу, сталъ выкладывать четвертаки поодиначкѣ, соблюдая при этомъ благоразумную постепенность; но маньчжуръ изнемогалъ отъ нетерпѣнія -- глаза его сверкали, носъ, уши и щетинистые усы дергали по разнымъ направленіямъ; губы его, не выпуская дымящейся ганзы, дрожали какъ въ лихорадкѣ, и всю эту игру физіономіи сопровождалъ онъ хриплымъ звукомъ ко... ко... ко... ко... и не отнималъ ладони. Тогда я, придержавъ одной рукой его кисть, другою наклонилъ его ладонь и выложенныя монеты посыпались на столъ, къ крайнему неудовольствію купца. Въ то время, какъ я укладывалъ четвертаки въ кошелекъ, одно обстоятельство дало дѣлу совершенно другой оборотъ: изъ его синей курмы показались иглы измѣнницы вилки, похищенной имъ съ ловкостью опытнаго вора. Но интересовало ли его назначеніе этого неизвѣстнаго для него орудія, или просто она. хотѣлъ вознаградить потерянное время -- не знаю, но только когда одинъ изъ солдатъ отобралъ отъ него вилку и обыскалъ его карманы, онъ хранилъ молчаніе. Сквозь смѣхъ мы старались пристыдить его при свидѣтеляхъ манеграхъ, которые тоже улыбались. Онъ медленно прошелся по плоту и потомъ, подойдя къ своей лодкѣ, причаленной за плотъ, быстро вскочилх въ нее и еще быстрее оттолкнулся весломъ. Когда лодка отошла на саженное разстояніе, онъ неистово принялся кричать что-то скороговоркою и долго его гортанные звуки отдавались по рѣкѣ, погруженной въ ночную тѣнь. На другой день онъ не постыдился, впрочемъ, явиться къ нашему плоту и, держась въ лодкѣ на нѣкоторомъ разстояніи отъ плота, предлагалъ намъ купить у него рыбу, пойманную въ эту ночь манеграми.
Берега Амура въ этихъ мѣстахъ имѣютъ характеръ равнинъ, направленіе рѣки идетъ на юго-востокъ, ширина до 4-хь верстъ, но множество острововъ пересѣкаютъ рѣку цѣлымъ лабиринтомъ протоковъ. Мы подвигались къ маньчжуро-китайскому населенію. По берегалъ липовыя и дубовыя рощи стали показываться чаще: трава въ этихъ мѣстахъ такъ велика, что только одна шапка всадника виднѣется надъ ней. Солдаты наши, отдаливъ лодку отъ плота, отправились на острова за орѣхами; черезъ часъ они насъ догнали и привезли цѣлый мѣшокъ дикаго винограду, но онъ былъ киселъ. На островахъ въ тальниковыхъ рощахъ стали находить роскошный голубой плющъ. Вотъ и устье рѣки Зеи, равняющейся Волгѣ; при соединеніи съ нею, Амуръ дошелъ до восьми верстъ въ ширину. При впаденіи Зеи, на нашей лѣвой сторонѣ застроивается городъ Благовѣщенскъ. Тутъ расположенъ линейный батальйонъ, занятый постройками, полевая батарея и казачья сотня. Работа кипитъ не по днямъ, а по часамъ. Для переселенцевъ устроивается станица близь города и туда отчасти уже и перебрались. Лѣсу, особенно строеваго, въ окрестностяхъ Благовѣщенска совсѣмъ нѣтъ -- его сплавляютъ снизу; но на берегу Зеи, невдалекѣ отъ города, найдена хорошая глина, что даетъ возможность устроить кирпичный заводъ. Окрестности будущаго города имѣютъ степной характеръ. Въ Благовѣщенскѣ находится манчжурскій рынокъ, гдѣ каждую первую недѣлю мѣсяца производится ярмарка. Это полезное учрежденіе много поддерживаетъ наши юныя колоніи. Манчжурскіе купцы пріѣзжаютъ изъ Айгуня, отстоящаго отъ нашего города въ 35-ти верстахъ, и расположеннаго на правой сторонѣ Амура, то есть на китайской. Мы пробыли въ Благовѣщенскѣ два дня и поплыли далѣе, но уже на катерѣ, распростившившись съ плотомъ; величина рѣки дѣлала плаваніе на немъ уже опаснымъ. Тѣмъ болѣе, время приближалось къ осени, а въ эту часть года, господствующіе вѣтры производятъ частыя бури на рѣкѣ. На нашей лѣвой сторонѣ и на правой китайской, не въ дальнемъ разстояніи отъ Благовѣщенска, расположены многолюдныя манчжурскія деревни. Манчжуры открыли дѣятельныя сношенія съ нашими казаками-переселенцами, и въ большомъ изобиліи снабжаютъ ихъ своимъ ханчиномъ. Откормленная манчжурская свинья продается только за рубль, но какъ ихъ кормятъ одною рыбою, то мясо непріятно отзывается на вкусъ. Пшеница, гречиха и овощи разводятся манчжурами въ большомъ количествѣ. До самаго Айгуня, рядъ манчжурскихъ деревень на правомъ берегу не прекращался, наконецъ показался и самый городъ. Но строенія его ничѣмъ не отличались отъ деревенскихъ: тѣ же продолговатые сараи съ окнами на дворъ, тѣ же просторные дворы, усыпанные пескомъ, тѣ же манчжуры съ своимъ собственнымъ запахомъ и своею неопрятностію, но манчжурки -- совсѣмъ другое дѣло! Черные, блестящіе глазки, дугообразный разрѣзъ которыхъ придаетъ имъ столько плѣнительной оригинальности, поразятъ не только какого нибудь амурскаго странника, но и самаго равнодушнаго льва, самой равнодушной столицы. Прибавьте къ этому національную прическу à la chinoise, высокую талью, стройный станъ -- и вы познакомитесь съ общими чертами манчжурской красавицы. При всемъ этомъ нарядъ женщинъ некрасивъ: онъ ограничивается какой-то синей блузой, съ широкими рукавами. Манчжурка вѣрна мужу и покорна отцу; отъ этого, кажется, еще не было романическихъ сценъ съ незванными пришлецами; но нѣтъ сомнія, что съ размноженіемъ русскаго люда, европейская общепонятность побѣдитъ азіатскій стоицизмъ. Когда мы плыли мимо городскаго берега, были сумерки. Сытые мулы рѣзвились на водопоѣ; два или три манчжурскіе чиновника важно разъѣзжали на коняхъ по берегу; стая оборванныхъ мальчишекъ, подскакивая на. одной ногѣ, громко кричала намъ: "Айда, Урусъ, купи бабушка!", что означало: другъ русскій, продай жену,-- тогда почтенный попутчикъ нашъ Д. А. заградилъ собою свою молодую жену и при этомъ силился улыбнуться, но не могъ скрыть досады; осталась на показъ только его лысая служанка-нѣмка, и рисовалась передъ солдатами, воодушевляемая лестною фразою манчжурскихъ сорванцовъ... Дѣти вездѣ, одинаковы!... Проплывъ верстъ 30 отъ Айгуня, мы встрѣтили прежнія пустыни; только изрѣдко попадались на берегу туземныя хижины съ навѣсомъ, подъ которымъ вялилась рыба и выдѣлывался осетровый клей. Верстъ черезъ 150 показалось устье Бурей, впадающей въ Амуръ съ нашей стороны. Тутъ на берегу мы нашли цѣлый таборъ нашихъ аргунскихъ переселенцевъ. Окрестности рѣки Буреи изобилуютъ между прочимъ орѣшинами, какихъ и у насъ нѣтъ... Тотъ же самый грѣцкій орѣхъ, только скорлупа его потолще. Плодоносныя поляны буреинскія еще роскошнѣе предъидущихъ. На островахъ попадался шиповникъ и барбарисъ. Черная Рѣка или Сахалян-ула (Амуръ по-манчжурски) подходила къ своему южному уклону. На горизонтѣ засинѣли утесы и хребты Хпигановъ, пересѣкающихъ Амуръ съ сѣвера на югъ. Плѣнительныя равнины, заключенныя между рѣкой и сходящею линіею Хингановъ, напомнили мнѣ тѣнистые сады Венгріи и дунайскихъ округовъ. Въ этихъ мѣстахъ застигла насъ ночь и мы, поднявшись на крутой берегъ, пошли посмотрѣть на эти равнины, которыхъ не мялъ, можетъ быть, еще человѣческій слѣдъ. Дубъ, клёнъ, вязы стояли въ почтительномъ другъ отъ друга разстояніи, погруженные въ ночную тѣнь; дикій виноградъ, вмѣстѣ съ плющемъ, вился по ихъ стволамъ. Полночный мѣсяцъ едва обливалъ своимъ полусвѣтомъ дремлющую пустыню, но не дремали степные сверчки и комары... Безчисленнымъ хоромъ, среди невозмутимой тишины ночи, они звонко трещали и гудѣли въ высокой травѣ. Свѣтящіеся червячки, которыми были усыпаны кусты шиповника и барбариса, горѣли тусклымъ фосфорическимъ огнемъ и, срываясь съ вѣтокъ, бороздили блестящія линіи по темному полю картины. Какое искусство сравнится съ таинственнымъ блескомъ этой волшебной иллюминаціи? Шумъ и трескъ нашихъ увеселительныхъ огней оскорбилъ бы гармоническій ропотъ этихъ дѣвственныхъ пустынь!... "Mon cousin", прожужжалъ въ это время у моего уха комаръ, и не успѣлъ я оторваться отъ фантастическаго созерцанія, какъ жало его впилось въ мою щоку. Я прихлопнулъ смѣльчака, но въ это время почувствовалъ укушеніе въ 10-ти различныхъ мѣстахъ; скоро я спустился съ берега, чтобы еще скорѣе добраться до каюты, но тамъ я засталъ цѣлый концертъ моихъ непріятелей. Нечего дѣлать, надо было прибѣгнуть къ дымокуру (въ горшокъ на горячіе угли сыплется свѣжая трава) и въ облакахъ ѣдкаго дыма, сквозь слезы, проклинать эти плѣнительныя пустыни. Какой переходъ отъ восторженности къ досадѣ!... На зарѣ, съ тяжелой головой, поднялся я на палубу освѣжиться и заспаннымъ глазамъ моимъ представилось грандіозное зрѣлище: Амуръ, собравъ всѣ свои многочисленные протоки въ одну трубу, стремительно врывается въ хинганскую долину, ширина которой не превышаетъ и трехсотъ сажень. Исполинскія пирамидальныя вершины, обросшія хвойными лѣсами, угрюмо стоятъ на стражѣ бѣшеной рѣки. Здѣсь быстрота теченія и глубина достигаютъ значительной степени. По уваламъ росли дикія фруктовыя деревья, желтыя и бѣлыя лиліи пестрѣли по берегамъ горныхъ потоковъ, съ шумомъ ввергающихся въ заключенную рѣку. Вмѣстѣ съ роемъ бѣлыхъ мошекъ (которыя, падая въ воду, составляютъ лакомую пищу рыбѣ, на все протяженіе Амура) стали появляться на палубѣ нашей бабочки, какими можетъ гордиться только Китай. Все здѣсь трепетало жизнію и подернуто было синеватымъ паромъ. Въ Хинганахъ водятся тигры, барсы, медвѣди, кабаны и кабарга (извѣстная въ аптекѣ по своей струѣ). Между прочимъ, по словамъ инородцевъ, на сибирской сторонѣ, верстахъ въ 20-ти отъ берега, водится какая-то особая порода красныхъ волковъ. Берары и солоны, хинганскіе инородцы, тунгузскаго рода, говорили, что промыселъ соболиный въ Хинганахъ опасенъ. По нашему лѣвому берегу въ такомъ же порядкѣ, то-есть въ двадцати-пяти или тридцати верстномъ разстояніи, застраиваются казачьи станицы и отчасти уже заселены. На сто-пятьдесять верстъ продолжается заключеніе Амура въ горной долинѣ; потомъ, по выходѣ изъ ней, онъ опять разливается по необозримой равнинѣ, дробясь, попрежнему, на множество протоковъ. Чѣмъ дальше мы плыли, тѣмъ воздухъ становился мягче и теплѣе. На какихъ счастливыхъ мѣстахъ расположены здѣсь станицы!... Всѣ условія для сельской промышлености соединились на этихъ плодоносныхъ полянахъ. Черные строевые лѣса, высокая шелковистая трава дѣвственныхъ пустынь обѣщаютъ многое впереди. Станицы Ипокентьевская, Михайлосеменовская, Квашнина и Добрая (самая южная 48о) могли бы пропитать нетолько Амуръ, но и всю Восточную Сибирь. Такъ, по словамъ казаковъ, черноземныя поляны Инокентьевской идутъ въ глубь страны болѣе, чѣмъ на двѣсти верстъ, слѣдовательно, на земляхъ этой станицы улеглась бы вся Баварія. Но въ свое время о степени развитія этихъ колоній и вообще о всей системѣ колонизаціи на Амурѣ мы поговоримъ подробнѣе. Теперь обратимся къ нашему плаванію. Такъ же, какъ и къ плоту, стали приставать къ катеру нашему гольды на своихъ оморочахъ, новый народецъ тунгузскаго племени. Замѣчательно, что амурцы и сибиряки передѣлали слово "инородецъ", на "уродецъ", что, по ихъ понятію, ближе къ дѣлу. Никогда не скажетъ сибирякъ "слабительное", а -- "проносное"... Сибирское ухо не любитъ мягкихъ звуковъ. "Пахомовна, подбавь-ка намъ щецъ, да дай-ка огурчиковъ", сладенькимъ голоскомъ пропищитъ какой нибудь нашъ степной дворенокъ. "Подлей щей, да тащи огурцовъ!" замѣтитъ сибирякъ служанкѣ. "Ревѣла я, сейчасъ несутъ", отвѣтитъ нимфа, въ образѣ сибирской стряпки.
Но вотъ показалось устье Сунгари-Ула, принимаемой китайскими географами за главную рѣку, а Амуръ за ея притокъ; но Господь съ ними -- китайскими учеными: для нихъ, пожалуй, и Адамъ есть не больше, какъ "бѣглый китайскій солдатъ", мы не измѣнимъ нашему Амуру до самыхъ береговъ Тихаго Океана. Когда мы поравнялись съ устьемъ Сунгари, порывистый вѣтеръ сталъ прибивать нашъ катеръ къ правому берегу. Длинный рядъ пылающихъ костровъ обозначалъ позицію китайскаго лагеря... мы знали, что на устьѣ Сунгари есть караулъ, а потому и старались миновать его, но съ вѣтромъ спорить трудно, и катеръ нашъ подтянуло къ берегу. Неистовые, оглушительные вопли, смѣшанные съ отвратительнымъ бряцаніемъ въ тазы и мѣдныя тарелки, раздавались изъ лагеря. Чѣмъ ближе мы подходили къ берегу, тѣмъ болѣе страдали наши ушные нервы. Въ полуверстѣ ниже лагеря мы бросили якорь на ночлегъ. Шаманили ли они, или просто хотѣли насъ озадачить -- вопросъ остался нерѣшеннымъ. Не прошло и четверти часа нашей стоянки, какъ двѣ большія лодки съ китайскими солдатами показались у нашей кормы. Ночь была темная, порывистый вѣтеръ усиливалъ съ каждой минутой волненіе... на палубѣ отъ качки было трудно стоять, бѣдныя спасти ветхаго катера скрипѣли немилосердно... головы наши начинали кружиться и мы вздыхали о берегѣ. Въ эту минуту полѣзли со всѣхъ сторонъ на нашу корму незванные гости... ихъ было, по крайней мѣрѣ, по двѣ пары на каждаго изъ насъ. "Аида менду!" (другъ, здорово!) проговорили они намъ и пропустили своего урядника, который, повидимому, принялся считать насъ. Узнавши, что мы плывемъ къ морю, они съ такимъ же шумомъ удалились обратно. Вѣтеръ начиналъ стихать и мы, не надѣясь простоять дальше разсвѣта, рѣшились также въ свою очередь поглядѣть на китайскій лагерь, несмотря на поздній вечеръ. Если они имѣли право насъ осматривать, то почему же и мы не могли сдѣлать того же? по крайней мѣрѣ, мы тогда такъ думали. Втроемъ сѣли мы въ свою лодочку, взявъ съ собой двухъ гребцовъ. Было десять часовъ, ночь была сумрачна, накрапывалъ дождикъ, по водной пустыни ходили валы, съ шумомъ разбиваясь о берегъ. Несмотря на все это, сторожевые удары въ тазы стали чаще... часовой у перваго костра насъ замѣтилъ. Мы вышли на берегъ немного ниже этого костра и, разумѣется, при насъ не было никакого оружія, чтобы не ввести въ подозрѣніе азіятцевъ. Вмѣсто оклика, часовой сталъ бить непрерывно въ тазы, изъ балагановъ стали высыпать солдаты и образовали густую толпу у костра, къ которому и мы подошли. Къ намъ подошелъ молодой человѣкъ безъ шарика, но съ соболинымъ хвостомъ на шапкѣ и мы какъ умѣли спросили: "здоровъ ли большой нойонъ и что теперь дѣлаетъ?" Урядникъ исчезъ, а мы, въ ожиданіи отвѣта, заглянули въ одинъ изъ балагановъ. Отдернувши пологъ, мы увидѣли пять или шесть совершенно нагихъ солдатъ, другъ около друга, покоящихся на рисовой циновкѣ. Свѣтъ ли отъ костра, или шумъ при нашемъ появленіи разбудилъ ихъ и они заторопились около своихъ блузъ. При этомъ эти маньчжурскіе аполлоны успѣли выказать намъ, къ чести своего племени, свои мощныя мышцы и стройный станъ; возвратившись къ костру мы недолго ждали отвѣта: "балшой нойонъ", запыхавшись проговорилъ урядникъ, и склонилъ на правую ладонь свою голову, то-есть спитъ. Свѣтъ отъ костра озарялъ длинную линію балагановъ, по мы удовольствовались уже и тѣмъ, что были въ китайскомъ лагерѣ. Не успѣли мы возвратиться на свой катеръ, какъ волненіе усилилось и вѣтеръ превратился окончательно въ штормъ. Мы опасались, чтобы насъ не высадило на берегъ. Въ тревожной полудремотѣ прошла ночь; вѣтеръ хотя и стихъ, но дулъ намъ въ лобъ, слѣдовательно, плыть было нельзя, а потому, послѣ чаю, мы располагали посѣтить лагерь и осмотрѣть его во всѣхъ частяхъ. Желаніе наше было на этотъ разъ предупреждено неожиданнымъ появленіемъ нойоновъ (офицеровъ), которые съ восьмаго часа одинъ за другимъ являлись къ намъ въ каюту. Мы потчивали ихъ папиросами; одинъ изъ нихъ, по просьбѣ моей, написалъ нашимъ перомъ въ моемъ журналѣ, два столбца мелкимъ почеркомъ; о чемъ онъ писалъ -- я до сихъ поръ не знаю. Наши дамы были въ другой половинѣ и мы не только не чувствовали себя стѣсненными, но были очень довольны этому новому знакомству. Наконецъ, послѣ минутнаго предувѣдомленія, вошелъ къ намъ въ каюту самъ комендантъ, сопровождаемый переводчикомъ и двумя мальчиками; послѣдніе слѣдили за всѣми его движеніями... Въ рукахъ одного изъ нихъ было опахало изъ шелковистаго бѣлаго пучка, прикрѣпленнаго къ полированной палочкѣ, у другаго ганза съ кисетомъ. Кортежъ коменданта помѣстился у дверей, а самъ старикъ, по нашему приглашенію, сѣлъ на стулъ у стола. На немъ былъ халатъ изъ свѣтло-зеленой канфы (шелковая матерія) и такая же курма (въ родѣ короткаго бурнуса) гороховаго цвѣта; не помню, какой шарикъ украшалъ его шапку. Я думаю, взаимное любопытство посмотрѣть на чужеземцевъ руководило болѣе его визитомъ. Подали самоваръ и ему предложили стаканъ чаю съ сахаромъ... онъ имѣлъ терпѣніе выпить его до дна. Замѣтя въ углу каюты шашку, онъ съ нѣжньтмъ вниманіемъ посмотрѣлъ на нее, щупая лезвіе стали. Переводчикъ почти вовсе не дѣйствовалъ, а потому бесѣда шла больше пантомимами. Увидя у меня путевой журналъ на столѣ, онъ вскрылъ книгу; я же, опасаясь подвергнуть неосторожной случайности двѣ строчки, оставленныя мнѣ на память прежнимъ нашимъ гостемъ, уклончиво ее принялъ изъ его рукъ и показалъ чисто написанную страницу; но въ то время, когда я перелистывалъ книгу, хитрый старикъ-переводчикъ у дверей замѣтилъ эти двѣ строчки, и, передавъ поспѣшно свое замѣчаніе коменданту, настойчиво сталъ просить вмѣстѣ съ послѣднимъ посмотрѣть маньчжурскую надпись. Я колебался; это еще болѣе подстрекнуло ихъ любопытство. Просьбы посыпались градомъ. Наконецъ товарищи склонили меня показать роковыя строки. Съ жадностью устремивъ на нихъ глаза, старикъ-комендантъ, не дойдя и до половины, сдѣлалъ кислую гримасу, протяжно фукнулъ и презрительно махнулъ рукой, закрывъ книгу. Впрочемъ, въ глазахъ его я не замѣтилъ негодованія и успокоился на счетъ бѣднаго нойона. Своимъ почтеннымъ видомъ этотъ начальникъ китайскаго поста внушалъ къ себѣ невольное уваженіе. Посидѣвъ съ четверть часа, онъ всталъ, раскланялся съ нами, причемъ мы проводили его до трапа. Чрезъ часъ и мы въ свою очередь посѣтили лагерь, считая нужнымъ размѣняться визитами, а главное, имѣли въ виду болѣе интересную сторону посѣщенія -- любопытство. Пройдя линію балагановъ, мы, въ сопровожденіи вчерашняго урядника, вступили на просторный дворъ коменданта. Дорожки были усыпаны желтымъ пескомъ; къ одной сторонѣ глухаго забора примыкалъ огородикъ въ которомъ, между прочимъ, красовались продолговатыя дыни и рядъ подсолнечниковъ. На югъ открывалась необозримая степь, отъ которой вѣяло душистыми травами. Чичероне, заставивъ насъ подождать немного у дверей, ввелъ въ продолговатый сарай, крытый тростникомъ и обмазанный глиною. Это былъ домъ коменданта. Пройдя что-то въ родѣ прихожей, мы вошли въ длинную комнату, у стѣнъ которой шли широкія нары, застланныя циновками и шелковыми коврами. Нары эти нагрѣваются посредствомъ дымоотвода, выходящаго наружу. Окна, въ видѣ большихъ рѣшетчетыхъ рамъ, были обращены на степь, густой плющь вился по сквозной рѣшеткѣ и производилъ пріятный переливъ тѣни и свѣта, въ углу стояли двѣ фарфоровыя вазы съ цвѣтами. Наконецъ, открылся пологъ -- въ глубинѣ зала и вошелъ нашъ старый знакомецъ комендантъ, ласково кивая головой и приглашая насъ сѣсть. Тотчасъ же намъ подали ганзы съ прекраснымъ табакомъ, неуступающимъ лучшему турецкому, и вслѣдъ за этимъ поставили на нары лаковые столики и разнесли намъ чай. Фарфоровыя чашечки имѣли форму и прозрачность яичной скорлупы... Чайный ароматъ напомнилъ намъ, что мы въ Китаѣ. При этомъ подали цѣлую гору печеній изъ сахарнаго тѣста. Не успѣли мы допить чашечекъ, какъ намъ наливали свѣжаго чая. Фрукты довершили угощеніе; на нихъ мы только полюбовались. Простившись съ почтеннымъ хозяиномъ, мы пошли бродить по лагерю; насъ провожала, тотъ же урядникъ. Столовыя солдатскія были подъ навѣсомъ, въ правильной линіи, вездѣ была чистота и порядокъ. Наши солдаты завели разговоры съ маньчжурами и покуривали изъ ихъ ганзы. Грубая сѣрая шинель составляла большой контрастъ съ легкими гарусными блузами китайскихъ солдатъ, повидимому она имъ не нравилась... По дорогѣ зашли мы къ одному изъ нойновъ бывшихъ у насъ. Тотъ же чай, тѣ же ганзы, но только, на этотъ разъ, мнѣ удалось покурить опіума. Процесъ съ лампой и иглой, служащей для накалыванія въ трубкѣ, мнѣ показался утомительнымъ для рукъ. Опіумъ, въ фарфоровой банкѣ, имѣлъ цвѣтъ и густоту чистаго дёгтя. Послѣ трехъ или четырехъ затяжекъ, я дѣйствительно почувствовалъ что-то въ родѣ опъяненія, но съ первымъ движеніемъ это прошло. Въ просторной комнатѣ, было два или три шелковыхъ шатра на нарахъ. Эти импровизоваиныя палатки служатъ, спальнями. Цѣлый рой мальчиковъ суетился въ прихожей. Проходя мимо берега, мы замѣтили двѣ большія купеческія джонки, приплывшія изъ Сянсина по Сунгари, съ товаромъ и продуктами. Вообще въ сунгарійскомъ лагерѣ было замѣтно во всемъ изобиліе. Возвращаясь къ своей лодкѣ, мы застали нашего Кольцова въ пріятномъ самозабвеніи; обернувшись спиной къ берегу и свѣсившись на одну сторону лодки, онъ тянулъ изо всѣхъ силъ "Не одна во полѣ дороженька", немилосердно коверкая эту прекрасную, старинную пѣсню. "Много ли ты выпилъ ханчину?" спросили мы его, когда усѣлись въ лодку. "Не знаю, ваше благородіе -- подчивали изъ ящика безъ мѣры, отвѣтилъ онъ, самодовольно ухмыляясь: -- а славные люди, эти маньчжуры, любятъ попотчивать... знаютъ, что нашему брату, солдату неоткуда взять" замѣтилъ онъ, принимаясь за весло.
Съ самаго соединенія своего съ Сунгарью, Амуръ подчиняется направленію этого главнаго своего притока, поворачивая на сѣверовостокъ. Но тутъ-то и есть самое богатство всей страны; между Сунгари и Усури, черные лѣса принимаютъ колоссальные размѣры, орѣшины достигаютъ до 7 саженъ въ вышину, имѣя иногда до 12 вершковъ въ отрубѣ. Тутъ родится между прочимъ розовое дерево (кажется, еще тверже дуба), открытое Маккомъ, пробковое и другія. Если вспомнимъ, что въ Шангаѣ, Гонконгѣ и прочихъ портахъ Тихаго Океана такъ нуждаются въ строевомъ лѣсѣ, то поймемъ, какую важную статью внесетъ современенъ въ торговлю это лѣсное изобиліе. Наконецъ, самое существованіе русскаго морскаго арсенала на берегахъ Тихаго Океана уже обезпечивается присутствіемъ корабельныхъ лѣсовъ на Амурѣ и Усури. Вотъ и устье Усури, которая, вытекая изъ Китая, имѣетъ по положенію своему еще болѣе южныхъ явленій. Лѣса ея береговъ еще гуще и роскошнѣе, плодоносныя поляны тучнѣе, трава шелковистѣе; на всемъ протяженіи ея водятся дикія пчелы. Правый берегъ Усури заселяется нашими казаками, строятся станицы. Въ Хабаровкѣ, расположенной противъ впаденія Усури въ Амуръ, квартируетъ линейный батальйонъ. Хабаровка передъ Благовѣщенскомъ -- то же, что садъ передъ степью. Чрезъ два дня мы пустились дальше. Чѣмъ болѣе мы подвигались на сѣверъ, тѣмъ замѣтнѣе окрестности начинали принимать сѣверный характеръ, хвойная порода стала постепенно вытѣснять прежнюю растительность. По берегамъ продолжали показываться домики гольдовъ, съ навѣсами, для вяленія красной рыбы, изъ которой приготовляется юкала. Юкала употребляется исключительно на кормъ собакамъ зимой, когда безъ этихъ животныхъ нельзя обойтись по причинѣ глубокихъ снѣговъ; а потому ѣзда на нартахъ и при большой степени развитія края, прекратиться здѣсь не можетъ. Гольды, подобно предъидущимъ амурскимъ инородцамъ, лѣтомъ занимаются рыбнымъ, а зимой звѣринымъ промыслами; они стоятъ на той же низкой степени гражданскаго развитія и прежде много терпѣли отъ самоуправства маньчжуровъ; теперь, съ упроченіемъ русскаго господства, положеніе ихъ измѣнилось къ лучшему; но отстать совершенно отъ прежнимъ повелителей они еще не могутъ... имъ нужна куда (пшено), ханчинъ и табакъ, а эти вещи они могутъ доставать только у маньчжуровъ. Разумѣется, современемъ, когда наши колоніи разовьются, имъ незачѣмъ будетъ обращаться къ прежнимъ гонителямъ, къ которымъ они питаютъ враждебную ненависть. Они охотно принимаютъ св. крещеніе и число новообращенныхъ увеличивается съ каждымъ годомъ, хотя, къ сожалѣнію, переходъ этотъ совершается безъ всякихъ моральныхъ послѣдствій: попрежнему они чтутъ медвѣдя и священныя скалы родины, вѣруютъ въ горнаго и водянаго духовъ и не покидаютъ прежняго образа мыслей. Впрочемъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ заводятся при церквахъ школы для инородческихъ дѣтей. Хижины гольдовъ обмазаны глиной и во внутреннемъ устройствѣ своемъ носятъ слѣды маньчжурскаго вліянія. Въ рѣдкомъ селеніи нѣтъ маньчжура или бѣглаго китайца, которые ведутъ съ ними дѣятельныя сношенія, но за то и селенія эти рѣдки. Уединенно расположенныя за какимъ нибудь утесомъ, они окружены высокою травою... на берегу валяются нарты, расхаживаютъ ѣздовыя собаки; тутъ же стоятъ и навѣсы, подъ которыми вялится рыба, выдѣлывается клей и рыбьи шкуры; послѣднія идутъ на одежду. Главный зимній промыселъ гольдовъ -- соболиный; впрочемъ, у нихъ зимой всегда можно достать звѣрины: лосины, кабанины, козулины (дикой козы). Съ малолѣтства пріучается гольдёнокъ къ охотѣ. Въ 9-ть лѣтъ онъ уже раздѣляетъ всѣ трудности зимняго промысла съ отцомъ, питаясь по нѣскольку дней сряду, вмѣстѣ съ собаками, одной юкалой. Его ама (отецъ) недолго даетъ ему понѣжиться въ объятіяхъ ани {Ама -- отецъ, а аня -- мать по-гольдски.} (матери), да и послѣдняя сама старается выпроводить сына на геройскіе подвиги.. Гольды довольно плотны и рослы, характеръ имѣютъ кроткій; они трудолюбивы и никогда не увидите, чтобы гольдъ сидѣлъ сложа руки, развѣ когда буря задержитъ его на берегу.
Но хвойные лѣса покрыли береговыя пространства, трава стала желтѣть, мы приближались къ устью великой рѣки, но еще оставалось болѣе 300 верстъ до него, когда показался вдали высокій Джайскій утесъ. Племя мангунцевъ, смѣнившее гольдовъ, не такъ многочисленно; они малорослы и составляютъ переходъ тунгузской расы къ поморской. Они также живутъ селеніями, но болѣе угрюмаго темперамента.
При подошвѣ Джая назначено быть городу Софійску, но тамъ покуда еще расположена только рота солдатъ, для которой устроена казарма. Положеніе этого утеса, вблизи залива де-Кастри (въ Татарскомъ проливѣ), обѣщало бы большое значеніе предполагаемому городу, но занятіе южныхъ океанскихъ гаваней дастъ, современемъ, лучшее направленіе амурской торговли и надолго еще окрестности Джая останутся пустынями. На островахъ собираютъ хорошее сѣно и почва земли способна еще къ разведенію яровыхъ хлѣбовъ и овощей. Лиственица, кедръ, сосна, береза, пихта, ель родятся здѣсь въ изобиліи. Но вотъ показалась вдали церковь селенія Кизи, раскинутаго на правомъ берегу, гдѣ окончилась знаменитая экспедиція 1854 года, рѣшившая судьбу Амура. Здѣсь расположенъ линейный батальйонъ и батарея. Отъ Кизи начинается многочисленное племя гиляковъ, селенія которыхъ раскинуты но обоимъ берегамъ Амура, по лиману на татарскомъ берегу и въ сѣверной оконечности острова Сахалина. Въ Кизи было ихъ главное селеніе; тутъ находится священный утесъ, обожаемый ими; съ водвореніемъ русскихъ, они отошли въ другія мѣста, по сосѣдству съ прежнимъ пепелищемъ. Этотъ народъ не имѣетъ ничего общаго съ тунгузскою расою ни по наружному виду, ни по языку, только одинъ образъ жизни и промыслы сближаютъ эти два племени. Гилякъ малъ ростомъ, одутловатъ, глаза его похожи на бутылочные осколки, вставленные подъ лобъ, походка нетвердая и робкая. Полусырую рыбу они ѣдятъ безъ соли, не говоря уже о хлѣбѣ, который только съ прихода русскихъ сдѣлался имъ извѣстенъ и принимается ими за верхъ лакомства. Но юныя колоніи наши еще сами бѣдны хлѣбомъ, а потому у гиляковъ онъ еще не въ употребленіи. Лѣтомъ они одѣваются въ шкуры нерпы (тюленя), а зимой въ собачьи. Собака для гиляка то же, что олень для лапландца: онъ ѣздитъ на ней, одѣвается въ ея шкуру, а иногда и употребляетъ въ пищу ея мясо. Оставимъ на время гиляковъ и обратимся къ Кизи, куда уже давно присталъ нашъ катеръ. Мнѣ суждено было прозимовать въ этомъ мѣстѣ, а потому я занялся изготовленіемъ квартиры. Осень стояла прекрасная до половины октября, и какъ нельзя лучше благопріятствовала прогулкамъ, въ которыхъ принимали участіе и дамы (жены чиновниковъ и купцовъ). По вечерамъ мы наслаждались собачьимъ концертомъ; сначала, какъ и всякая новинка, эта музыка показалась, въ нѣкоторомъ родѣ, только немножко сантиментальною, но потомъ, когда музыканты были всѣ безъ исключенія пойманы и привязаны, въ ожиданіи зимняго пути, тогда съ закатомъ солнца сталъ, со всѣхъ сторонъ, разноситься пронзительный, потрясающій хоръ не одной сотни голосовъ, выводящихъ до безконечности одну ноту; адская музыка эта продолжалась далеко за-полночь. Но это все-таки не мѣшало мнѣ вставать вмѣстѣ съ зарею; усѣвшись за чай у окна, обращеннаго на востокъ, я съ наслажденіемъ. ожидалъ минуты великолѣпнаго восхода солнца падь черной тайгой, застилающей горизонтъ. Я видѣлъ мгновенный восходя, солнца на морѣ, но изъ-за тайги онъ въ десять разъ эфектнѣе. Послѣ служебныхъ обязанностей, которыхъ было не мало, по случаю безпрерывныхъ построекъ и заготовленій матеріаловъ, время проводилось кое-какъ въ небольшомъ кружку нашего незатѣйливаго общества. Скоро дожди и вѣтры напомнили намъ о зимѣ, которая въ этихъ мѣстахъ бываетъ сурова. Къ концу октября подули верховые вѣтры, заскрипѣли ели и сосны, загудѣла тайга, а свинцовыя волны, смѣшанныя съ шугою {Шуга или снѣжная крупа.}, забороздили по гладкой поверхности рѣки и, наконецъ, въ ночь на 30-е октября, сталъ. Амуръ противъ джайскато утеса и озера Кизи, а чрезъ два дня гиляки уже стали разъѣзжать по льду на собакахъ. Въ ночь на 2-е ноября, съ полуночи, поднялась первая пурга съ ревомъ бури, сопровождаемой громовымъ порывистымъ вѣтромъ, отъ котораго трещали стѣны и дрожали стекла; снѣгъ валилъ по всѣмъ направленіямъ и въ трехъ шагахъ нельзя было отличить зданія. Къ разсвѣту пурга ослабѣла, превратившись, впрочемъ, въ теченіе цѣлаго дня, въ сильную мятель, двери и окны съ подвѣтренной стороны были занесены на-глухо. Этотъ зимній ураганъ представлялъ на первый разъ плѣнительную картину борьбы стихій. Къ числу лучшаго зимняго развлеченія принадлежалъ "клубъ по подпискѣ"; тамъ проводили время пріятно... одни танцовали, другіе играли въ карты, а третьи, не принимая прямаго участія ни въ томъ, ни въ другомъ, наслаждались независимостью; время кое-какъ проходило. Въ декабрѣ повторился ураганъ въ ужасающемъ, размѣрѣ. Съ утра дулъ сильный вѣтеръ, при морозѣ въ 30о по Реом.; приглашенные на партію ералаша, мы съ новымъ сосѣдомъ моимъ по квартирѣ, пор. Г., не взирая на погоду, отправились на вечеръ. За картами мы незамѣтно просидѣли до полуночи. Между тѣмъ, поднявшійся съ вечера ураганъ былъ въ полномъ разгарѣ. Хозяева предлагали намъ заночевать у нихъ, намекая на опасность, но мы никакъ не могли согласиться, что какихъ нибудь полтораста шаговъ въ селеніи, при какомъ бы то ни было ураганѣ, могли остановить насъ. Мы не послушали совѣта и сдѣлали худо. Съ послѣдней ступенки сѣней, намъ пришлось подниматься на цѣлую гору снѣга. Поровнявшисъ съ крышей оставляемаго дома, мы спустились съ этого намёта, утопая въ снѣгу. По слободкѣ мы еще кое-какъ двигались впередъ, но когда намъ пришлось завернуть за уголъ и выдти на открытую площадь, въ концѣ которой стоялъ нашъ домъ, мы встрѣтились съ настоящимъ ураганомъ: бурные порывы вѣтра безпрестанно сбивали насъ съ ногъ, голова начала кружиться, какъ отъ сильной морской качки, ноги погружались во всю свою длину въ снѣгъ, и, для того, чтобы сдѣлать одинъ шагъ, нужно было употребить много усилій. Не сдѣлали мы и шести шаговъ по площади, какъ глазные вѣки наши слиплись, руки отъ мороза закоченѣли... но намъ нужно было идти, во что бы то ни стало. Мы перестали издѣваться надъ своимъ безсиліемъ, досада смѣнила это чувство. По вѣрному разсчету, вамъ оставалось немного до квартиры, но крайнее изнеможеніе и разслабленіе въ пахахъ заставляло насъ пріостанавливаться на каждомъ шагу. Не теряя бодрости, свойственной солдату, мы сознали, впрочемъ, все свое безсиліе въ борьбѣ съ ураганомъ. Кое-какъ, пополамъ съ горемъ, добрались мы, наконецъ, до сѣней своихъ. Первымъ дѣломъ, по приходѣ домой, было погрузить руки въ воду со снѣгомъ, терли спиртомъ и сукномъ свои окоченѣвшіе члены, и навсегда отказались отъ желанія спорить съ пургою. За то потомъ, когда начиналась пурга, я приказывалъ поплотнѣе запирать сѣни и оборачивался къ ней спиной, придвинувшись къ печкѣ.
Въ одинъ изъ такихъ тягостныхъ вечеровъ, когда нельзя было оставить квартиры, по случаю усилившейся пурги, у меня случился забайкальскій поселенецъ, крестьянинъ Родивонъ, по охотѣ прибывшій на Амуръ. Я его позвалъ къ себѣ, усадилъ за чай и у насъ завязался разговоръ. "Скажи мнѣ, старика., что понудило тебя оставить домоводство и придти въ незнакомый край?" сказала, я ему. "Повѣрилъ слуху, угрюмо отвѣчалъ онъ:-- да и не такъ взялся за дѣло: слѣдовало запастись инструментомъ (онъ былъ плотникъ); тутъ и на деньги ничего не добудешь, а если у кого что и есть, такъ про-себя... край необдѣланный, новый. Ну, въ Сибири совсѣмъ не то, вотъ ужь и въ Красноярскѣ совсѣмъ другое дѣло, а туда дальше къ Рассеи (такъ сибиряки зовутъ Россію) за Томскую губернію, житье -- не надо умирать, мужики живутъ лучше здѣшнихъ чиновниковъ. Знавалъ я тамъ, недалеко взять, Тобольской губерніи близь города Кургана, крестьянина, Васильемь Назаровичемъ звали; ну, мужикъ была, зажиточный: кромѣ четырехъ сыновъ, работниковъ держалъ. Бывало, какъ котъ на солнышкѣ, сидитъ себѣ, да посиживаетъ у окошка". "Вѣдь, такъ, старикъ, сложа руки сидѣть, да на улицу зѣвать -- не великая радость" замѣтилъ я сѣдому разскащику.-- "Ну, да, што ему; денегъ у него и всякаго добра -- дѣвать некуда, какъ ему бариномъ-то не сидѣть. А ужь домъ держалъ въ какомъ порядкѣ; бывало, безъ него по бабьему разуму, заспорятъ снохи -- ты-де меньше вчера работала, я больше, и пойдетъ у нихъ перебранка... вдругъ кто нибудь крикнетъ: хозяинъ идетъ! всѣ такъ и притихнутъ. Держалъ онъ, по убожеству, дурачка у себя... ну, вотъ иногда и сшутитъ надъ нимъ шутку: "Эй! скажетъ сыну, поди-молъ отведи Ванюшку въ баню, да смотри выпарь хорошенько, завтра, молъ, воскресенье... мы его женимъ". "Дѣвку-то, дядя, я еще не выбиралъ", дуракъ-то скажетъ.-- "Ну, молъ, послѣ бани выберемъ". И станутъ послѣ пересчитывать: "Василису Панфилову не возмешь-ли?" "Эка, долгоносую-то", отвѣтитъ дуракъ. "Ну, возьми Арину Спиридонову" -- "Рябую-то не надо..." "Вотъ Дуньку Чернявкину возьму." Ну, вотъ послѣ обѣдни и велитъ хозяинъ запречь въ кованную тележку жеребца, да дѣвокъ и насажаютъ съ дурачкомъ, а его одѣнутъ по свадебному... а дѣвкамъ на руку: завезутъ его въ лѣсъ, да и отдерутъ тамъ. Вотъ, гляди, немножко погодя, бѣжитъ Ванюшка домой и оретъ благимъ матомъ: "Охъ! дядя, дѣвки-то меня прибили". "Поди-ти какое горе!.. постой, молъ, мы имъ отплатимъ". Тутъ старикъ вздохнулъ, погладивъ сѣдую бороду. "Экъ баринъ, сказалъ онъ:-- какъ тутъ ему не пробавляться... тотъ же онъ господинъ, даромъ что простой сибирской породы".
Вся тягость здѣшнихъ казенныхъ работъ лежитъ на бѣдныхъ солдатахъ. Зимой по грудь въ снѣгу вытаскиваютъ они изъ лѣсу бревна, лѣтомъ работаютъ въ тайгѣ надъ просѣками или же бревнами, и тогда бываетъ имъ еще труднѣе отъ мошки. Пища для нихъ преимущественно готовится рыбная, по недостатку скота и частымъ передвиженіямъ командъ. Только что успѣютъ обдѣлать одно мѣсто, то есть воздѣлать огороды, устроить бани, завести хозяйство -- ихъ посылаютъ на другое мѣсто. Разумѣется, новый край требуетъ большихъ трудовъ и усилій и здѣсь винить некого; но служба линейныхъ войскъ, въ этихъ суровыхъ мѣстахъ, тяжка, общій пятнадцати-лѣтній срокъ слишкомъ великъ для этого края, особенно на устьѣ Амура, гдѣ берега покрыты тайгою. Безъ преувеличенія можно сказать, что всѣ здѣшніе постройки и огороды смочены солдатскимъ потомъ. Еще въ окрестностяхъ Кизи много удобныхъ мѣстъ для воздѣлыванія полей и даже верстъ на полтораста отъ нея къ Николаевску, обработка земель, удобна; но далѣе къ устью, гдѣ, по случаю присутствія военнаго и торговаго порта, сгруппировано большое населеніе, тамъ каждый аршинъ тундристой земли, заросшей пнями и кореньями, требуетъ большихъ усилій, да и самый климатъ рѣзко измѣняется, пней выбиваютъ тамъ всякую растительность, кромѣ хвойной разумѣется, и, если что и родится, такъ въ "трубку", какъ выражаются на мѣстѣ.
Но вотъ окончилась зима. Въ началѣ мая началась разработка огородовъ... задымились окрестности. По ночамъ небо багровѣло отъ общаго зарева... пускались палы. Сибирякъ не можетъ обойтись безъ паловъ. Весною онъ зажигаетъ перелѣтковую сухую траву, острова и равнины покрываются огненнымъ потокомъ. Правда, что новая трава, отъ этого пожога, дѣлается нѣжнѣе, но огонь часто врывается въ лѣса и губитъ ихъ на необъятныя пространства, застилая окрестности дымомъ. Во все продолженіе лѣта не перестаютъ эти искусственные туманы, и малѣйшій вѣтерокъ дышитъ пожарищемъ. При разработкѣ огородовъ въ Кизи попадались часто берестяные гроба гиляцкіе. Гиляки кладутъ гроба свои на поверхность земли; лукъ, ножъ и домашняя утварь служатъ надгробными атрибутами и кладутся возлѣ гроба. Въ день похоронъ собираются родные покойника, и начинаютъ печальное пиршество: пьютъ арку и ѣдятъ кушанья, до которыхъ покойникъ былъ охотникъ. Сначала основанія нашего селенія въ Кизи, принуждены были жечь эти гроба, къ крайнему неудовольствію гиляковъ. До сихъ поръ эти бѣдняки не могутъ понять губительной страсти русскихъ къ пожарамъ. Съ ужасомъ они смотрятъ на палы и видятъ въ этомъ справедливую причину перебѣга пушныхъ звѣрей... Ѣзда на нартахъ замѣнилась лодкой, начались прогулки по необходимости, о прогулкахъ по охотѣ и думать было нѣкогда: я собирался плыть въ Николаевскъ. Передъ отъ ѣздомъ я познакомился съ Кипрюшкой. Эта личность занимаетъ не послѣднее мѣсто въ дѣлѣ пріобрѣтенія Амура. Кипрюшка -- старый казакъ, якутъ родомъ. Незадолго до главной экспедиціи, онъ совершилъ тайное путешествіе отъ Горбицы (старая граница) до береговъ Восточнаго Океана, хребтами, по всему амурскому краю, на двадцати-четырехъ оленяхъ, въ сопровожденіи трехъ вѣрныхъ орочонъ, и экспедиціонной партіи, подъ начальствомъ чиновника. "Ухо слышитъ далеко -- такъ началъ свой разсказъ Кипрюшка:-- еще на мѣстѣ я узналъ, какъ добраться хребтами до устья Амура, Орочоны, Манеры, и всѣ амурскіе инородцы удивлялись нашему каравану: они никогда не видали оленей подъ верхомъ". "Кто вы за люди и куда идете?" спрашивали они насъ; мы всегда отвѣчали, что идемъ платить ясакъ маньчжурскому джангину (чиновнику); они намъ вѣрили и мы свободно продолжали путь. У Айгуня-города, маньчжуры выслали цѣлую роту солдатъ насъ окружить; но мы, во время, отошли въ хребты. Путь мы направляли по солнцу и звѣздамъ, и рѣдко ошибались; наконецъ, чрезъ два мѣсяца по выходѣ изъ Горбицы, достигли Петровскаго Зимовья, сдѣлавъ въ этотъ срокъ болѣе четырехъ тысячъ верстъ. Чиновникъ, который завѣдывалъ нашею экспедиціею, передалъ конверты начальнику въ Петровскомъ Зимовьѣ, которое уже было занято русскими. Лѣтомъ, по случаю тундръ и протоковъ, идти было нельзя, а зимой на оленяхъ -- удобно, тѣмъ болѣе, что олень самъ чуетъ, гдѣ есть мохъ и достаетъ его изъ-подъ снѣга: для него не надо припасать корма". Кипрюшка -- горькій пьяница, но дѣла свои ведетъ хорошо; онъ получилъ за эту экспедицію, въ странѣ бдительныхъ маньчжуръ, почетный кафтанъ. Въ этомъ кафтанѣ онъ весьма интересенъ и напоминаетъ няню стараго покроя. Передъ разставаніемъ съ Кизи, я зашелъ на священный утесъ, гдѣ расположена теперь батарея. Оттуда открывается величественный видъ на Амуръ и безчисленные его острова. У гиляковъ стояли тутъ прежде шесты, возлѣ которыхъ дѣлались возліянія арки. "У насъ тутъ былъ земной богъ, а на небѣ большой богъ", говорятъ гиляки, показывая на этотъ утесъ. Гиляки, подобно гольдамъ и мангунцамъ, чтутъ медвѣдя и потому за грѣхъ считаютъ выдѣлывать его шкуру. Маф и (медвѣдь) бываетъ у нихъ предметомъ религіознаго праздника. Сначала они его водятъ на цѣпяхъ по всѣмъ юртамъ селенія и угощаютъ, потомъ убиваютъ и, раздѣливъ на куски, варятъ въ котлахъ. Когда они его ѣдятъ, то приговариваютъ: "не я тебя ѣмъ, а собака", какъ бы боясь своей смѣлости. Лѣто много оживляется движеніемъ пароходовъ, число которыхъ съ каждымъ годомъ возрастаетъ. Инородцы не боятся болѣе Тава-огды (огненной лодки) и вполнѣ сознаютъ ея достоинство. Наконецъ и я двинулся дальше. Отъ Кизи до селенія Михайловскаго, свойство мѣстностей и почвы почти одни и тѣ же; за этимъ селеніемъ и до самаго лимана начинаются тундры и безпрерывная тайга. Правда, и въ Кизи есть то и другое, но не вездѣ, и лѣто тамъ гораздо теплѣе и постояннѣе, вѣроятно отъ направленія хребтовъ. Въ Михайловскомъ есть церковь. Во всѣхъ этихъ селеніяхъ, начиная съ Хабаровки, поселены крестьяне. Воздѣлываніе огородовъ и приступъ къ разработкѣ полей въ Михайловскомъ удовлетворительны. Это селеніе, подобно Кизи, ведетъ дѣятельныя сношенія съ г. Николаевскомъ, снабжая послѣдній покуда одними овощами. Еще въ селеніи Тырѣ возможна кое-какая растительность. Тырь названъ по утесу, вблизи гиляцкаго селенія. Этотъ утесъ замѣчателенъ но своей отвѣсной выцотѣ, на которой находятся четыре камня съ полуизглаженною манчьжурскою надписью. Говорятъ, что памятники эти означали китайскую границу... Извѣстно, что далѣе Тыра маньчжуры не заходили. Амуръ у Тыра небезопасенъ. Вѣчная зыбь подъ утесомъ при небольшомъ вѣтрѣ превращается въ волненіе и грозитъ разбить неосторожное судно объ отвѣсныя скалы. Глубина фарватера противъ утеса доходитъ до семидесяти саженъ. Миновали мы и Тыръ, на другой день достигли Сабаха, небольшой гиляцкой деревни. Здѣсь, въ 1846 году, убитъ французскій миссіонеръ от. де-ла-Бруньеръ; я видѣлъ его медальйоны съ изображеніемъ парижской богоматери, окруженные китайскою надписью; они куплены у тамошнихъ гиляковъ. Прозимовавъ въ устьѣ Усури, от. де-ла-Бруньеръ одинъ приплылъ на лодкѣ въ маньчжурскомъ платьѣ, въ Сабахъ и на вопросъ: "Что за человѣкъ?" отвѣчалъ отчасти по-гольдски и по-маньчжурски гилякамъ, что: "Слуга божій". Между тѣмъ, гиляки предложили ему соболей, но онъ указалъ, на обувь, и ему со всей деревни натащили гиляцкихъ сапоговъ. Одну пару онъ купилъ, но хозяева остальныхъ требовали того же, и чтобы отдѣлаться, онъ сѣлъ въ лодку и поплылъ по водѣ; но вѣтеръ былъ сильный и лодку прибило къ вайтанскому утесу, на которомъ онъ, какъ бы предчувствуя кончину, совершилъ молитву, съ колѣнопреклоненіемъ, передъ раскрытымъ евангеліемъ. Молодые вайтанскіе гиляки, не слушая запрета стариковъ, сговорились его убить, подозрѣвая въ немъ чрезвычайнаго человѣка, который, не имѣя товару, далъ за обувь нѣсколько серебряныхъ монетъ. Они его преслѣдовали, завладѣли лодкой и пронзили бѣднаго ревнителя вѣры ножомъ, и его же собственнымъ топоромъ, взятымъ изъ лодки, добили, трупъ его свезли на островъ и заметали листьями. На другой годъ одинъ изъ неофитовъ-маньчжуръ изъ города СанСина пріѣзжалъ къ устью Амура его отъискивать и, узнавъ о его кончинѣ, молился на мѣстѣ убіенія и на острову, но трупа не нашелъ: его снесла весенняя вода. Первый кто напалъ на слѣды этого происшествія, былъ чиновникъ Орловъ: онъ купилъ у сабахскихъ гиляковъ крестикъ съ надписью: "Souvenir de la mission".
Но вотъ вдали показались клипера и купеческія суда, стоящіе на рѣкѣ противъ порта. Ближе къ намъ, будто выросшая изъ воды, опоясанная утреннимъ туманомъ, стояла константиновская батарея, за которою открывается какъ на ладони весь Николаевскъ. Кромѣ большой деревянной церкви и двухъ или трехъ объёмистыхъ домовъ, всѣ строенія состоятъ изъ небольшихъ домиковъ; но врядъ ли въ Сибири найдется другой городъ, имѣющій столько движенія и новыхъ элементовъ зарождающейся жизни. Кого не встрѣтишь тутъ -- американцы, нѣмцы, евреи, камчадалы, и вся сибирская разноязычность кишатъ здѣсь какъ въ муравейникѣ. Амуръ, эта главная артерія сибирскаго края съ одной стороны, и океанъ съ другой, несутъ жизнь и дѣятельность на эту точку; здѣсь совершается обмѣнъ идей дальняго Востока съ Западомъ. Портъ и присутствіе судовъ на рейдѣ придаютъ городу особенный оживленный характеръ. Но какъ-то неловко для русскаго глаза не встрѣтить ни единаго каменнаго дома въ городѣ... На то вѣдь и городъ!... Хоть какая нибудь каланча или присутственныя мѣста, хоть изъ небѣленаго кирпича; но и въ степномъ шатрѣ тайши {Тайша -- родоначальникъ у сибирскихъ инородцевъ.} можно найдти относительный просторъ и удобство. Упаси боже отъ того удобства, которое представляютъ намъ многоэтажные дома съ надписью подъ раззолоченнымъ орломъ, гласящей тако: "X... губернская почтовая контора". Это не домъ, а дворецъ, думаете вы, подходя къ широкой лѣстницѣ, и теряясь предъ ея величіемъ; но успокойтесь, вамъ не придется взбираться по ея заманчивымъ ступенькамъ: боковая, подобно предъидущей, надпись завела васъ подъ лѣстницу, отворяется дверь и предъ вами открывается темная анфилада грязныхъ комнатъ, а народу-то, народу!... какъ каша!... негдѣ прислониться, того и гляди отшибутъ локти... все суетится и ломится къ конторкамъ. И какая живописная разнообразность!... Вотъ, посмотрите на эту группу: нѣсколько конвертовъ съ протянутыми руками повисли надъ головой лысаго экспедитора, повидимому необращающаго на эти отчаянныя усилія никакого вниманія. "Ахъ батюшки!... отцы родные!... Не дайте согрѣшить", пищитъ, задыхаясь въ толпѣ, дородная купчиха, въ лисьей душегрейкѣ: "совсѣмъ чуть не стерли... и души-то негдѣ здѣсь отвести", уныло озираясь на "удобства", шепчетъ она, подъ вашимъ ухомъ. Въ это время отхлынувшая толпа потащила концы вашего плаща и вы чуть не задохлись на собственныхъ крючкахъ. Подъ мышкой у васъ кипа корреспонденцій; вы жмете ее къ сердцу, какъ возлюбленное чадо, съ ужасомъ взирая на приливъ и отливъ, какъ волны, бушующаго народа. Къ довершенію ужаса, часовая стрѣлка передвинулась на половину двѣнадцатаго и вы отчаиваетесь успѣть отправить ваши бумаги, но стрѣлка не ждетъ... двигается. Скрѣпя сердце и сжавъ кулаки, однимъ геркулесовскимъ натискомъ, разбиваете вы волны и устремляетесь къ конторкѣ, сунувъ чуть не подъ самый носъ экспедитора пакетъ уважительной толщины. Кто-то беретъ вашу драгоцѣнность и голосъ изъ-за конторки едва говоритъ: "одинъ рубль три копейки"... Поспѣшно вы кладете рубль и двугривенный... "семнадцать копѣекъ сдачи" гласитъ тотъ же голосъ, и мѣдная кучка двигается къ вамъ, но въ эту минуту кто-то отдавилъ вамъ ногу... вы посторонились и упустили свое мѣсто; прощай и сдача -- теперь не до нея. Первая часть испытанія окончилась, начинается вторая: вамъ нужна квитанція, за которую вы уже отдали три копейки. Обливаясь потомъ и едва переводя духъ, вырываетесь вы наконецъ въ сѣни... слава-богу! Съ наслажденіемъ вы чувствуете, какъ свѣжій воздухъ защекоталъ вамъ ноздри. Прежняя лѣстница теперь кажется вамъ еще грандіознѣе. "Въ какую райскую обитель ведетъ эта трехэтажная лѣстница?" спрашиваете вы перваго попавшаго вамъ сторожа. "Въ квартиру его высокородія г. губернскаго почтмейстера, или въ квартиру почт-содержателя или въ почтовую гостиницу", отвѣтятъ вамъ. Пожимая плечами, выйдете вы на улицу и, отойдя шаговъ двадцать, еще разъ оглянетесь въ недоумѣніи. Ярко горятъ позлащенныя когти двуглаваго орла, какъ бы стерегущаго заманчивую надпись... гордо возносится крыша оставляемаго дома, чуть не до облаковъ... "Ваше благородіе, куда прикажете держать?" и воздушные замки съ орлами и удобствами исчезли... я у Николаевской пристани, у пристани послѣдняго русскаго города!...