Военное воспитание и план Ильи.
Поездка Ильи и Георгия в Таганрог ничего хорошего не дала: подпольники, к кому они направлялись, арестованы. И сами чуть шкуры не оставили. Георгий нарвался на облаву, и его послали под конвоем двух казаков. Но раз три казака встретились, разве же они не сговорятся? Мать родимая, да они с двух слов друг друга поняли! Дал им Георгий сотню рублей на ведро вина — и распрощались.
У Ильи много приключений было и тоже с веселым концом. Утром сходил он на толкучку, выбрал там в лавочке пальто с воротником под каракуль и шапку. Свое оставил взамен. Доплатил почти полную цену. Купил «для фасона» трубку, табаку.
Вернулись в Ростов. Остановились на новых квартирах в разных частях города.
Снова встречи с Анной и Еленой. Принялись они обсуждать военный план Ильи. Дело совсем новое, и кровавое. За успехи и промахи будут расплачиваться поверившие в его опыт. А какой у него опыт? На германской войне только мишенью служил, а в боях не участвовал. Ученье в старой армии кое-что дало. Главное — военное воспитание. Устанет человек — мочала, а поставят его в строй да скомандуют — куда усталость делась: бодрый, помолодевший. Приказали — хоть тресни, а сделай. Разговаривать «по поводу» и «на предмет» уже не станешь. Брюхо пузырем не распустишь: фельдфебель раз-другой сапогом двинет — и в неделю брюха, как не было. Идешь в строю — забудь, что ты Илья. Ты — второй взвод первой роты. И этот взвод «рубит ногу», чтобы стук был, а не дробь, иначе гусиным шагом нагуляется такой взвод; идет взвод покачивается, как чудовище, дыхание даже в такт. Вот тут-то и сила. Долго обламывали Илью, упорно отказывался горло драть, голову задирать и «ногу держать», но попался умный начальник, внушил лекциями — и сдался Илья, обтесался, и произвели его в офицеры.
Офицеришка из него был прескверный: ни скомандовать, как следует, ни подтянуть солдат — напротив, все за панибрата с ними норовит. А уж парад! Минуты на парадах, это — самые черные его воспоминания: на него со всех сторон смотрят, а он должен горланить, шашкой без толку размахивать; начальство жри глазами, а от солдат не уходи дальше установленной дистанции. Это казалось ему невозможнейшим издевательством над человеком.
Вот и вся его учоба. А ведь пошел он в армию добровольцем. Восемнадцатилетний мальчишка, он по-своему решил, что нужно разбить немцев и встретить революцию там, где он будет наиболее полезен. Насчет немцев ошибся, но революция пришла.
Гражданская война. Тактика казаков: базы, набеги, неуловимость. Над этим подумал. Этому в старой армии не учили. Но командовать не приходилось.
В боях и узнал себя. Прежде считал себя простофилей, мягкотелым, с придурью. Но попадает в бой. Что за чудо? В разгаре боя скачет на тачанке с пулеметом далеко вперед цепей. Пулеметчики в ужасе тянут за вожжи: «Стой, с ума сошел?» — а он выхватывает винтовку: «Едем! Или пристрелю!» И голос чудовищный…
И так каждый раз. Его засыпают дождем пуль, гвоздят из орудий снарядами, а ему нипочем: он рвется вперед, для него мучительно быть в рядах. И ведь главное — спокоен в бою, рассчитывает каждую мелочь. Тут-то и решил Илья: годится он в командиры.
А теперь — Анна и Елена. Жуют его план. Что они понимают в боевой тактике? Анна, положим, умнее — отмалчивается, а Елена уперлась: во что бы то ни стало побороть Илью. А он ведь деспот, не терпит возражений, ненавидит ее длинный нос, и все-таки убеждает.
Чего он добивается? Сейчас он и сам не может сказать точно: боевая обстановка подскажет. Но все-таки предусматривает три положения: фронт далеко, красные наступают, красные под Ростовом. В каждом положении нужна особая тактика. Если фронт далеко — восстание бессмысленно, нужно действовать мелкими группами, нападать на поезда с вооружением, на военные склады.
Другое дело — красные наступают. Тут можно такие отряды увеличить, нападать на слабые гарнизоны.
И если красные близко, тогда стянуть всех надежных, вооружить сколько можно рабочих — и поднять восстание, а попутно вокруг с отрядами гулять.
Елена твердит свое:
— Что значит: если? Вы — без если. Наметьте определенный план, что нужно делать.
— Да невозможно без если. Нельзя плясать и на свадьбе и на похоронах.
Но какой же это план: если да если.
Надоело Илье спорить — задумался: стоит ли бесцельно подвергать себя опасности?
О тактике борьбы в подполье.
Он и прежде не раз ловил себя на мыслях, казавшихся ему малодушными. Главная задача подполья — вооруженное восстание. Но ведь завод не поднимешь, если свяжешься с десятком рабочих. Как развернешься, если по заводам насажены шпики? А поднимешь — так немногих. Кто рискнет итти на обреченное дело, когда фронт далеко, в городе войска?
Агитация? Но говорить нельзя. А писать воззвания — достаточно одного-двух подпольников. Почему не заняться всем остальным боевой работой? Но как? Ведь для этого нужно сколотить хотя бы мелкие, по нескольку человек, группы.
Собрались, положим, пять-десять подпольников темной ночью на квартире. Револьверы, бомбы в руках. Ведь страшновато брать на себя сразу опасную задачу, когда нет опыта, нет боевой спайки. А рискнешь, нападешь на какое-либо учреждение, на боевой пост — ничего не захватишь, нужно поскорее распыляться, и под свист стражников, под стрельбу облав — бежать. Легко сказать: распыляться. Тебе опасность, а ты бежишь от вооруженных товарищей, рискуя быть прибитым из-за угла обывателем.
Но решили собраться за городом, чтобы на облаву не нарваться. Что там делать? — Нечего. Наметить себе операцию вдали от города, в глуши? Но когда же вернешься домой? Да и зачем возвращаться туда, откуда ушел, где становиться беззащитен?
Так какой же смысл сидеть в этом городе? В глуши нет облав, мало шпиков, да и те — глупые, пьяные. В одном месте наработали ребята — и ночью долой, а нет — проходящим товарным поездом укатили. Там можно начинать с мелких задач и переходить к большим.
Но где подберешь для такой работы товарищей? Подпольники не согласятся развалить ростовскую организацию. А среди городской рабочей молодежи много ли найдется охотников? Ведь хоть и менее опасна эта работа, но для этого нужно решительно порвать с семьей, с городом, с прошлым.
Видит Илья — тупик. А в Ростове — беготня с выпученными глазами: растет подполье, больше треску, все яростней шпики.
Сачок. Арест Георгия.
Но страшнее всего, когда среди подпольников окажется подозрительный. Вот хотя бы Сачок. Он и работает почти с первых дней подполья, и достать — бумаги ли, шрифта, револьвер, печать — на это он мастер: большие у него связи в городе. Слесарь. Как-будто и это не плохо, но в Донбюро и Елену, и взбалмошного курьера предупреждали, что Сачок «замки отпирать умеет». Елена передала об этом кому нужно, а курьер самому Сачку да еще на собрании ляпнул. Тут и поднялось. Друг на друга наседают, кричат, курьер с револьвером — к Сачку. Ну, словом, — дискуссия. Осталось подождать пока облава подоспеет наводить порядок.
Можно ли после такой сцены рассчитывать, что Сачок при случае жизнь свою отдаст за товарищей? Да и был ли он надежен?
Тяжело стало в подполье, а тут — новая беда.
Прибегают к Илье Анна и Елена. Что делать? Георгий, этот красавец, шутник, прислал записку: он арестован на улице!
Илья зол на Георгия:
— Сколько раз ему говорил…
Послали к нему на квартиру курсистку. Сходила. Принесла корзину с вещами, револьвер, кое-какие воззвания. Отлегло немного: меньше улик. Но как узнать от него, не провалена ли теперь вся организация, как выручить его?
Девушки врываются к Илье вихрем. И Леля тут. Она берет на себя эту задачу, а сама волнуется больше всех.
Хозяину квартиры это не нравится. Заходит вечером к Илье и, как следователь, в лицо:
— Что же вы мне прямо не сказали, кто вы такой? Ведь так можно засыпать человека.
Илья удивляется:
— В чем дело? О чем говорить? Я — студент народного университета.
— Что вы мне говорите! Ведь у вас товарищ арестован. Ваши барышни весь двор всполошили, все спрашивают, кого арестовали. А ведь здесь живут одни буржуи. Да вы меня не стесняйтесь. Я ведь тоже сочувствую вам…
Хозяин не выдал и не собирался выдавать, а Илья так работать не мог, чтобы посторонние о нем знали. Квартиру менять больше не хотел. Воспользовался провалом Георгия и заявил Шмидту, что едет в Советскую Россию.
Собралась с ним ехать и Анна: дело у нее было в Донбюро. Леля привязалась: «Поеду — хоть одним глазком увидеть этот рай земной». Им и неудобно: молода уж очень, бременем для них будет, но она твердо стояла на своем.
— Но вас же не пустят родные!
— Я им ничего не скажу.
Хлопоты ее о Георгии окончились неудачей, как и хлопоты Аси о Мурлычеве. Леля уж и связалась с одним чиновником, денег ему дала; обещал сделать — и отказался, вернул деньги. Удивительная порядочность: продается, но денег не присваивает. Вернул, когда убедился, что помочь ничем не может. Узнала Леля лишь подробности ареста Георгия.
Шел он днем, в центре города, по Казанскому переулку, встретил старого приятеля по школе, офицера, с которым встречался, как товарищ, всего несколько месяцев назад, до восстания казаков. Офицер поздоровался с ним и пригласил пройтись. Георгию поневоле пришлось составить компанию. Идет, подшучивает, смеется, а сам знает, что идет в тюрьму и, может быть, на смерть. Привел его тот в «Ампир» на Садовой; лучший ресторан. Заказал угощение. В это же время была в ресторане и Вера, по которой вздыхал Георгий, и, кажется, уже не вздыхал, а считал своей невестой. Он улыбался ей, однако подойти не мог. И она поняла в чем дело, но не выдала себя. Угостил офицер Георгия, подозвал стражника и передал: «Отведите в участок: большевик скрывается». Откупиться Георгию на этот раз не удалось — и пришлось покорно, как волу, итти в участок, чтобы оттуда через несколько дней отправиться в тюрьму.
Поездка в Сов. Россию.
Приехали в Харцызск, на границу Всевеликого. Фронт быстро приближается: красные наступают. На станции панические слухи. Поезда то составляются, то отменяются.
Илья с Анной в ожидании прогуливались около станции, беззаботные, довольные отдыхом и близостью друг к другу.
Следующим поездом прикатила Леля, в потрепанном пальтишке, без вещей. Бежала из дому. Задыхается от радости, что нагнала их. Куда ее сплавишь?
Анна попала вместе с ней в компанию приличного вида двух мужчин. Обе девушки будоражили смехом весь вокзал всю ночь. Смеялись так заразительно, что Илья, расположившийся поодаль и сосредоточенный на чтении книжки, временами отрывался от чтения и еле заметно улыбался им. Беззаботные щебетуньи; кто мог подумать, что они — страшные подпольницы, по которым соскучились штык и веревка?
А паника хронически повторялась. Вбегал молодой офицер и торжественно обреченно изрекал:
— Поезда не пойдут дальше: красные близко! Рекомендуется ехать обратно.
Влетал и старый полковник:
— Все способные к оружию — на фронт! Красные — в Никитовке!
Если так будет катиться фронт, то к утру, пожалуй, и не нужно будет беспокоиться о переезде через него. За оружие взялись только два-три добровольца-офицера в полушубках, опростившихся, грязных, спавших на полу. Только золотые погоны да сбруя отличали их от солдат. Потом оказалось, что Никитовка не занята, а красные где-то под Лиманом, что там мост взорван, и красные уткнулись в берег. По этому случаю здесь быстро составили поезд и разрешили пассажирам грузиться. Но для этого им нужно было еще получить пропуска у коменданта станции. Анна с Лелей получили просто, их уже весь вокзал узнал, Илья же подвергся минутному расспросу через окошечко кассы и награжден был внимательным взглядом, после чего удостоился пропуска. Выручили его — «буржуйский» вид, студенческое удостоверение и бабушка в Полтаве.
При погрузке создалась толкучка — все не могли вместиться в пару вагонов, — но Илья, усвоивший истину, что деньги, это — деньги, полез в служебный вагон. Ему придавили дверью пальто и требовали, чтобы он ушел, но едва поняли его благие намерения, как дверь настежь открылась и почтительно пропустила внутрь вагона молодую чету: Анну и Илью, и в придачу Лелю. Они забрались в темноте на верхнюю нару, полежали, подождали, видят — опять положение на фронте изменилось, уснул поезд.
Надоели им эти шалости утки, слезли с нар, прошли за вокзал в поселок и расположились в грязных номерах на ночлег. Утром заходит Илья к ним, а там брат Лели, студент, похожий на англичанина. Так стыдно было, словно захватили с рукой в чужом кармане. Брат холоден к Илье. Он заявляет, что Леля сейчас же едет обратно. Леля спокойно и твердо свое говорит: «Какое ему дело? Конечно, я не вернусь. Пусть себе едет один». И все-таки вернулась. Спутникам легче стало: не так заметно через фронт перебираться, едут, будто муж с женой.
Нашел Илья подводчика. Проехали до деревни Никитовки, она в двух-трех верстах от станции огоньками светится. Хозяйка на радостях, что к встрече Нового года и муж, и щедрые гости пожаловали, нажарила яичницы с салом, подала на стол молока, хлеба. Управились гости, хоть еще подавай: Илья с аппетитом, и Анна — ничего себе, от подполья что-то не спадает в теле.
Хорошие гости, да только одно не понравилось хозяйке: поужинали — и лба не перекрестили.
— Да вы не жиды, бывает?
Илья успокоил ее: оба украинцы.
Взбила им хозяйка постель в соседней темной комнате и приглашает, а они чего-то застеснялись.
— Чи вы не женатые?
Признались, что угадала. В наказание за это Илье пришлось примоститься на жесткой скамейке, Анне же сошло благополучно, все-таки на перине спала.
Рано утром встали — молочный туман застилал снег. Выехали подружившиеся, привыкшие друг к другу, сидя рядышком. Под’ехали к линии железной дороги; у мостика — продрогший часовой. Останавливает их, спрашивает документ, но не выдержав, сейчас же просит папироску. Илья щедро отсыпает ему несколько штук, тот сейчас же закуривает, начинает подшучивать, а наши путники двигаются дальше. Возница разошелся, отпускает грубоватые шутки, от которых им приходится порой краснеть, — и так доехали до Константиновки. Заехали к куму, на ходу подзакусили, пока кум запрягал свою коняку в фаэтон. Уселись «по-буржуйски» и поехали, будто из одного края поселка в другой. Вот и станция. У ворот — часовой в кубанке. На крыше станции — наблюдатель-офицер. По улицам — интеллигенты в серых шинелях. Проехали мимо толпы военных. Никто не обращает внимания, и все экипаж виноват. Выехали за поселок — никто, ничего. Теперь не нарваться бы на цепь белых. По шпалам навстречу идут пленные из Германии в черных штанах с желтыми лампасами.
Экипаж то поднимается на холмы, то опускается; вокруг — пустынно. А Илью и Анну лихорадит нетерпение: настал самый жгучий момент — переезжают мертвую полосу.
Приехали в Дружковку, там — безвластие. Большая праздничная толпа у дороги. Тихо рокочет: откушали белых — что-то принесут красные.
Снова снежные поля. Спутники наши всему радуются, как дети, все им выглядит праздничным.
Вот и Краматорская. Под’езжают к железнодорожному шлагбауму. Показался часовой в серой шинели. «Наш или не наш?» Нетерпение растет, путники волнуются; настроение раскачалось, быстро сменяется: поверят ли им? Не пристрелит ли часовой? Не поставит ли их к стенке толпа солдат для утехи? За кого же их могут принять, как не за шпионов? Не захотят и в штаб отправлять: в штабе ведь всегда чужие сидят. Или направят в штаб, а там не поверят. Но может-быть, это солдат белых? Ведь война идет на колесах. Проехал поезд в два-три вагона от станции к станции, никто не обратил внимания, а в этих вагонах — солдаты. Под’едете к тому часовому: к нему всей душой, с радостью, как к родному, а он — к стенке или к офицерам пошлет: сами назвались.
Свой или чужой, свой или чужой? Все ближе под’езжают. Повернулся часовой к ним лицом, на шапке — красная лента. «Свой!» Илья хоть скрывает свои чувства, но Анна защебетала, понукает возницу, хохочет. Часовой было винтовку на изготовку взял: «Кто едет? Стой!» — Да она его с толку сбила:
— Товарищ, садитесь, поедем с нами, укажите, где ревком: у нас дело серьезное.
Тот было — колебаться; но какое же может быть сомнение, когда они так влюбленно на него смотрят, будто соскучились? Старший караула грузно шагнул на подножку фаэтона, сильно накренив его, и поехал с ними.
В ревкоме хотел сдать их, как задержанных, а они уже хозяевами себя чувствуют: требуют председателя, всех растормошили — ну, словно, Совнарком приехал! Явился председатель, а к нему Анна с допросом:
— Вы, товарищ, партийный?.. Покажите вашу книжку… Пожалуйста, хорошо. Теперь пройдемте в отдельную комнату.
Прошли. Ему сейчас же в два голоса:
— Мы — подпольники из Ростова. Сейчас вам покажем документы.
Анна принялась распарывать подкладку своей муфты, Илья — подкладку ботинка. Распарывают, а сами говорят, торопятся: им ужасно некогда. Им нужно предоставить место, где переночевать, дать под’ужинать и оказать содействие в получении мест в поезде на Харьков, куда уже перебралось Донбюро.
Извлекли документы-полотнянки. Отпечатано на машинке, наложены печати, подписи, — все, как полагается. Председатель не сразу поверил — напечатать все можно, — да скоро сдался: как им не поверишь, когда радость брызжет из их глаз.
Переночевали здесь же, в половине для сотрудников, а утром — на поезд и покатили.
У Лимана пересадка. Мост взорван. В темноте торчат гигантские ребра, переломанные, исковерканные, обезображенные. Будто труп… Место злодеяния. Жутко. Ведь это совсем недавно случилось.
Проходили по наскоро сколоченным, гулко грохочущим, прыгающим под ногами доскам, взбирались на кручу, усаживались в другой поезд, который шел только до станции.
На Лимане ожидали всю ночь. Оба возбужденные поездкой, под впечатлением большого праздника, они расположились в громадном, пустом зале третьего класса. (Анна — на длинном столе, Илья — около, на скамье) и повели оживленную беседу все более и более откровенную, интимную.
Анна работает в подполье уже несколько лет. Дочь богатых родителей, которые от нее отказались, убедившись, что она безнадежно увлеклась политической работой. Ей двадцать лет, но она пережила немало ужасов. Она — еврейка. Илья удивлен: типичная украинка. Но Елена, Мария и другая Мария, почти все подпольницы, — еврейки. И почти все — типичные москвички. Что же это значит? Анна говорит — ассимиляция.
Потом начала рассказывать о легких увлечениях: кому кто нравится — все глубоко запрятано, заглушено опасностями. Совместная работа лишь облагораживает тех и других, вдохновляет на героизм.
В Харькове расстались: Анна вернулась в подполье, а Илья отправился в XIII армию.