Они спускались, медленно покачиваясь на лямках: двое в летных комбинезонах, в шлемах, в очках. Внизу, на земле, ждали. Винтовки наизготовку, но никто не стреляет.
— Гляди, тот, правый, чего-то колдует... Сигнал дает?
— Бумажки рвет... Стукнуть?
Дуло вскинулось.
— Поздно. Видишь, по ветру пошли...
В самом деле: по ветру летели белые клочья бумаги.
— Матерый, видать. Не иначе как документы. Револьвер достал...
— Да нет... какой револьвер... Не с той руки... Видишь, левой рукой...
Вороненый ствол взблеснул на солнце. Фашист прицелился в спускавшегося почти рядом с ним парашютиста. Стукнул выстрел.
— Своего бьет!
Один из красноармейцев выстрелил — раньше, чем фашист успел вторично нажать спуск. Болтавшаяся в воздухе фигурка шатнулась в лямках, левая рука свисла, выронив револьвер.
— В аккурат. Левша он, выходит. Вот зверюга...
— Раньше б его подранить, пока документов не порвал.
Оба парашютиста упали на землю мешками. И тотчас в упор нацелились дула подбежавших красноармейцев.
— Руки вверх!
Приземлившийся первым — грузный, широкий, брюхастый, с обвисшими щеками, совсем не похожий на летчика, — поднял правую руку: левая висела плетью, от плеча на груди сквозь комбинезон расходилось кровавое пятно. Второй, еле поднявшись, с трудом шевеля ушибленной, подвернувшейся ногой, торопливо взметнул над головой тонкие бледные ладони.
Подошедший быстрым шагом лейтенант сдвинул круто брови.
— Никак... девушка. Девушка и есть.